Приподнял половицу, вырыл пехотинской лопаткой глубокую, узкую ямку. Вытащил деньги из мешка, отсчитал пять тысяч на расходы. Остальные вместе с письмом Кондратовича завернул в клеенку. Закопал. Излишек глинистой почвы, опять же крадучись, высыпал в журчащий под окном арык. Вернулся в комнату. Засыпал свежую землю трухой, положил на место половицу.
Облегченно вздохнул. Кажется, концы спрятаны. Если даже дойдет до того, что явятся с обыском, то вряд ли найдут деньги. А если и найдут? Сумма не совпадает. На пять тысяч меньше. На деньгах не написано, что они именно получены Блаватским. Мало ли кто мог подложить!.. Да тот же Колузаев. Эсеры опять зашевелились. Почему бы им не скомпрометировать военкома Туркреспублики? От них всего можно ожидать — от эсеров-то!.. Банковский мешок!.. — Его обдало холодным потом. Он схватил мешок, сунул в голландскую печь. Обжигая пальцы, стал подносить к нему спичку. Плотный брезент не поддавался. Тогда он сорвал с настольной лампы горелку, вылил на мешок керосину.
Мешок загорелся.
Слава богу! Теперь можно и выпить, утихомирить нервы.
По привычке уселся возле трюмо. При лунном свете на него смотрел бледный, испуганный человечишко с растрепанными волосами. Неужели это я?.. Он выпил прямо из горлышка половину бутылки водки. По жилам потекла теплая волна, в голове приятный туман. Тот, что смотрел на него из зеркала, глупо улыбнулся. И вдруг двойник подскочил с искаженным ужасом лицом — это ударила его, Осипова, страшная мысль: «Спрятанные деньги не имеют примет. Но письмо... Письмо!!!».
Он залпом допил из бутылки, сплюнул. Схватился за лопатку. И вновь сел. Двойник улыбался. Черт с ним!.. Колузаев мог мне и фальшивое письмо подложить. От них, от эсеров, всего жди!
Двойник улыбался криво, пьяно. Подмигнул Осипову лукаво, мол, знай наших!
— Но-но... Без-ссс панибратства, — Осипов погрозил двойнику пальцем и потянулся за второй бутылкой. — Уж-ик-пьем за успеххх!..
Они выпили одновременно, прямо из горлышка бутылки.
Осипов благожелательно глянул на двойника — и обомлел. Липкая испарина выступила на спине, волосы на голове зашевелились от ужаса.
— А-а-а-а-а-а-а!.. — беззвучно завопил убийца.
В зеркале был не двойник — на столе, обитом цинком, прикрытый до горла простыней, лежал Блаватский! Полное лицо его одеревенело, нос заострился. Все существо Осипова рвалось вон, подальше от страшного видения. Но ноги словно приросли к земле. Он превратился в каменное изваяние.
Блаватский приподнял с деревянного чурбачка голову, дружески подмигнул Осипову мертвым глазом. Выходное отверстие на лбу, все в запекшейся крови, было огромно, безобразно.
— Чур... Чур!.. — беззвучно лепетал убийца, не в силах сдвинуться с места.
Блаватский вновь подмигнул. Синие губы трупа исказила сардоническая усмешка.
Он... Он что-то прошептал! Что?.. Я понял: он сказал: «Постараемся. Вопрос времени». Что это?.. Да ведь это так сказал Пригодинский, когда я просил его обязательно разыскать убийцу Блаватского!.. А-а-а-а!
— Врешь... Врешь!.. Врешь, проклятый кадавр! — взревел вдруг Осипов и изо всех сил запустил бутылкой. Она с треском разбилась о стену.
Жуткое видение исчезло. Осипова била изматывающая дрожь, он был весь мокр от ледяного липкого пота. Дрожащими, неслушающимися руками вытащил из-под кровати последнюю бутылку. Он пил с отвращением. Его стошнило. Однако он продолжал пить. Прошел по комнате. Его мотало из стороны в сторону. На миг перед внутренним взором возник подмигивающий, злорадно улыбающийся труп Блаватского. Осипов вскрикнул, рухнул на пол — провалился во тьму...
— Эй, Костя, вставай. Да вставай, тебе говорят!
Осипов с трудом разлепил веки и вдруг взвизгнул, как свинья, которую не смогли зарезать наповал — ему показалось, что за плечо его трясет злорадный, криво ухмыляющийся труп Блаватского.
А это был его сосед, Колузаев. Он в испуге отпрянул от Осипова. Пробормотал, сдерживая дыхание:
— Своих не узнаешь? До чертиков напился. В самый раз сейчас опохмелиться.
Осипов дико озирался по сторонам. Мягкое сентябрьское утро заглядывало в распахнутое настежь окно, щебетало птичьими голосами.
Начинался новый день.
На Шахризябской, 1
В это утро Цируль и Пригодинский прорабатывали версии, связанные с убийством Блаватского.
— Главное, — вслух размышлял Фриц Янович, — побыстрее нащупать истинные мотивы преступления. Как по-вашему, Александр Степаныч, может, Осипов и прав, полагая, что это дело рук уголовников? Шестьдесят тысяч куш изрядный.
— Так-то оно так, однако, когда убили Сарычева, тогда тоже были похищены деньги. А каковы истинные мотивы? Целый заговор удалось раскрыть. Переловили кучу контрреволюционеров. Разумеется, я не могу утверждать, что и в случае с Блаватским замешана ушедшая в подполье контра...
Цируль подумал, поправил на переносье очки. Сказал:
— Проработаем обе версии. Как говорится, запас карман не рвет.
Началось активное, напряженное расследование.
Выяснилось, что Блаватский действительно в банке был и лично получил шестьдесят тысяч рублей. Подтвердилось и то, что Турквоенкомат должен был произвести расчеты с артелями. Денежный чек заполнил лично военком Осипов, что он делал и прежде. Все предварительные данные подтверждались. И все же Крошков, занимавшийся этим делом как консультант, видел, что проблемой исчезновения денег еще надо заниматься. Не навязывая своего мнения, Александр Александрович спросил своего ученика Коканбаева, который своей природной смекалистостью и большой тягой к знаниям завоевал сердце старого юриста.
— Что будем делать дальше, мой юный друг?
Молодой агент подумал и произнес:
— Не совсем полно изучено, чем занимался, где был Блаватский после получения денег. Ведь с кем-то он встречался, не так ли?
— Очень дельная мысль. С чего бы ты начал?
— Хочу допросить некоторых других сотрудников военкомата, близко стоявших к погибшему. Кроме того, еще не допрошена его жена, и это, честно говоря, наше упущение. С жены и начинать надо было.
— Что ж, мой юный друг, был бы я профессором юридического факультета, поставил бы тебе сейчас за ответ «пятерку». Только предлагаю разделить усилия. Отправляйся сейчас же в военкомат, побеседуй с сотрудниками. Однако, напоминаю, без нажима.
— Как можно, Александр-ака!
— Это я так, на всякий случай. Памятуя о том, что молодость порывиста, пылка. Значит, ты в военкомат, а я займусь вдовой Блаватского.
Крошков вовсе не ожидал, что вдова убитого явится в уголовный розыск, как в родной дом. Было известно, что Варвара Дмитриевна из семьи крупного царского администратора в Туркестане. Революцию встретили враждебно. Приданое ее — крупные виноградники и галантерейные магазины — национализировано. Но все же консультант надеялся, что, потрясенная неожиданно свалившимся на нее горем, она проявит лояльность хотя бы потому, чтобы помочь отыскать убийц, покарать их.
Получилось же все по-иному.
Вошла высокая стройная брюнетка лет тридцати с небольшим. Сухощавое лицо. Темные решительные глаза. Одета в изящное траурное платье с клешированной юбкой от икр к низу; на руках черные митинетки; шляпка с черной вуалью, откинутой назад на манер фаты.
— Варвара Дмитриевна Блаватская. Пришла по вызову. Что случилось? Может быть, вам удалось воскресить моего мужа?
Крошков был несколько шокирован неприязненным тоном Блаватской, ее язвительным замечанием насчет «воскрешения». И все же он проявил себя галантным мужчиной. Вскочил, вышел навстречу, предложил стул.
После некоторого молчания консультант, решивший не начинать разговора «в лоб», любезно спросил:
— Не желаете ли водички?
Темные глаза вдовы полыхнули гневом.
— Если вы вызвали меня, чтобы напоить водой, то это, скажу вам прямо, не остроумно. Да-с, сударь, именно, сударь, ибо вы, как я с прискорбием заметила, некогда относились к воспитанным людям.
Крошков стоически проглотил пилюлю. Любезно улыбнулся. Помолчав, произнес:
— Сочувствую вашему горю, Варвара Дмитриевна, и в меру сил мы стараемся...
— Оставьте!.. Григория Васильевича вы не оживите. Говорила ему: не суйся ты к большевикам, не доведет это до добра, — вдова в упор уставилась на консультанта и продолжала: — Он ведь, как и вы, продался за чечевичную похлебку.
Еле сдерживая гнев, Александр Александрович ответил ровным голосом:
— Сейчас, мадам, каждый честный человек должен быть с народом. Ваш муж тоже решил помочь народу отстоять завоевания революции.
— Народ! — гневно воскликнула Блаватская. — Значит, по-вашему, и я должна быть с народом? А зачем, спрашивается? Чтобы бывшая моя кухарка вместо государя управляла Россией?!. Чтобы чувствовала себя хозяйкой на моей даче!.. Стыдитесь, господин... Как вас там?.. Крючков, кажется?
— Крошков, — хладнокровно поправил Александр Александрович. Он уже успокоился. Стоит ли тратить нервы на эту особу. Надо принять бой. Надо хоть что-то вытянуть из мадам Блаватской. А гнев плохой советчик. Но и ядовитых эскапад спускать не следует. Что ж, посмотрим кто — кого. — Товарищ Крошков, — поправил даму Александр Александрович, — или гражданин Крошков, это уж как вам будет угодно. Но никак не господин.
Блаватская язвительно усмехнулась.
Консультант решил подобрать ключик к трудной особе с другой стороны. Укоризненно покачав головой, произнес:
— Неужели вам не жаль покойного мужа? Представьте себе: подлые убийцы разгуливают на свободе, может быть, вы их встречаете на улице, раскланиваетесь с ними. Разумеется, Григория Васильевича теперь не вернешь. Но должна же восторжествовать справедливость! Я обращаюсь к вашим благородным чувствам, к чувствам жены, матери...
Что-то дрогнуло в лице Варвары Дмитриевны. Она вынула из крохотного ридикюля надушенный платочек, приложила к глазам. «Парм виолетт», — мысленно определил Александр Александрович запах. Еще довоенные духи.