Страшный мешок
Агент уголовного розыска Ульмас Коканбаев окончил в свое время русско-туземную школу. Дальше же учиться не пришлось. Семья бедствовала, пришлось пойти на заработки. Тринадцатилетним подростком устроился рассыльным в скобяной магазин первогильдейского купца Шамсутдинова на Джизакской. Разносил Ульмас по домам покупки, деловые записки, был грузчиком. Гнул спину на купца по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Работал добросовестно. Иначе — мигом вылетишь со службы.
Тогда Ульмас проклинал свою судьбу. Теперь же, став агентом угрозыска, радовался: на побегушках у хозяина исколесил весь город, каждый переулок ему знаком. А в работе угрозыска это ох как важно! Пригодинский ценил его. Знает Ульмас город как свои пять пальцев, смел, инициативен.
Под стать ему был и громадина Ескин. Парень отличался феноменальной физической силой и отвагой. И был так же любознателен, как его друг Ульмас. Обоих друзей и взял под свое покровительство Крошков. Талантливые парнишки. Станут со временем отличными розыскниками. А сейчас надобно их подключить к расследованию обстоятельств убийства на улице Кауфманской.
Крошков отложил в сторону рукописные материалы, по которым проводил «самодеятельную» графологическую экспертизу. Глянул на учеников, сидевших по бокам. Спросил Коканбаева:
— Ну-с, твое мнение, милый юноша?
Ульмас замялся. Покраснел. И вдруг выпалил:
— Почерк-мочерк... Это понятно. Не Сарычев писал, это вы доказали, муаллим. Я вообще хочу сказать... На Кауфманской офицера убивали?.. Убивали. Муфельдт-ханум... Чует мое сердце... Имеет отношение.
— Почему так? — улыбнулся Крошков.
— Откуда мне знать? — с азартом воскликнул Ульмас. — Душа... Сам не знаю, почему, но душа...
— Душа — это слово пустое сотрясение воздуха. Обоснуй свои подозрения.
— Не могу. Просто верю...
— А что думает по этому поводу уважаемый товарищ Ескин?
Громадный парень вскочил, вымолвил рьяно:
— Ульмас правду говорит. А доказать... Не могу доказать!
Консультант поднялся из-за стола, походил по кабинету, поглаживая бородку.
— Ну что же, друзья мои, то, что вы высказали, называется версией. Таких версий может быть множество. Но их все надобно проверить. Отпадет одна, другая, третья... А подлинная останется.
— А если не обнаружится подлинная версия? — нетерпеливо спросил Ескин.
— Такое обычно не бывает. Если добросовестно изучить обстоятельства дела... Одна версия отпадает, другая... Двадцатая. Но истина все же должна восторжествовать. Есть мудрая пословица: «Сколько веревочке не виться, а конец — будет».
В кабинет вошел Лугин с двумя бутылками керосина.
— Здравствуйте, дорогой Сансаныч! Это железнодорожники вам небольшой презент преподнесли. Вы же и по ночам работаете, вот вам и керосинец для лампы.
— Право же... — застеснялся Крошков. — Я и так... Лучина, коптилка тоже не так плохо.
— Не возражайте, уважаемый. Дареному коню в зубы не смотрят. Рабочие заботятся о вас. Им обидно будет, если откажетесь.
— Ну разве что так...
— Я от Фоменко. Он интересуется результатами графологической экспертизы.
Крошков слегка сконфузился.
— Простите великодушно. Только что сам собирался позвонить Игнату Порфирьевичу, да вот разговорились с юными моими друзьями.
— Сарычев написал записку?
— Нет. Записка исполнена двумя разными лицами.
— Что?!
— Да-с... Первая фраза: «Долой большевиков!» исполнена одной рукой, вторая — «Да здравствует свободная пресса!» — принадлежит человеку с другим почерком.
Лугин выпил из чайника воды. Сел. Воскликнул гневно:
— Сволочи!.. — И вдруг спохватился. — Позвольте!.. А что же тогда Сарычев?.. Где он?!
— Вот именно — где?
Появился дежурный. Сказал Крошкову:
— Вас к телефону, срочно.
Консультант удалился в приемную, взял трубку. Услышал голос Фоменко.
— Извините, Сансаныч, только что отправил к вам Лугина, чтобы не отрывать вас от дел. А теперь вот крайняя нужда свидеться. Звонил Цирулю, Пригодинскому...
— Они проверяют патрульную службу. С Лугиным сейчас же выезжаем.
Через несколько минут Крошков с Лугиным прибыли на дежурном фаэтоне на Аулеатинскую, 5.
У Фоменко сидели члены коллегии ТуркЧК Богомолов, Шарафутдинов и его заместитель Сидоров. Они разглядывали какие-то листочки.
— Вы уж простите, — начал Фоменко извиняясь. — Надоедаем... Но что поделаешь. Вот, взгляните, — он протянул Крошкову листочки из ученической тетради.
Это была антисоветская листовка, озаглавленная «Долой комиссаров!».
— Только что найдена в учебной команде Сарычева, — пояснил Фоменко. — Была спрятана под обивкой стула писаря Миненко. Сам Миненко о нашей находке пока не ведает. Надо срочно провести экспертизу...
— Попытаюсь. Есть текст, с которым можно сличить?..
— Есть. Разные тексты. Кстати, а как кончилась экспертиза с запиской Сарычева?
— Записку не Сарычев писал.
— Неужели?
— Это точно, что не он.
— Хм... — Фоменко потер лоб ладонью. — Что же получается?.. Сарычев исчез. А записки он не писал. Может, его того... исчезли?
— Не исключено.
— Когда вы, Алексансаныч, можете дать заключение по этой подлой листовке? Сейчас три часа ночи.
— Часа через два.
— Поторопитесь, очень прошу. Время дорого!
— Постараюсь.
На рассвете консультант уже докладывал председателю ТуркЧК:
— Фраза «Долой большевиков!» из так называемой «записки» Сарычева исполнена рукой писаря Миненко. Он же написал и в листовке — «Долой комиссаров!», а также текст на первом листе; остальные листки исписали какие-то два других преступника.
Фоменко помрачнел.
— Так... Хреновая картина. За сарычевскую учебную команду надо браться серьезно... Только куда же он сам-то девался, а?
После тяжелой ночи Пригодинский, вздремнув часок-другой, вступил в свой кабинет. Следом явился дежурный, доложил:
— Только что позвонили. В Саларе обнаружен труп в мешке.
— Откуда звонили?
— Из имения «Дегресс», в конце Дачной улицы. Рабочие прокапывали арык. Мешок нашли в камышах. Вот запись в журнале. Звонил техник по фамилии Рогожин.
— Так... Крошкова позовите.
Зашел консультант, поклонился.
— Александр Степанович, вы, должно быть, насчет убийства на Кауфманской?
— Не угадали, коллега. Временно отложите дело с убийством на Кауфманской. Другое дело в буквальном смысле слова всплыло.
— Что такое?
— Обнаружен труп в мешке. Прошу вас осмотреть место, где найден мешок, составить протокол. Кого возьмете с собой?
— Хотелось бы Коканбаева и Ескина. Отличные юноши. Перспективные.
— Натаскиваете?
— Для пользы дела.
— Спасибо, Сансаныч. Берите их. Дежурный фаэтон в вашем распоряжении. Ни пуха, ни пера!
Вскоре фаэтон тронулся в путь. С Романовской выехали на Касьяновскую, миновали Ходжентскую, Рядовскую, Череванский переулок, Андреевскую, проехали мимо Губернаторской дачи, а затем узкой дорогой меж фруктовых садов и клеверных угодий добрались до деревянной саларской переправы. Привольные, просторные места. Лет семь назад Крошков охотился здесь на фазанов и диких уток, которых было великое множество.
На противоположной стороне Салара розыскников встретил техник Рогожин с рабочими.
— Уголовный розыск, — представился Крошков, предъявив удостоверение.
— Идемте...
У отлогого берега, густо заросшего камышом, лежал длинный мешок, уже развязанный.
— А где веревка, которой была завязана горловина? — поинтересовался Крошков.
— Выбросили.
Крошков поморщился.
— Надо бы отыскать.
— Зачем?.. Да и не веревка это была вовсе.
— Тем более.
Рогожин распорядился:
— Давай, Степан, ищи в камышах. Ты бросил. Ты и ищи.
Рабочий побрел в камыши. Вскоре раздался всплеск — Степан оступился, свалился в воду. Матерно ругаясь, захлюпал по камышовым зарослям. Тем временем мешок оттащили на берег и извлекли из него труп мужчины в военном обмундировании. Шею убитого туго стягивал солдатский пояс. Никаких ран на теле или голове, никаких травм.
— Ой-йе!.. — не выдержал Коканбаев. — Какой страшный!
— Привыкать надобно. Такая уж работа, ничего не поделаешь. — Успокаивая юнцов, Крошков одновременно обыскивал убитого, точнее — задушенного. Вынул из нагрудного кармана гимнастерки размокшую книжечку, оказавшуюся партийным билетом. Чернильный текст расплылся, однако Крошков с помощью лупы все же разобрал фамилию, имя и отчество владельца билета — Сарычев Александр Алексеевич!
От неожиданности Александр Александрович вздрогнул. Кажется, сбылись самые худшие предположения. Правда, возможно и то, что партбилет умышленно положили в гимнастерку убитого. Но где же тогда сам Сарычев?
Усилием воли Крошков скрыл от своих воспитанников одолевавшее его волнение. Распорядился вполголоса:
— Обувь, одежду, белье с убитого снять... Нет-нет, не раздевать. Разрезать по шву голенища, гимнастерку, все остальное... Да смелее, друзья!
Вдалеке вдруг послышались радостные выкрики:
— Нашел! Нашел!..
— Что там еще за Архимед? — спросил Крошков.
— Да это Степан, — напомнил техник Рогожин. — Наверно, нашел то, чем был завязан мешок.
Подбежал Степан, мокрый, радостный.
— Вот эта чертовина, будь она неладна. Теперь обсушиваться надо. И зачем я ее тогда швырнул?.. Редкостная вещица.
Степан протянул «редкостную вещицу» Крошкову. Это был витой кожаный шнур с блестящим карабинчиком на конце. Германские офицеры щеголяли такими шнурами, пристегивая к рукояткам маузеров.
Далее выяснилось, что труп находился не в обычном мешке, а в солдатском матраце. Определенно, в убийстве участвовали военные. Если... Если все это не сделано умышленно, чтобы сбить следствие с правильного пути.
Крошков поручил Коканбаеву сопровождать телегу со скорбным грузом, написал записку в судмедэкспертизу.
— Будет исполнено! — отвечал парнишка, дрогнув голосом. Вечно улыбающийся, жизнерадостный, он сейчас выглядел не лучшим образом. Дикая, зверская расправа над человеком потрясла юношу.