Новый приступ малярии заставил Александра Степановича позабыть о служебных делах. С трудом добравшись до комнаты, которую он снимал у пожилой вдовы, через силу похлебал жиденького супу, проглотил две таблетки хины и рухнул на железную солдатскую койку. Старушка-хозяйка навалила на него с причитаниями ворох одеял, накинула сверху шинель.
И все равно его пробирал свирепый озноб. Клацая зубами, он с тоской ожидал, когда же наконец полегчает. Хотелось заснуть, но какой к чертям сон, когда всего словно электрическими разрядами прошибает! Как лягушку, через которую пропускают гальванический ток!
...Ого!.. Кажется, начинает опять понемногу отпускать. Сейчас вздремну полчасика...
За окном послышался цокот копыт, и затем влетел связной.
— Срочная записка от ответственного дежурного по угрозыску!
— Читай, — вяло произнес Пригодинский, — мне нездоровится.
— «Об-на-ру-жен... Архип, — начал молодой парнишка, видать, не одолевший премудростей церковно-приходской шкоды. — Ар-хип...»
— Какой Архип? — удивился Александр Степанович.
— Обнаковенный. — Посыльный продолжал читать по складам: — «...Ар-хип цар-ска-го у-го-ло-в-но... сыск-наго от-де-ле-ни-я и мно-г-о-е дру-го-е».
Пригодинский приподнялся, свесил с койки ноги. Что за царский Архип? — он еще не отошел, в голове звенело. И вдруг он вскочил, дружески хлопнул дылду-посыльного по шее.
— Голова садовая! Не Архип, а архив, понимаешь? Тоже мне грамотей.
Парнишка обиделся.
— Я с батей сызмальства землю пахал. Одну зиму и ходил к учителке. А на деревне у нас семь Архипов было. И ни одного Архива. Откуда мне знать?
— Ну-ну, друг, не обижайся. Вот прикончим беляков и всякую другую контру — пойдешь учиться. Коня ты мне хоть догадался привести?
— Ага, — парень расплылся в улыбке. — Сам верхами, а вашего коня под уздцы. Это по мне. Могём. А грамота...
Сам не веря находке, Александр Степанович быстро собрался. Приступ малярии окончательно его оставил. От волнения, должно быть, одолел болезнь. Написал записку Крошкову, чтобы немедленно приезжал на Шахризябскую.
— Отвезешь Алексансанычу, отдашь ему своего коня. Пешком возвратишься. У нас дело спешное. Если, конечно, ничего не напутали. Наш архив, брат, семерых твоих деревенских Архипов за пояс заткнет. Впрочем, я сам к Крошкову заскочу. Давай лошадей. А сам топай ножками. И еще... Спасибо за радостную весть, дорогой товарищ!
Пригодинский с Крошковым вошли в одну из служебных комнат, и Александр Александрович тихо ахнул...
— Не верю глазам своим!.. Коллега, взгляните, ведь это новехонькие «Бертильоны»! — он указал на три фотокамеры, стоящие на большом столе. С них агенты уже успели стереть пыль, и теперь фотоаппараты поблескивали никелированными частями.
— Они самые, Сансаныч. Повезло!.. А вот папки с документами.
Крошков наугад схватил пыльную папку из плотного картона — «Отчет ташкентского уголовно-сыскного отделения за 1910 год»... Раскрыл. В ней таблицы зарегистрированных преступлений, расписанные по видам. А этот объемистый машинописный текст — пояснения к отчету. Далее: «Смета на содержание чинов полицмейстерства, 1915 год» за подписью начальника города полковника Колосовского. Еще одна папка... «Списки подозреваемых в утрате нравственности» — в алфавитном порядке около двухсот персон... Это, конечно, может пригодиться, но не то, не то!..
— Вот! — Крошков бросился к аккуратным деревянным ящичкам. — Вот картотека.
Ящички были заполнены бесчисленными карточками, перечеркнутыми разноцветными полосами. Александр Александрович выхватил одну.
— То, что нам нужно! — с торжеством воскликнул старый юрист. Вокруг него столпились агенты, молодые ребята.
— Объясните, Сансаныч, как этим пользоваться?
— Извольте. Вот карточка. Справа на ней в верхнем углу типографский текст: «ВОР». Чуть ниже — тоже типографский набор, но помельче: «Окраска». А еще ниже написано от руки: «Клюквенник». «Клюквенник» — это вор, который совершает кражи только из церквей. Третье типографски отпечатанное слово — «Кличка». Ниже ее опять от руки — «Псих». Следовательно, это карточка на вора, специализирующегося на ограблении церквей, по кличке Псих. Слева же на карточке еще несколько граф. В них указаны: фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, вероисповедание этого Психа. А взгляните на обороте... Фотография Психа анфас и в профиль. Чуть пониже — особые приметы преступника, число судимостей, приводов.
— А зачем вся эта канцелярия нам нужна? — удивился Ескин.
В уголовном розыске Ескина, громадного юнца, почти мальчика, любили все — за покладистый характер, за наивность, за отвагу и неуемную тягу к знаниям. Но и подтрунивали незлобиво. Например, его величали по имени-отчеству, как бы подчеркивая его малолетство. И всякий раз парень заливался стыдливым румянцем. Крошков не составлял исключения, тоже величал юного агента с упоминанием имени почтенного батюшки.
— А канцелярия сия, уважаемый Сергей Гаврилович, позарез нам необходима, потому что в ней есть учет профессиональных уголовных преступников. Создавался этот учет десятилетиями. Вот карточка Психа — она датирована 10 января 1892 года. И ежели вдруг произойдет ограбление церкви, мы, прежде всего, начнем разыскивать именно Психа, а не станем блуждать по городу, как слепые котята, в поисках злоумышленника.
— А что это за полоски на карточках? — заинтересовался Беккудиев.
— Для облегчения поисков нужных карточек. Черная полоска — убийца, красная — грабитель, зеленая — вор, голубая — мошенник, аферист, желтая — опасный преступник-гастролер. А вот, видите, на карточке красный крест. Это означает, что преступник совершил побег и значится в розыске.
— Ловко! — восхитился Максум Беккудиев и поправил солдатский пояс на полосатом халате. — А почему карточка начинается не с фамилии, а с клички и преступной профессии?
— Очень дельный вопрос! — Крошков благосклонно взглянул на черноглазого паренька. — Во-первых, преступники-профессионалы, как правило, знают друг друга не по фамилии, а по кличкам. Клички прилипают намертво. А фамилий они навыдумывают себе множество. «Окраска» весьма стойкая примета. Уголовники очень редко меняют свою, с позволения сказать, специальность. Воры, например, почти никогда не становятся грабителями, громилами, а мошенники — убийцами...
Внимательно слушавший консультанта Ескин, почесав затылок, раздумчиво произнес:
— А и верно. Кого не возьмешь — каждый с кличкой!
— Верно! — поддержал товарища Беккудиев. — Мне один попался... Клянется аллахом, что нету у него фамилии. Говорит: «Я Иван, не помнящий родства, тридцати пяти лет». А ему на вид все пятьдесят!.. Это как его в полиции еще при Николашке записали «тридцати пяти», так он с тех пор и не стареет!
Молодые агенты расхохотались.
— Друзья, — продолжал Крошков, войдя в роль лектора. — Преступники нам достались по наследству от царизма и керенщины. Тяжелое, надо сказать, наследство. И эта картотека окажет неоценимую помощь в нашей борьбе против уголовщины. Еще не один год придется нам обращаться к этим карточкам.
Подошел Пригодинский — довольный, улыбающийся. В руках он держал несколько пачек, похожих на толстые бандероли.
— Презент, Сансаныч. Теперь вам не придется писать протоколы допросов на кулечной, мохнатой бумаге!
Это были запечатанные стопы отменной писчей бумаги.
Консультант вцепился в пачки мертвой хваткой. Пробормотал:
— Гран мерси, коллега!.. Душевно благодарю... И это все, больше нет?
Начальник угрозыска взял его под руку, торжественно ввел в смежную комнату, которая почти наполовину была забита пачками с бумагой. Возле окна на столе лежали пинцеты, лупы, щипцы, линейки, фототреноги, фотографическая бумага в черных плотных пачках, бланки дактилоскопических карт, черная краска в банках, серебристые и темные порошки в закупоренных стеклянных сосудах, помазочки, кисточки и многие другие необходимые криминалистам инструменты, предметы, химикалии.
— Да ведь это целое богатство! — воскликнул восхищенный Крошков.
— Да-а-а... — довольно протянул Пригодинский. — Не хватает лишь дактотеки с отпечатками преступных пальцев.
— Коллега! — Крошков удивленно вскинул кустистые, с сединкой, брови. — Изволили запамятовать? В Ташкенте и не было дактотеки. Местные чины розыска снимали отпечатки пальцев и отправляли в Питер, в центральную картотеку при департаменте полиции.
— Вы слишком великодушны, Сансаныч, — ответил Пригодинский, улыбаясь в некотором, однако, смущении. — Я не запамятовал, а просто не знал об этом. Я ведь в недавнем прошлом цивилист, как сказал сегодня обо мне Колузаев, «занимался вчинением гражданских исков, куплями-продажами и прочей буржуазной финтифлюхией».
Появились оперативные сотрудники, которым предстояло нелегкое ночное дежурство. Они тоже охали и ахали, обозревая криминалистическое богатство.
— Совсем у меня от радости ум за разум зашел, — хлопнул себя ладонью по лбу Пригодинский. — Где же все эти сокровища обнаружены?
Из толпы любопытных выскользнул верткий, совсем юный агент Коканбаев — в черной кожаной куртке, в черной кожаной фуражке с пятиконечной звездой, кобура с наганом лихо сдвинута на живот.
— Соколовский нашел! — радостно закричал Коканбаев, сверкая нестерпимо белыми зубами. — Такой умный, понимаешь!.. Вы нам поручили с Соколовским-ака подготовить помещение, чтобы доктор приходил с помощниками, прыскал-мрыскал...
— Дезинфекция, — подсказал Александр Степанович.
— Йе!.. Правильна. Слова тырудный. Мы все готовили. Соколовский говорит: «Давай чердак лазить будим». Я удивился савсем: «Зачем чердак? Там кто есть? Прыскать-мрыскать зачем?» Соколовский не слушает. Хоп, полезли. Лезим. Диверь заколочена. Тагда мне тоже интересно стало. Я немеский штык в щель совал, зыря, согнул штык. Крепки диверь. Соколовский лом тогда таскал. Все разломал... Палван совсем, почти как Иескин-бола...
По комнате прокатился смешок. Уж очень смешно сказал Коканбаев об Ескине. «Бола» означает ребенок. А этот «бола» запросто подковы гнет!