— Я не говорил, — высоко приподнимая лохматые брови, произнес он чуть погодя. — Сам Боровец давал взятки.
— Но что-то вас все-таки заставило их принимать, — настаивал Курганов.
Управляющий с трудом подавил скрытое раздражение.
— Я, видите ли, часто бываю на трассе. В длительных командировках, — он буквально не знал, куда деть руки. — И в командировочные не укладываюсь. Поэтому брал у него деньги.
Прочитав изложенный на бумаге протокол допроса, Филиппов поставил внизу свою подпись.
После обеда Леонид Тимофеевич еще раз допросил управляющего. Тот подтвердил сказанное по всем пунктам и уверил следователя, что отказываться от своих показаний не собирается. Более того, Филиппов внес некоторые пояснения в эпизод с подношением телевизора заместителю министра Хмельнову. Если ранее он говорил, что Виталий Борисович ему уплатил за слишком дорогой подарок, то сейчас утверждал обратное. Никаких денег заместитель министра не возвращал. Да и не в его это правилах. Несколько двусмысленно Степан Григорьевич дал понять, что Хмельнову не в диковинку получать подношения не только по юбилеям, и вовсе не обязательно — в форме бытовых приборов.
Пантюхов глянул на отрывной календарь — семнадцатое января, понедельник. Воскресные и рабочие дни уже давно слились воедино. Отправив Филиппова отдыхать, Леонид Тимофеевич зашел к майору Доронину. Михаил Афанасьевич поздравил его с удачей. С первых часов задержания управляющего союзным трестом майор волновался не менее своего подчиненного.
— Выходит, седьмой допрос доконал управляющего, — мягко усмехался Михаил Афанасьевич. — Крупная рыба попалась тебе на крючок. Ох, и крупная. И даже — с выходом на заместителя министра, — он в раздумье положил папку с документами на свой поскрипывающий стол. — Ну а план дальнейших действий хоть в наметке проглядывается, или от радости в зобу дыханье сперло?
— Думаю, срочно, сегодня же, после получения соответствующих санкций и документов у нашего областного прокурора командировать старшего лейтенанта Ветрова в Москву. Да не одного, пожалуй, а с помощником. Пусть произведут обыск на квартире, в служебном кабинете, на даче у Филиппова. Мне кажется — нельзя терять ни минуты. Газовая плита, золотые часы, меховой костюм — сейчас это легко обнаружить. Возможно, кое-что посерьезнее попадется.
— Ну что ж, мыслишь верно, — Михаил Афанасьевич вытер носовым платком заслезившиеся глаза. — Решай с прокурором и действуй! Только учти, — он серьезно взглянул на Пантюхова, — Москва не Новосибирск. Учитывая должностное положение Филиппова... Проинструктируй на всякий случай ребят на этот счет.
Глава 28
В тот же день, получив ордера на обыск, старший лейтенант Ветров вместе с Карташовым вылетел в столицу.
Жена Филиппова снова и снова перечитывала страшную бумагу об обыске в квартире, испуганно переводила взгляд с одного понятого на другого.
— А где же Степа?! Господи, куда Степу девали! — чувствовалось, что вот-вот будут слезы. — И Юрочки, как на грех, дома нету — в армию сыночка забрали, — причитала Филиппова.
— Я предлагаю вам добровольно выдать не принадлежащие вам материальные и денежные ценности, если таковые имеются. Сейчас, до обыска — при свидетелях, — стараясь не показать смущения, как можно тверже произнес одетый в штатское старший лейтенант Ветров.
Елизавета Максимовна без сил опустилась в стоящее рядом с ней мягкое кресло:
— Что вы! Какие ценности, какие деньги?! Откуда? Все, что на книжке раньше имелось, на дачу пошло. Даже занимали еще.
— Смотрите, чтобы после недоразумений не было, — добавил Карташов.
В присутствии понятых они с Ветровым обыскали просторную, богато убранную трехкомнатную квартиру Филиппова. Особых ценностей они не нашли, но меховой костюм, о котором говорил Боровец, отыскался. Более того, в стенном шкафу их оказалось даже два. Нашлась и коричневая ондатровая шапка.
Золотые часы, как пояснила хозяйка, Филиппов передарил сыну.
— Он так любит Юрочку, так любит! Просто все готов отдать. Часы эти золотые, «Полет», кажется, Василий Иванович мужу на день рождения от спецмонтажного управления преподнес. Так что вы думаете, — она с умилением взглянула на слегка растерянных понятых, — ни одного дня сам не носил! Сразу — сыну.
— А зачем Степану Григорьевичу понадобились два меховых костюма? — поинтересовался пристроившийся со своими бумагами на самом краю большого полированного стола в гостиной Карташов.
— Вот-вот, и костюмы! — подхватила Елизавета Максимовна. — Первый еще Боровец прислал мужу — тогда в тресте их не было. А Степа его — сыну. И уж только потом, через полгода, муж себе в тресте в АХО такой же достал.
— Часто на Север ездит? — словно ненароком заметил Ветров, заинтересованно рассматривая стоящее в углу пианино.
— Почему? — удивилась Филиппова. — Ах, да, вообще-то случается, — спохватилась она. — А первый костюм, я же говорю, Степа Юрочке отдал. Души в нем не чает. И вы знаете, — она неожиданно смутилась своей разговорчивостью, — конечно, для матери свой ребенок всегда самый лучший. Но Юрочку, право, есть за что любить. Натура возвышенная, утонченная! Таким трудно определиться в жизни.
— Скажите, а кто у вас на пианино играет? — подходя к инструменту, спросил Ветров.
— Юрий! Только он, — категорически ответила Елизавета Максимовна.
Старший лейтенант не мог не отметить, с какой гордостью произнесла это стоящая перед ним женщина.
— С вашего разрешения мы осмотрим его, — Ветров кивнул Карташову. Владимир быстрым движением откинул крышку. Прямо на белых клавишах лежала раскрытая пачка с колодой игральных карт.
— Прошу понятых поближе, — жестом пригласил Карташов.
— Чьи это карты? — подняв пачку, спросил лейтенант Филиппову.
— Юрины, вероятно. Мы к пианино не подходим. Баловался, должно быть, от скуки, — близоруко щурясь, всматривалась в колоду Елизавета Максимовна.
— От скуки! — Карташов веером раскинул карты на столе. Полная, страдающая одышкой соседка, приглашенная в понятые, побагровела.
— Надо же, какой срам! — она брезгливо отвернулась от стола.
На столе, отсвечивая глянцевитой поверхностью, лежали цветные порнографические открытки.
— Чем вы можете это объяснить? — Ветров поднес карты к потерявшей дар речи Елизавете Максимовне. Густая краска стыда покрыла ее еще недавно бледные щеки.
— Чем м-могу? — пролепетала она. — Не знаю. Поверьте — первый раз вижу!
Во вторник, 18 января, Ветров и Карташов еще продолжали свою работу в Москве, а в это время в Новосибирске у Пантюхова произошел срыв. Очень крупный срыв в ходе расследования, который к вечеру последнего, третьего дня задержания Филиппова чуть ли не превратился для следователя в настоящую катастрофу.
В этот день управляющий, еще вчера признававший свою вину, наотрез отказался от своих показаний. От него в адрес Пантюхова поступило следующее письменное заявление:
«Старшему следователю капитану Пантюхову, — читал Леонид Тимофеевич написанное карандашом на разлинованном в клетку тетрадном листочке послание. — Я, Филиппов Степан Григорьевич, думал, что на очной ставке Боровец начнет говорить правду, но я ошибся. И по этому пути — говорить неправду — позже пошел и я. Поэтому прошу вас протокол от 17.01.72 года и магнитофонную запись, где я признавал получение взяток, считать недействительными, а считать в силе протокол допроса на очной ставке, где я от них отказывался», — так заканчивалось заявление.
Это был удар! Надо начинать все сначала, убеждать управляющего в необходимости говорить правду, а времени — в обрез. Практически его уже нет.
Пантюхов срочно вызвал Филиппова. Побеседовал с ним и раз, и два. На третий тот снова признал денежные взятки.
— Написал отказное заявление потому, что струсил, — раскрыл «секрет» своего поведения Степан Григорьевич. — Считал, если откажусь, то меня не будут судить.
За тысячу рублей, против предъявленных Боровцом семи, держался твердо.
Леонид Тимофеевич провел еще одну очную ставку. Боровец чуть не с пеной у рта, ярко, во всех деталях, расписывал передачу крупных взяток: пятьсот — в кабинете. «И никакого конверта не было, голенькими взял, без обертки», — гвоздил начальник спецмонтажного управления своего шефа; семьсот пятьдесят — возле ресторана в Тбилиси. «Сам попросил — на дорогу не хватает», — горячился Василий Иванович; пятьсот — для Ларионова из министерства. «Себе ведь присвоили, Степан Григорьевич, и не стыдно!», тысячу рублей — во время встречи на пути Филиппова из треста домой. Всего у Боровца набиралось около семи тысяч.
Филиппов долбил свое — не больше тысячи, и баста!
Пантюхов был рад хоть такому признанию. «Лишь бы вовсе не отказался», — тревожился Леонид Тимофеевич, оформляя постановление о применении в отношении обвиняемого меры пресечения в виде заключения под стражу. Уже не задержания на три дня, а ареста добивался теперь следователь. И если еще вчера Пантюхов был почти уверен в получении санкции областного прокурора, то сейчас не на шутку взволновался. Филиппов стал менять показания. А это прием хоть и известный, но коварный. Как узнаешь, что управляющий может еще выкинуть?
Только в восьмом часу вечера, закончив все необходимые приготовления, Леонид Тимофеевич вместе с Филипповым выехал в областную прокуратуру. Понимая всю важность происходящего, майор Доронин составил им компанию.
Прокуратура располагалась на втором этаже двухэтажного, старинной постройки особняка. Пока поднимались по лестнице, проходили по коридору, Филиппов еще пытался сохранить былую осанку. Но перед дверью кабинета областного прокурора явно стушевался, подрагивающей рукой принялся приглаживать непослушные жесткие волосы.
Прокурор области, полноватый мужчина с округлым мягким лицом, сидел в конце длинного стола, по бокам которого стояли венские стулья. При появлении Пантюхова и Доронина (Филиппов с сержантом остались пока в приемной) он приподнялся, коротким кивком ответил на их приветствие, закрыл дверцу стоявшего справа от него сейфа и снова опустился на свое место.