Туркестанская военная организация
Прекрасны, живописны пригороды Ташкента. Многочисленные дачи утопают в зелени. Сады, сады... Бескрайние виноградники, а вдали врезаются в голубые небеса могучие вершины Алайского хребта.
Один из таких благословенных райских уголков — Чапан-ата. В зелено-розовом разливе урюка, персика, яблонь, виноградников, окруженные высокими глиняными дувалами, прячутся дачи. Весело журчат арыки, серебрятся, трепещут листья взметнувшихся ввысь тополей... И все это великолепие облито горячими, словно расплавленными лучами июльского солнца.
Мир и покой царит в Чапан-ата, словно нет ни гражданской войны, ни бандитских орд, ни голода, ни эпидемии сыпного тифа, холеры, брюшняка!..
Тишина!..
Давайте заглянем на одну дачу... Вот мы прошли по извилистой тропе меж дувалами, из-за которых высятся древние карагачи со стволами, наверное, в пять обхватов. Тропинка упирается в калитку орехового дерева, покрытую ажурным восточным орнаментом. Резчик, видать, был знатным мастером. Калитка — произведение высокого искусства.
За калиткой открывается великолепие бескрайнего виноградника. Чуть подальше, окруженная с трех сторон старыми орешинами, сверкает зеркальная гладь большого хауза, в котором резвятся рыбки. За хаузом несколько дачных домиков — побеленных, нарядных.
Тишина!..
Чуточку присмотревшись, можно заметить среди листвы людей в белых местных одеждах, в полосатых халатах. Одни лениво взрыхляют землю кетменями, другие прогуливаются, иные, развалившись в тенечке, кейфуют. Но если внимательно, очень внимательно приглядеться, убедиться нетрудно и в том, что люди эти с кетменями обращаются неумело, у прогуливающихся военная выправка, у иных даже гвардейские ухватки, а из-под полосатых халатов их выпирает нечто смахивающее на пистолетные кобуры и гранаты. На обычных же деревянных вышках, устроенных для сторожей — извечных врагов мальчишек, любителей полакомиться соседским «чорасом» и гладкокожими персиками — «арабчиками», — на этих с виду безобидных вышках нынче замаскированы пулеметы Кольта.
Тихая дача — одна из конспиративных баз Туркестанской военной организации. Простые садовые рабочие — переодетые офицеры, готовые в любой момент отправить к праотцам незваного гостя.
Сегодня, однако, здесь ждут гостя званого, долгожданного.
Из крайнего домика вышел кряжистый человек лет шестидесяти с небольшим, одетый так, как обычно облачаются в здешних местах «по-дачному» состоятельные цивильные европейцы в жаркую пору: легкие сандалии, чесучовые брюки, шелковая рубашка навыпуск, подпоясанная крученым шнурком. Поверх рубашки — для «политеса» — жилет, украшенный массивной золотой цепочкой.
Человек этот, ряженный под трактирщика, имеет, однако, военную осанку; волосы подстрижены под «бобрик», воинственные усы, бородка клинышком — все изобличает в нем кадрового офицера. И в самом деле, до войны он был начальником штаба войск Семиреченской области, а на фронте — начальником штаба корпуса и затем начальником пехотной дивизии.
Вынув из жилетного кармана золотые часы, он взглянул на циферблат, досадливо поморщился. Из зарослей виноградника вынырнул один из «кетменщиков», вытянувшись в струнку, отрапортовал:
— Рановато, ваше превосходительство. Еще светло. Как только смеркаться начнет, они и прибудут!
— Знаю, — коротко ответил «трактирщик» и не спеша, заложив руки за спину, направился к хаузу. Вытащив из брючного кармана горсть риса, бросил в воду. Стремительно налетела стая рыбок; тесня друг дружку, они набросились на корм. Старик улыбался, глядя на рыбью суету. Он любил всякую живность: собак, кошек, рыбок, птиц. Он был чувствителен, этот старик.
Побродив еще немного вокруг хауза, возвратился в крайний домик, состоящий собственно из одной комнаты, обставленной скромно: письменный стол, несколько простых венских стульев, на земляном полу ковер. Вот и вся обстановка. Впрочем, в комнате есть еще кое-что. А именно: большая военно-топографическая карта Туркестана на стене, на письменном столе, предназначенном для мирных занятий, — два массивных револьвера, с которыми чувствительный старик никогда не расстается.
Старик этот — глава ТВО, Туркестанской военной организации, в недавнем прошлом Генерального штаба генерал-лейтенант Кондратович Лука Лукич.
...Солнце, наконец, скрылось за тополями, тяжелые бронзовые лучи его угасали. Стало смеркаться. «Теперь, кажется, пора», — подумал Кондратович, взглянув на часы, — и, как учтивый хозяин, направился к резной калитке встречать гостя. Послышались быстрые шаги. Это спешил с докладом бывший морской офицер мичман Аничков. Завидев шефа, тихо произнес:
— Все в порядке, ваше превосходительство. Едут. — И скрылся в винограднике, где десяток переодетых «садовыми рабочими» офицеров заняли места по боевому расписанию, предусмотренному на случай внезапного появления чекистов и розыскников.
Показались два всадника. Один — доверенное лицо ТВО, хозяин этого «райского уголка», не старый еще человек по имени Туляган. Он помог слезть с лошади долгожданному гостю, и тот, опираясь на палку, прихрамывая, направился к калитке. Едва перешагнув порог, гость сразу же попал в объятья Кондратовича.
— Наконец-то, Иван Матвеевич!.. Очень... очень рад.
Гость, сияющий, радостный, браво, строго по уставу, отрапортовал:
— Ваше превосходительство! Полковник Зайцев прибыл в ваше распоряжение!
— «Хвоста» с собой не притащили?
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Отчего хромаете, полковник? Старые раны или большевички?..
— Не то и не другое. Вульгарный фронтовой ревматизм.
Хозяин и гость шли по дорожке не спеша. Иногда и вовсе останавливались, когда возникал особенно интересный разговор.
— Благодарствую, ваше превосходительство, за вызволение из большевистских застенков, — с чувством произнес Зайцев.
— Что вы, Иван Матвеевич! — с неменьшим чувством ответствовал генерал. — Какие могут быть благодарности? Это был наш долг. Сам атаман Дутов Александр Ильич за вас ходатайствовал. Вы нам очень нужны. Расскажите лучше в подробностях о своем побеге из ташкентской крепости.
— О, все произошло, как в сказке. Ваши люди осуществили контакт с некоторыми эсерами, входящими в крепостной гарнизон. Я же по совету добрых людей вел себя примерно. Даже обещал выступить в «Нашей газете» со словами искреннего раскаяния. За то, что я такой хороший и сознательный, крепостное начальство перестало держать меня за семью замками и определило на хозяйственные работы. И я трудолюбиво чистил картошку, носил в ведрах воду, кухарничал даже...
Кондратович добродушно хохотнул.
— Пригодились, значит, навыки «мастера ушицы»? Наслышаны о вас. Сказывают, уху готовили вы на рыбалках отменную.
— Не стану из ложной скромности отрицать сего факта. Ибо истинно сказано в священном писании: «Уничижение паче гордости». Тот, кто едал ушицу мою...
— Шарман, мон брав колонель. Шарман. И покинули вы крепость, эту юдоль скорби и печали, тоже очаровательно.
— Истинная правда, ваше превосходительство! Полагал сперва, что придется мне распиливать решетки, взбираться по веревке на крепостную стену. И, честно говоря, весьма сокрушался. Где мне, грешному, совершать такие подвиги с больной ноженькой! А вышло все просто удивительно! Гениально! Подошел ко мне сопливенький мальчишка, эсерик. Шепчет: «У вас свободное хождение по крепостной территории. Сегодня с восьми до девяти вечера к некоторым заключенным допускаются на свидание родственники. Возвращаться родственники будут скопом, одновременно. Их человек пятнадцать. Идите вместе с ними, затесавшись в толпу, а я буду на проходной».
Смешливый Кондратович вновь хохотнул.
— Да-с, прелестная вышла шутка. В крепости большевики до сих пор в затылках чешут. Пропал полковник Зайцев, как сквозь землю провалился!
Так вот, неспешно беседуя, пошучивая, оба дошли до дачных домиков.
— Квартирой как вас обеспечили, Иван Матвеевич? Надежная... Удобная?
— Всем и вся доволен, ваше превосходительство. Переодели, помыли, накормили. И даже браунинг презентовали — на всякий пожарный случай.
— Оч-чень рад! Теперь же есть предложение — поужинать. Всякое дело надо начинать по старинному обычаю с хлеба-соли.
— Святой обычай! Признаться, проголодался. Долгонько добирались к вам сюда, в райские кущи... ха-ха-ха!..
Собеседники посмотрели друг на друга, потерли ладошки, как бы в предвкушении вкусных яств. Они были очень похожи. Только Зайцев помоложе, лицо более топорной работы.
— Сейчас я познакомлю вас, полковник, с видными деятелями ТВО.
Они вошли в домик с небольшой пристройкой, по-видимому, кухней. В поместительной комнате на разостланных, по местному обычаю, одеялах, курпача и подушечках расположились четверо. Крайний справа выглядел типичным аборигеном: халат, белая чалма, выпирающие скулы, раскосые глаза.
— Полковник Корнилов, — представил «аборигена» генерал.
Зайцев удивленно воззрился на «туземца».
— Не удивляйтесь, — усмехнулся Корнилов, вставая с подушек. — Обыкновенная мимикрия. Несподручно нынче разгуливать в полковничьем мундире.
— Позвольте... Нет ли у вас родства с генералом Корниловым, который... Гхкм... в марте сего года под Екатеринодаром... Кхе-гкм...
— Родной брат. Он — Лавр Георгиевич, а я Петр Георгиевич. Да-с!.. Великой энергии был человек. А погиб нелепо. Один-разъединственный красный снаряд угодил в единственный дом и убил распронаединственного генерала — моего братца! Свита же его отделалась испугом! Идиотское невезение.
— Полковник Савицкий Сергей Владимирович, в прошлом начальник Ташкентской военной школы прапорщиков, — представил очередного «аборигена» генерал.
Этот «ряженый» напрасно старался. Лицо его выдавало: простецкое, рязанское, с голубенькими глазками.
Третий «туземец» в местных белых штанах с длинной мотней, в белой, с глубоким вырезом на груди, рубахе оказался тоже полковником.