«Что с тобой, дорогая моя? — спросил я тихо. — Я понимаю, трудно. Но сейчас всем трудно. Переживем как-нибудь. Настанут и светлые дни».
Она посмотрела мне в глаза, как-то по-детски скривила губы. Сказала еле слышно: «Милый. Разве я плачу потому, что трудно жить?.. Как ты мог забыть?.. Сегодня ровно год, как мы узнали о гибели нашего дорогого мальчика... Нашего Володи».
Я вздрогнул. Словно меня ударили шпагой в самое сердце. Как же я мог запамятовать?!.. Ну, конечно... Допросы, лекции, разные экспертизы — все это отвлекает от горестей и печалей. Но все же непростительно такое!
«Прости меня, родная, — я обнял Натали за плечи, прижал к себе. — Поверь, сердце мое не очерствело... Столько смертей вокруг, крови...» — «Понимаю. Я не сержусь. Все понимаю».
Мы сидели у окна обнявшись и молча смотрели на лунную ладью, плавающую по небесному океану. Милый Володя! Ты и не жил на свете. Окончил гимназию, и тут же грянула война. Захваченный патриотическим угаром, стал вольноопределяющимся. В боях заслужил «Георгия» и офицерский чин прапорщика. Летом прошлого года Керенский, беснуясь и вопя о войне «до победного конца!», бросил войска в «решительное наступление».
И ты, дорогой наш сынок, подло обманутый демагогами, поднял свой взвод в атаку. Сегодня ровно год, как почтальон принес «Туркестанские ведомости» со списками офицеров-туркестанцев, погибших в июньском наступлении.
Будь проклята империалистическая бойня. Правы большевики: если уж и воевать, то только защищая действительно правое дело, действительную свободу, а не интересы толстосумов и проходимцев — таких, как убийца нашего сына — «пти-Бонапартик» и кликуша Керенский!
Ах, если бы не было за моими плечами пяти с лишним десятков прожитых лет! Велик груз пережитого! А я ведь чувствую, что просто обязан стать большевиком. Но партии нужны не такие, как я, не «отработанный пар». Ей нужны такие, как Зинкин, Цируль, Лугин, Насредин Бабаджанов...
Но ведь можно быть и беспартийным. По мере сил помогаю я партии. И я отдам — клянусь! — все силы, все знания во имя блага народа, его счастья![6]
Тревожный июль
Дни и ночи... Ночи без тишины, дни, омраченные кровавыми преступлениями врагов новой жизни.
Над молодой страной нависла смертельная угроза. Весной японцы, а затем и англичане высадились во Владивостоке и начали наступление в Приморье и далее — на Сибирь. На севере страны появились американские и англо-французские интервенты. Развернули военные действия белые генералы. Краснов, Мамонтов действовали на Дону. На Северном Кавказе — Корнилов, Алексеев, Деникин. На Средней Волге и в Сибири вспыхнул мятеж Чехословацкого корпуса, спровоцированный империалистами и внутренней контрреволюцией. В Омске образовалось «Сибирское правительство», в Самаре — «Комитет Учредительного собрания», в Архангельске тоже явилось миру «свое» правительство. Отторгли враги и Закавказье. В Сибири, на Урале и в Поволжье вспыхнули антисоветские кулацкие выступления...
Костлявая рука голода удушала первое в истории человечества государство рабочих и крестьян.
Объявилась «Рада», формально отторгнувшая Украину от России. Там хозяйничали генералы кайзера Вильгельма II.
Тяжелейшая, угнетающая душу обстановка, когда, казалось бы, надо поднять руки и капитулировать на милость победителя.
Но молодая республика продолжала сражаться.
...Поздно вечером Цируль возвратился в управление. Он проверял патрульную службу в городе. Задержали еще четырех бандитов. Предотвращено ограбление дома зубного врача. Схвачены хулиганы... Тяжелое сложилось положение в городе. За первые десять дней июля совершено тридцать убийств, множество вооруженных налетов и ограблений... Неладно как-то получается. Чека и угрозыск передают задержанных преступников в суды и трибуналы. А те, руководствуясь гуманными соображениями, определяют мягкие меры наказания. Неправильно это. Контрреволюция действует дерзко, наступательно. В конце июня убит в Петрограде Володарский. Совершаются десятки террористических акций. На белый террор надо бы ответить красным террором. Только в этом спасение. Иного пути нет.
Фриц Янович устало развел руки, потягиваясь. Отпил из носика чайника остывшего зеленого чаю. Задумался.
Зазвенел телефон.
— Цируль слушает.
— Финкельштейн говорит. Сейчас приеду.
Вскоре явился Вульф Наумович, усталый, с темными кругами под глазами, свидетельствующими о долгих ночных бдениях.
— Какие происшествия за сутки?
— Похвастаться нечем, — сообщил Фриц Янович. — Много происшествий. Преступники действуют нагло. И организованно. В девять вчера патруль попытался проверить документы у подозрительных лиц возле Первушинского моста. Те полезли за пазуху, вроде бы за документами, но вытащили наганы и открыли стрельбу. Убит патрульный Рахматулла Мукимов, молоденький парнишка, девятнадцати лет. То же самое произошло и на Персидском базаре. Трое вооруженных злоумышленников пытались ворваться в гостиницу «Новая Россия», что на Константиновской, но встретили отпор — в гостинице жили красные командиры. Возникла перестрелка. В итоге: один командир убит, одного бандита удалось ранить и задержать. Ведется расследование, однако преступник показаний давать не может и вообще вряд ли выживет.
— А каково положение в старом городе? — поинтересовался Финкельштейн.
— И там забот хватает. Полчаса назад ограбили дом бывшего старшины Шайхантаурской части муллы Усмана Ташкенбаева. В Бешагачской части — два грабежа. Есть и ложные заявления о грабежах.
— Какой смысл в ложных заявлениях?
— Обычно приходят состоятельные люди. Клянутся аллахом, что их ограбили. Начинаем разбираться — все выдумка. А смысл все же есть. Опорочить Советскую власть — это раз. И другое... Мнимо «ограбленный» как бы официально заявляет, что у него никаких ценностей больше нет. Как бы там ни было, а ложные заявления, пожалуй, вреднее подлинных. По городу ползут зловещие слухи: мол, вот как при новой власти. Ни защиты нет, ни закона.
— Убежден, что такого рода слухи распускают лютые наши враги! — воскликнул Вульф Наумович.
— Более того, товарищ Финкельштейн, мы убеждены, что разгул бандитизма не просто порождение трудного времени. Чья-то рука умышленно подогревает этот разгул. Иной раз просто понять не можешь, в чем дело?.. Вчера был убит выстрелом в упор поливальщик улиц Мирсаид Хакимов. Грабить его бессмысленно. Бедный человек. А вот убили. И ползут по городу слухи: «Ограбили и убили старика Мирсаида-ата». Час назад убита на улице телеграфистка Главного почтамта Файдыш. Она шла на работу. Какие при ней могли быть ценности?.. А ее убили!.. Это террор, Вульф Наумович, беспощадный белый террор!
— Да, пожалуй. Что особенно примечательно, товарищ Цируль, — так это то, что всякие там купцы, заводчики и прочие «бывшие» толпами бегут в Ташсовет жаловаться, требуют защиты от преступников. И формально они правы. Советская власть обязана защищать всех!
— К нам тоже приходят такие жалобщики. Два дня назад заявился сам Рафаэль Потеляхов. У него, видите ли, похитили чемодан. Тот самый Потеляхов, который собрал для «Кокандской автономии» пять миллионов рублей.
— Позвольте, — изумился Финкельштейн, — разве он на свободе?..
— Его сперва арестовали. Но решили действовать гуманно. Он раскаялся в содеянном, дал клятвенное обещание никогда не выступать против новой власти. Он теперь на свободе. Из Коканда приехал в Ташкент. И его обокрали. Он и пришел с жалобой.
— Потеляхов! — раздумчиво произнес Финкельштейн. — У него ведь братец есть, Натанияс?.. Ох и шумели они перед войной в Петербурге!
— Здорово шумели. Пиры устраивали — море разливанное. Абонировали ложу в Мариинском театре на десять лет вперед! Даже столичный банкир и гуляка Митька Рубинштейн крякал от зависти. Следом за Потеляховыми ложу на десять лет купили братья Симхаевы, Маля и Або. Самое забавное это то, что приходили они в театр в обществе директора Департамента полиции Климовича, ярого черносотенца и погромщика. Они его поили до упаду. Истинно сказал Мефистофель в гётевском «Фаусте»: «Французы не компания для немцев, но можно пить французское вино».
Вульф Наумович улыбнулся.
— Это хорошо, когда следственные работники знакомы с классической литературой. Однако... как там насчет потеляховского чемодана?
— Полный порядок. Он у Пригодинского. Вчера на Воскресенском базаре к Аракелову и Коканбаеву подошел скупщик краденого и шепнул: «Шагайте за мной. Возьмите кое-что. На кой ляд мне этот «темняк». С политикой не желаю связываться». Оказалось, что это и есть чемодан Рафаэля. Какие-то вещи, не очень ценные. Но главное — турецкий паспорт на имя его братца, Натанияса Потеляхова.
— Настоящий или «липа»?
— Настоящий. Куплен в Новороссийске у турецкого консула еще до войны. Так, на всякий случай. Чемодан украден в гостинице. Рафаэль ушел по делам, а когда вернулся — нет чемоданчика.
— Выяснили истинные обстоятельства?
— Пока известно лишь то, что Рафаэль пришел в гостиницу с очаровательной блондинкой. Напился в номере до положения риз и заснул. Пробудившись же, не обнаружил ни блондинки, ни чемоданчика. Разумеется, поднял страшный гвалт. Ограбили! Обездолили!
— Похитительница рецидивистка? — поинтересовался Финкельштейн.
— Напротив, — Фриц Янович снял очки, аккуратно протер стеклышки. — В прошлом — военная медицинская сестра. Находится в бедственном положении. Мы на всякий случай взяли ее под контроль. Ведет себя безукоризненно.
— Какая все-таки сволочь этот Рафаэль Потеляхов. Пяти миллионов для кокандских автономистов, для разных там Чокаевых и бандитов вроде Иргаша не пожалел, а бедную девушку готов в тюрьму засадить! — возмутился Финкельштейн. — Миндальничаем мы все-таки с контрреволюционерами, сидит в нас, товарищи дорогие, ложный гуманизм.
— Вообще-то конечно... — смущенно проговорил Цируль, — за поддержку автономистов денежных тузов следовало бы осудить по всей строгости... Только вот на основании какого закона?