Он увидел, что изображение его в трюмо покачнулось, опустилось косо в кресло.
— Вскоре я узнал, что такими же развлечениями пробавлялся Иван Грозный. Великий царь. Мой характер!!! И тогда я уехал в Москву, выдержал экзамен при Московской Второй гимназии по программе для вольноопределяющихся. Был зачислен в пятьдесят пятый запасный пехотный батальон, а затем командирован в четвертую Московскую школу прапорщиков пехоты. Я старался. Очень старался. Давай выпьем, дружище, за мою звезду!
Выпили. Константин Осипов (он бледнел от выпивки) продолжал выкладывать душу своему «альтер эго» — второму «я»:
— Я ловко избегал отправки на фронт. Проявлял рвение перед начальством. В апреле шестнадцатого года меня произвели наконец в прапорщики. При очередном формировании маршевых рот изловчился получить назначение в Туркестан. Подальше от пуль, «чемоданов» и отравляющих газов.
И вот я в Скобелеве. О!.. как же я внимательно изучал кадровых офицеров, их замашки. Прежде всего — внешний вид. И я всегда был чисто выбрит, подтянут. Уже близились февральские дни, и поэтому я взял за правило быть для солдат отцом-командиром. Но и панибратства не допускал. Однажды на занятия по строевой подготовке прибыл начальник гарнизона генерал-майор Полонский. Сама судьба мне его привела. Я доложил ему с таким гвардейским шиком, так четко провел занятия, что генерал чуть было не прослезился. «Вот каких молодцов мне надобно!» — пробасил генерал, с чувством пожимая мне руку. И он командировал меня в ташкентскую школу прапорщиков курсовым командиром.
А мне было смешно. Если бы он знал, что я за «молодец»!
Генерал полюбил меня. Вскоре пришел посмотреть на занятия по подготовке новобранцев штыковому бою. Это был мой триумф. Солдаты кололи чучела с яростью отчаяния. Знал я, что генерал наш с душком суворовского либерализма. Поэтому, закончив учение, на его глазах скомандовал:
— Взвод, вольно! И тут же, не по-уставному: Братцы, перекур!
Гремела, друг мой, война. Истекала кровью наша армия, противостоящая до зубов вооруженным корпусам Вильгельма Второго. А я все еще находился в глубоком тылу. В аттестации, подписанной самим генералом, было записано: «Ревностным служением заслужил право командовать ротой».
Осипов выпил еще, подмигнул своему двойнику, и отражение ему подмигнуло.
— Итак, я снова попал в школу прапорщиков, но уже в другой роли... Подается команда: «Смирно! Под знамя слушай, на караул!» Начальник школы полковник Савицкий произносит напутственную речь:
— Господа юнкера!.. Отныне вы вошли в лоно, откуда дальнейший ваш путь — туда, где сражаются наши доблестные армейские корпуса. Они ждут вас для того, чтобы вы подняли их в бой за Веру, Царя и Отечество!..
Я слушал полковника, не очень-то вдумываясь в смысл его речи. Я любовался его погонами с двумя просветами. Любовался аксельбантами командира запасной стрелковой бригады генерал-майора фон цур Миллена.
Опьяневший предатель прилег на софу, как раз напротив трюмо, и продолжал «беседу»:
— Я буквально лез из кожи, всячески подчеркивая свою военную косточку. «Ел глазами начальство» — полковника Савицкого, своего непосредственного начальника капитана Фролова. Даже в отхожее место ходил чуть ли не строевым шагом. В общем преуспел: получил должность помощника адъютанта при начальнике Скобелевского гарнизона. А начальник — тот же генерал Полонский!.. Я рвался к власти. Но еще даже не предполагал, куда, на какие высоты вознесет меня судьба!..
Отражение Осипова взмахнуло рукой, опрокинув пустую бутылку, потянулось к другой...
— Так... Люблю собеседников — таких, как ты... И вдруг бабахнула Февральская революция. Я понял: вот она, фортуна. Задрипанный Керенский взлетел словно на крыльях. А я?! Я первым сорвал портрет царя в кабинете моего генерала, и тот не пикнул. Стал произносить речи. Смысл один: «Довольно! Попили нашей кровушки!..»
Генерал Полонский изумился, но не перечил. И даже когда я на очередном митинге провозгласил: «Долой царского сатрапа генерала Полонского! Да здравствует Временное правительство!» — он тоже не удивился. Сказал доверительно: «А вы из молодых, да ранний. Вы себя еще покажете, прапорщик Осипов». Я браво ответил: «Рад стараться, господин генерал!» Я сказал бы ему и «ваше высокопревосходительство», но уже были отменены эти обращения. А через несколько дней солдаты избрали меня членом гарнизонного Совета солдатских депутатов... Давай еще выпьем, дружище!.. Так... Во время корниловщины я сперва притих. Однако, уловив общее настроение солдат, поняв гибельность корниловщины, выступил с лозунгом: «Долой диктатора-монархиста!»
Когда же грянули Октябрьские дни, объявился большевиком. Партия эта крепкая, монолитная. Я сразу понял. Только с ней!.. А уж пробиться в люди — дело техники. Не так много у большевиков людей с гимназическим образованием и военной подготовкой.
Все идет прекрасно. Только вот Елизавета Муфельдт... Потаскуха проклятая! Бешеная. Может, позвонить?..
Он покрутил ручку телефона. Елизавета не отвечала.
«К кому же она сейчас перекинулась? — с неудовольствием и внутренним успокоением подумал Осипов. — Впрочем, какое мне дело! Мы пьем на улице сельтерскую, не размышляя, кто пил перед нами из этого же стакана».
Он потихоньку засыпал на софе. И ему виделось внутренним оком будущее: Туркестанская республика, взращенная майором Бейли и целым аппаратом разведчиков. Он, Осипов, сперва военный министр, а затем — диктатор. И уже не республика. Монолит!
Отражение в зеркале потянулось за бутылкой.
Осипов рассмеялся. Погрозил пальцем своему «альтер эго». И оно погрозило. Но они все же выпили. Прикончили и вторую бутылку.
— Спокойной ночи, милок, — сказал самому себе Осипов в трюмо.
Он спал без сновидений. Сон молодого, здорового человека.
Но не спал майор Бейли.
Он думал, думал, думал... Одно время он полагал, что Осипов сможет сыграть роль послушной марионетки. Сегодня, однако, майор убедился в том, что Осипов — опасная, очень опасная штучка. Может подняться на дыбки, броситься на хозяев.
«Ту би — ор нот ту би!» — подумал майор. — «Быть или не быть!..»
Стояла тишина. Гуляки в ресторане «Регина» покинули, наконец, двухсветный зал. Думалось хорошо, спокойно.
Но на душе не было спокойствия.
— «Нот ту би!» — решил долговязый и сухопарый член миссии.
Он тоже любил выпить. И, незаметно от Осипова, «увел» бутылочку «Мартеля» из гостеприимного дома Шуберта.
— «Нот ту би!» — повторил он, имея в виду Осипова. — Ваше здоровье, ваше превосходительство!.. Мальчишка, грязные уши... Хулигэн!.. Я покажу тебе, как продираться в Наполеоны!
Над Ташкентом поблескивало бриллиантами звезд темное небо.
В гостинице «Регина»
В 1880 году богатый купец Захо — из обрусевших греков — построил на улице Иканской гостиницу, которой дал гордое название «Регина», в переводе с латыни — «Царица». И она действительно стала царицей ташкентских гостиниц. Роскошные номера, великолепный ресторан с двухсветным (окна в два этажа) освещением, вышколенная прислуга, отличные повара, могущие составить конкуренцию лучшим кулинарам Санкт-Петербурга!..
С весны 1918 года в Туркестан хлынул поток иностранных миссий и представительств. Тредуэлл, Генеральный консул Северо-Американских Соединенных Штатов, представился Советскому правительству Туркестана 1 мая 1918 года. Англия направила в Ташкент «военно-дипломатическую миссию» в составе майора Бейли и капитана Блеккера. Вскоре во главе миссии стал бывший английский консул в Кашгаре Маккартней.
Миссии и представительства прибывали одна за другой. «Регины» уже не хватало. Дипломаты заняли «Националь», «Бристоль», «Петроград», «Мадрид».
Самым первым, однако, в Ташкент пожаловал в начале января секретарь Датского посольства в Петрограде капитан Брюн. Официальная подоплека его прибытия обосновывалась гуманной целью: он был уполномочен ознакомиться с положением военнопленных солдат и офицеров «Тройственного союза» — Германии, Австро-Венгрии, Турции.
Брюну разрешили осмотреть лагеря. Он остался доволен. Сделал соответствующее заявление для печати. Однако главная задача его состояла в том, чтобы выяснить возможности новой власти, насколько она крепко держит в руках бразды правления. Возвратившись в Петроград, Брюн объективно доложил на Совете послов: новая власть держится стойко, опираясь на поддержку народа.
Брюн был «первой ласточкой» западной дипломатии. Затем он вернулся в Ташкент в качестве сотрудника аккредитуемого здесь датского консула доктора Брауна. Явились в Ташкент и «полудипломаты» — представители Американской ассоциации христианской молодежи Девис и Бренингом. К маю в Ташкенте были уже представлены Америка, Англия, Франция, Швеция, Румыния, Дания и даже... не существовавшая пока Чехословакия! Не обошла вниманием Туркестан и кайзеровская Германия, которая, продолжая войну на Западе, заключила в Бресте мир с Советской Россией. Объявился и бельгийский представитель.
Примечательно то, что германский и бельгийский дипломаты не совершали далекого путешествия. О своем официальном представительстве на уровне консульства заявили доверенные филиала немецкой акционерной компании «Зингер», обосновавшейся в Туркестанском крае, — офицер Циммерман и коммерсант Вольбрюк. Чудесным образом у них оказались надлежаще оформленные документы, уполномачивающие торговцев швейными машинками на дипломатическую деятельность. Такие же «верительные грамоты» представил и доверенный Бельгийского анонимного акционерного общества в Ташкенте, давно действовавшего здесь под вывеской «Ташкентский трамвай». Глава общества господин де Стерк в апреле сменил вывеску в доме номер 1 по улице Иканской, превратившись в консула. Вместо швейной компании «Зингер» в особняке на углу Романовской и Джизакской объявилось германское консульство. В центре города взвились национальные стяги многих иностранных держав. Дипломаты обосновались на жительство в гостиницах. Лишь полковник Мирбаба (Мирбаба Токсабо), прибывший в ранге посла от эмира Бухарского, поселился не в гостинице, не в бывшей резиденции эмирского посольства по улице Романовской, а в караван-сарае на Шейхантауре. И пышной свиты у него не было. Посла сопровождал всего лишь один мулла. Но это вовсе не свидетельствовало о скромности высокого гостя. В старом городе он занимался деятельностью, далекой от дипломатии.