— Как будем жить дальше? — обратился Леонид Тимофеевич к своим измотанным до предела коллегам. Те молча жевали нарезанные толстыми ломтями сало с черным хлебом, запивая его остывающим кипятком. И сало, и хлеб принес с собой Ветров. Ни столовая, ни буфет уже не работали.
— Как жить? — Курганов перестал жевать. — Созна́ется Степан Григорьевич — куда ему деваться! Вон Боровец как его прижал на очной.
— А если не сознается? — смахнув со стола на бумагу хлебные крошки, спросил Пантюхов. — Чем будем крыть? Ведь семь тысяч взяток — самое веское против него обвинение.
— Ну не совсем же мы с голыми руками остаемся в конце-то концов, — принялся рассуждать вслух Ветров. — Газовая плита — раз, меховой костюм — два, золотые часы — три, краска, телевизор — разве так уж мало?
— Деньги, взятые в чистом виде деньги, — вот его самая главная вина! — стоял на своем Пантюхов. — А он еще ни копейки за собой не признал. — Леонид Тимофеевич завернул остатки хлеба в салфетку и вытер руки.
— Меховой костюм, газовая плита и прочее — все это можно проверить. А взятки? Они же с глаза на глаз, тет-а-тет, как говорится, даются.
— Книжки его сберегательные проверим, дома каждую половицу простучим! — прихлопнул ладонью по столу Курганов.
Леонид Тимофеевич досадливо пожал плечами.
— На книжке, даже если что и найдем, — доказать еще нужно, что со взяток положено. Поясняющих такие вещи записей в сберкассе не делают. Если Филиппов и дальше от грешных рублей будет напрочь отказываться, тяжко нам с вами, братцы, придется. И лихо. За меховой костюм его не арестуешь. А на свободе он закроет рты. Будьте спокойны — закроет!
— А может, он и не брал этих денег, Леонид Тимофеевич, — неожиданно тонким голосом произнес старший лейтенант Ветров. — Мы же обязаны допускать и такой вариант.
— Гм, кхм... — крякнул в кулак Курганов.
— Обязаны, — согласился Пантюхов. — И я, если хочешь, очень подобное допускаю. Но, понимаешь ли, Гриша, не вяжется его поведение с его утверждениями. Чисто по-человечески не вяжется. — Пантюхов снял с вешалки свой полушубок. — Он же и от вещей отказывался, пока жареным не запахло. Потом, вроде бы, признал. Как не признаешь. Вещи-то — не дым — не растают в воздухе, сами себя при проверке обнаружат. То ли дело — деньги — это уж действительно дым! — Леонид Тимофеевич никак не мог попасть в левый рукав полушубка. — Сегодня были, а завтра... — он все же справился с рукавом, — завтра, может, и след их простыл. Либо запрятаны так, что вдосталь наищешься. И вот как раз на этом-то щекотливом пункте Степан Григорьевич и встал намертво. И компаньона подлецом обозвал, и суждения о нем поменял. Всё разом! Из орденоносцев да в негодяи махом переквалифицировать! Большие сомнения этот момент вызывает. И хочешь, не хочешь, надо его прояснять. Вот так-то, друзья мои! Ну да ладно, — Леонид Тимофеевич с тревогой глянул на часы, — освобождайте-ка быстренько кабинет. Утро вечера, как известно, мудренее.
Уже на улице, с наслаждением вдыхая морозный воздух, Пантюхов попытался еще раз осмыслить проделанное за день. Разговор с товарищами усилил одолевавшие его последнее время сомнения. Правильно ли он поступает в сложившейся ситуации, держа управляющего союзным трестом под стражей? Куратор из областной прокуратуры прямо сказал по этому поводу: «Вы берете на себя очень большую ответственность». Леонид Тимофеевич и сам думал точно так же. Более того — прекрасно понимал, что оправдать подобные действия следователя могли только неопровержимые, не поддающиеся никакому двойственному толкованию доказательства бесспорной вины Филиппова. Но их-то пока, увы, и не хватало. И кто мог с уверенностью поручиться, что завтра они появятся. Кто?
Незаметно для себя Пантюхов оказался перед зданием кинотеатра. Вот-вот должен был начаться последний сеанс и перед входными дверями начинала расти толпа.
«На братских могилах не ставят крестов и вдовы на них не рыдают, — разносился с установленного на плоской крыше небольшого выносного экрана до боли знакомый хрипловатый голос известного всей стране певца. — К ним только приносят букеты цветов и вечный огонь зажигают!..»
Пантюхов остановился. Пел его любимый, предпочитаемый всем другим, поэт Владимир Высоцкий. Очень действовали на Леонида Тимофеевича его песни! Утраивали вроде бы подходящие к концу силы.
Собравшиеся у входа в кинотеатр люди не спешили попасть внутрь. Приподняв головы, они слушали: «Здесь раньше вставала земля на дыбы, а нынче гранитные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы — все судьбы в единую слиты».
Песня освещала, согревала душу. Как-то сами собой отступали на задний план сомнения и оставалось только одно желание: действовать!
На второй день задержания Филиппов признался. Правда, не до конца и не столь откровенно, как хотелось бы следователю, но все же глухая стена отрицания денежных взяток рухнула.
— Хочу дать чистосердечные показания, — потирая массивный лоб, заявил он уже в самом начале второго утреннего допроса.
На первом Леонид Тимофеевич расспрашивал его о фиктивных премиях, перечисляемых в течение нескольких лет из Новосибирска личному шоферу управляющего. Об этом факте тоже неоднократно упоминал Боровец. Филиппов ответил, что действительно дважды просил премировать своего водителя через спецмонтажное управление, так как живется, дескать, шоферу бедновато.
Пантюхов заметил Степану Григорьевичу, что по бухгалтерским документам премии перечислялись водителю более десяти раз. Управляющий сделал недоуменное лицо, а через полчаса вдруг взял да и подтвердил получение взяток от Боровца!
— Я почему вначале отказывался, — сбивчиво, сильно волнуясь, пояснял Степан Григорьевич. — Он же, наглец, все суммы страшно преувеличил. Семь тысяч он мне, мол, передал. Каково?! — управляющий обернулся к помощникам Пантюхова, пытаясь уловить на их лицах хоть малейшее сочувствие. — Да если на тысчонку наберется, и то слава богу. А он — семь! Ну я и испугался. Стал запираться.
— Расскажите подробнее, когда, где и сколько денег передавал вам Боровец, — попросил Пантюхов. — Однако прошу учесть — ваши показания будут записаны на магнитофон.
— Ясно, — натянуто кивнул Филиппов. — Записывайте. Первый раз Боровец передал мне пятьсот рублей. Три года назад. Летом, в моем служебном кабинете.
— Пожалуйста, сразу уточняйте, в каком виде были преподнесенные деньги и по возможности называйте купюры, — Пантюхов указательным пальцем чуть подправил на магнитофоне перекосившуюся катушку с пленкой.
— В конверте подал, — после непродолжительной паузы в раздумье продолжил Филиппов. — По-моему, четвертные билеты были и по полсотни. Вроде так. Я у него денег не просил, между прочим, — поспешно добавил Степан Григорьевич. — Я вообще, знаете ли, в этот момент по телефону разговаривал. А он, шельма, подошел и положил конверт в ящик письменного стола, — управляющий закинул было ногу на ногу, но тут же принял прежнюю позу. — Я звонил кому-то по делу, — Филиппов избегал смотреть на Курганова и Ветрова, — а Боровец положил конверт и ушел. Деньги я после истратил в основном на отделку и обустройство дачи.
— Какие еще были случаи? — Пантюхов пододвинул микрофон поближе к Степану Григорьевичу.
— В Ухте как-то зимой в командировке встретились с Боровцом, — вспоминал управляющий. — Стали выходить из вагончика, он и отдал мне двести рублей... На дачные, говорит, расходы. Сзади меня шел представитель из нашего треста, поэтому я не стал подымать шума.
В отпуске, помнится, еще было, — уже сам, без подсказки, договаривал Степан Григорьевич. — Если не ошибаюсь, в июле позапрошлого года. Заехал в трест ненадолго, подписал какие-то бумаги. Еду обратно — гляжу, Василий Иванович на обочине. Маячит мне — чтобы, значит, остановился. Ну, притормозили. Вышел я. Побеседовали о делах. А на прощанье Боровец мне в левый карман пачечку сунул аккуратненькую — на мелкие, вроде, расходы. Я потом посчитал — ровно двести. Истратил их на личные цели в отпуске.
И еще случай, — будто в порыве предельной искренности Филиппов наклонился к микрофону, — на трассе Астара — Карадаг было. Вместе с Боровцом переночевали в гостинице в Сальянах. Потом на моей машине по трассе поехали. Тоже в позапрошлом году, но уже в сентябре, — сориентировался во времени управляющий. — Проезжая через Тбилиси, зашли в ресторан. А когда выходили, Боровец дал мне сто рублей и сказал: «Это вам на дорогу», — управляющий вымученно улыбнулся, обнажив крупные крепкие зубы. — Растратил их, естественно, в командировке. Хорошо помню, что были пятирублевые купюры.
Пантюхов, как завороженный, следил за магнитной лентой. Ему до сих пор не верилось, что это говорит Филиппов. Тот самый Филиппов, который категорически отрицал получение денежных взяток на шести предыдущих допросах. Преуменьшает названные Боровцом суммы. Иначе излагает обстоятельства получения денег, но самое главное — признает. Признает факт.
— Вот и получается, что в общей сложности мне Боровец передал не более тысячи рублей, — подытожил Степан Григорьевич.
— Как вы считаете, откуда начальник спецмонтажного управления брал средства для дачи вам взяток? — спросил старший лейтенант Ветров.
Управляющий несколько отодвинулся от микрофона.
— А он мне не говорил, где берет, из каких источников. И я у него не спрашивал, — запунцовел Степан Григорьевич.
— Ну, а вы сами-то, вы — руководитель, как считаете — откуда Боровец доставал деньги? — поддержал коллегу Пантюхов.
Филиппов хитровато прищурился, явно не торопясь с ответом.
— Много имеется лазеек для хищения в нашей системе, — туманно начал он. — Можно похищать за счет фиктивных нарядов, например, за счет рацпредложений и так далее.
— На очной ставке, — напомнил управляющему Пантюхов, — Боровец показал, что вы сами просили его изыскать деньги в размере нескольких тысяч для строительства и отделки дачи. Был у вас такой разговор?
Теперь уже Филиппов не сводил завороженных глаз с вращающейся кассеты.