щичке, ни на одной из монет или бриллиантов отпечатки пальцев Филиппова обнаружить не удалось. Сам он от найденных драгоценностей, понятно, наотрез отказался.
И все же ящичек сыграл свою роль. В союзной прокуратуре изучили, наконец, дело во всех деталях. И, учитывая дополнительные показания столичных свидетелей, дали окончательное добро на продление ареста управляющего и этапирование его в Новосибирск.
Вдосталь наработавшийся в Москве Леонид Тимофеевич был рад такому разрешению. Тем более, что в последнее время он все явственнее стал ощущать, что вокруг его следственной группы все плотнее и плотнее сжимается кольцо явных и скрытых противников ареста Филиппова.
— Ну и знатную, видать, ты птицу в клетку посадил, — похлопал Пантюхова по плечу майор из следственного управления, в чьем кабинете Леониду Тимофеевичу иногда приходилось вести допросы свидетелей по делу Боровца. — У меня уже скоро, наверное, телефон от бесконечных звонков по твою душу треснет. Я, брат, замучился объяснять, что ты не только в моем кабинете работаешь — есть у нас и другие комнаты. И кто только не жаждет добраться до тебя! Доцент какой-то из Военной Академии, полковник запаса с кафедры юридического института. Один деятель даже из Совета Министров названивает. И все одно и то же: как переговорить со следователем, арестовавшим товарища Филиппова? Тут, мол, явное недоразумение. Надо, дескать, разъяснить вашему сотруднику. Указать на промах: такого человека укатал в кутузку. И такие важные голоса, — майор распрямил сутуловатые плечи, — представляются этакими тузами. Который из юридического, все на законность жмет.
Это был не первый для Пантюхова сигнал. Звонившие попадали и на Карташова. Позднее вышли, вероятно, на генерала Воронова.
Неспроста Петр Ефимович на днях намекнул ему, что, кроме ареста, существует ведь еще и подписка о невыезде с места жительства. И в случае с управляющим союзным трестом о ней стоило бы поразмыслить.
Полковник запаса из юридического института, попавший на лейтенанта Карташова, довольно недвусмысленно пригрозил последнему возможными неприятностями.
В общем, Леонид Тимофеевич покидал столицу без большого сожаления. Союзная прокуратура продлила срок содержания Боровца под стражей, «благословила» этапирование Филиппова в Новосибирск. А о большем капитан сейчас и мечтать не мог. Все остальное зависело от него. И все остальное предстояло завершать в родных стенах.
Довольно любопытные детали к портрету Филиппова добавил бывший парторг треста Яков Алексеевич Елагин. Он подтвердил все ранее написанное им в органы и сообщил новые факты. Оказывается, он присутствовал в позапрошлом году на собрании партактива спецмонтажного управления в Новосибирске. Выступавшие там сотрудники (сам Боровец отсутствовал по случаю командировки) возмущенно требовали упразднить входящий в состав спецмонтажного управления отдельный красноярский участок, поскольку на нем уже давненько не велось никаких существенных работ. «Зачем мы должны кормить красноярских дармоедов, премии им отчислять?!» — бросали в лицо трестовскому парторгу рабочие.
— А вы знаете, что мне на это Филиппов в Москве ответил? — Елагин скорбно улыбнулся: — «Об этом не может быть и речи! У Боровца в Красноярске квартира и он постоянно контролирует тот участок. А большие работы там еще впереди». Про то, что Боровца Степан Григорьевич представляет к ордену Ленина, я узнал от посторонних лиц. Посоветоваться по данному поводу с парторгом Филиппов не счел нужным, — Елагин пожал плечами. — Ну а за критические замечания, высказанные мной в его адрес, управляющий выразил мне недоверие на партийном бюро. Добился освобождения от обязанностей секретаря парторганизации (хотя я не имел ни одного взыскания) и, в конечном итоге, выставил за ворота.
— Надеюсь, ваша принципиальность не изменит вам в родных пенатах, — крепко сжимая руку следователя, пожелал на прощание Пантюхову помощник генерального прокурора. — Думается, у вас хватит решительности и настойчивости закончить следствие таким образом, чтобы не пришлось краснеть в суде. Не зря же мы позволили вам изолировать Филиппова.
«Так-то это так, — размышлял Пантюхов, выходя из союзной прокуратуры. — Но ведь управляющий тоже действовал не в одиночку. И его кто-то поддерживал, смотря сквозь пальцы на то, что творится в тресте». Но все попытки выяснить что-нибудь об этом начисто пресекались.
Леониду Тимофеевичу пришел на память последний разговор с генералом Вороновым. Капитан подробно перечислил Петру Ефимовичу все грехи управляющего. Ознакомил его с материалами, указывающими на причастность к делу Боровца заместителя министра Хмельнова.
Генерал слушал, посмеивался, сочувствовал. А когда Пантюхов заявил, что без допроса заместителя министра ему не удастся внести ясность в соответствующие следственные эпизоды, то получил недвусмысленный отказ.
— Вы добивались ареста Филиппова, — пощипывая свое поросшее пушком оттопыренное ухо, довольно неприязненно заметил Воронов, — шибко добивались. Теперь вам, оказывается, этого мало — заместителя министра подавай, — Петр Ефимович с нескрываемым раздражением смотрел на капитана. — А кто будет следующим? За кем очередь? Нет уж, мой дорогой, опытный следователь и без карцера дело размотает, если есть что разматывать. А бестолковый... — он отвел глаза, — ему хоть все камеры позабей — умнее не станет.
И видя, что капитан готов сорваться, примиряюще добавил:
— Хмельнова допросят. Допросят те, кому полагается. Генерал-лейтенант Егоров, например. Я с ним уже говорил. А вам перешлют материалы, — Воронов прижмурился, — если в них будет что-либо ценное.
«Никто его никогда не допросит, — отложилось у Пантюхова после этого разговора. — Никто и никогда! Остается рассчитывать только на себя да на своих помощников». С тем и отправились они с ребятами в Новосибирск.
Глава 36
Как, в общем-то, и ожидал Леонид Тимофеевич, в родных стенах его встретили не лавровыми венками.
— На коне небось себя чувствуешь, — желчно подковырнул капитана при первой же встрече подполковник Ярцев. — Как же — настоял на своем! Поверх голов прошел, а правды добился. Хоть в Москве, да арестовал управляющего. — Глубоко запавшие, немигающие глаза подполковника обдавали Пантюхова ледяным холодом. — Помнишь, что я тебе перед отъездом говорил? — Ярцев подошел к нему поближе. — Союзная прокуратура высоко и далеко, а работать предстоит с нами, грешными: со мной и тем же Гинзбургом. Ну что ж, — он вздохнул, — посмотрим, как быстро ты теперь закончишь это дело! Не обессудь, но за растяжку сроков пощады от меня не жди. Тут тебе и генеральный прокурор не поможет.
А со сроками получался полный швах. Этапированный в Новосибирск Филиппов на самых первых же порах устроил следователю подлость.
Солнечным февральским днем его ввели в знакомый уже кабинет. Небритый, какой-то весь помятый, управляющий тусклым взглядом окинул небезызвестную ему тройку следователей.
— Сидите себе, исусики, — хрипло выдавил он, — сами сидите и меня рядышком посадили.
— Не смотри на меня так! — неожиданно зарычал Степан Григорьевич на Пантюхова. — Не смотри, гад, эсэсовец, сволочь! — В горле его что-то забулькало. Прикрывая лицо руками, он еще раз со страданием выкрикнул: — Не смотри! — И, упав навзничь, принялся кататься по полу.
Еще до прибытия врача и до всего того, что в конечном итоге из этого эпизода получилось, Пантюхов понял: Филиппов решил пойти на крайние меры. Что бы там ни определил медик — это явная и длительная отсрочка для управляющего.
Предчувствие не обмануло капитана. Врач не нашел у Филиппова никаких особенных отклонений. Но в течение последних допросов управляющий твердил Пантюхову только одно: «Вы напоминаете мне обер-лейтенанта СС, пытавшего меня во время войны, не могу ни о чем с вами говорить». Затем родилось длинное, на семи страницах, заявление управляющего областному прокурору.
Он неплохо пожил на свете, Степан Григорьевич Филиппов. И закончить свои дни в тюремной камере уж никак не собирался. Коммунист с тридцатилетним стажем. Руководитель союзного треста. Многие видели его выступающим с высокой трибуны, сидящим в президиуме. Вряд ли кто из числа его знакомых мог представить Степана Григорьевича за решеткой.
В представленной руководством характеристике Степана Григорьевича (подаваемой на него в качестве кандидата в управляющие), помимо служебных достоинств, отмечалась и большая политико-воспитательная работа, проводимая среди сотрудников членом партбюро треста товарищем Филипповым. Талантом агитатора, вожака его бог не обидел. В сорок первом, когда выходили из окружения, получилось так, что в решающий момент прорыва в их роте убило политрука. Момент был отчаянный, гитлеровцы зажали роту в пулеметные клещи. Счет шел на секунды. И сержант Филиппов, тогда еще совсем молодой коммунист, поднял людей в последнюю атаку.
Сержанта не забыли. К Сталинградской битве он стал уже замполитом стрелкового батальона. Попав в апреле сорок третьего на офицерские курсы «Выстрел», в батальон уже так и не вернулся. Его оставили на курсах в качестве преподавателя и вскоре он возглавил офицерскую партийную организацию. Умение красиво и убедительно говорить пригодилось. Со временем (по достижении определенных постов) пришло и умение красиво и непринужденно брать взятки. Он не считал это грабежом. Кругом брали. А Филиппов не привык плестись в хвосте. Более того, будучи человеком образованным, он не замедлил обосновать свои действия кое-каким незамысловатым философским фундаментом.
Как-то, подвыпив с Боровцом в уютном ресторанчике, Степан Григорьевич даже побеседовал с начальником спецмонтажного управления на эту тему.
— Ты вот сейчас, как выйдем к машине, мне денег дашь, — не спуская прямого жесткого взгляда с поерзывающего на стуле Василия Ивановича, неожиданно для собеседника начал Филиппов. — Думаешь, поди, что я тебя обираю.
— Ну что вы! — заслонился пухлыми ладошками Боровец.