ставе офицерского корпуса), копии многих документов комиссариатов земледелия и внутренних дел. Найдены большие запасы муки, сала, консервов, вин, копченостей. Целый продовольственный склад!
В спальной Цируль прежде всего направился к старинному полукреслу с голубой, в разводах, обивкой. Через открытую дверь была видна Муфельдт, недвижно застывшая на козетке.
— Откуда у вас, гражданка Муфельдт, это антикварное кресло? — крикнул Цируль из спальни.
Елизавета Эрнестовна молчала.
— Осторожно снимите обивку, — распорядился Фриц Янович.
Агенты сняли обивку с сиденья, со спинки, и ахнули — в полукресле были спрятаны толстые пачки долларов, фунтов стерлингов, франков...
Обыск продолжался. Под половицей в кухне нашли царских и советских денег на общую сумму 400 000 рублей, 3 тысячи золотых десяток! В ящике из-под пивных бутылок покоились золотые браслеты, кольца, кулоны, броши — с изумрудами, рубинами, брильянтами.
Обыск уже подходил к концу, когда вдруг раздался ломкий бас Ескина:
— Ну и ну!..
В большой корзине, полной грязного белья, он обнаружил великое множество золотых часов, колец и перстней, несколько золотых портсигаров. Часы самых знаменитых фирм: «Лонжин», «Зенит», «Омега», «Павел Буре», «Генрих Мозер». Особенно Ескину приглянулись большие, массивные часы с прикрепленным к цепочке крохотным образком.
Еще ранее, когда начался обыск, были вызваны эксперты. Они подсчитали: стоимость имущества, обнаруженного в дома Муфельдт, составляет около трех миллионов рублей в довоенных рублях!
Тут приключилась трагикомическая история. Агенты, понятые, эксперты почему-то особенно заинтересовались часами, сгрудились возле кухонного стола. Воспользовавшись этим, Муфельдт схватила со стола какую-то бумагу. К ее горькому сожалению, в осмотре часов не принимал участия богатырь Соколовский. Он стоял позади Елизаветы Эрнестовны, не сводя с нее глаз.
Муфельдт сунула бумагу за пазуху. И тут же послышался голос:
— Положите бумагу на место.
Она вздрогнула, словно ее током прошибло, прижала руки к груди:
— А-а-а!.. Надсмотрщик? Может, и за пазуху ко мне полезешь?
— Прикажут, — невозмутимо отвечал Соколовский, — найду подходящую женщину. Так что советую положить бумагу на место.
Муфельдт заскрипела зубами. Поколебавшись, сунула руку за пазуху. Надо изорвать бумагу и проглотить!.. Она вытащила бумагу, и тут же руку ее намертво схватил Соколовский. Она вцепилась зубами в его кисть, но он, не охнув, вытерпел, вырвал бумагу, положил на стол.
— Товарищ Цируль!..
Документ, исполненный на старом казенном бланке, гласил:
1917 года, сентября 10-го дня, город Ташкент
Состоящий в распоряжении Военного министерства генерал-майор Мельников Адольф Паулинович, постоянно проживающий в Ташкенте по улице Пушкина, 37, в присутствии свидетелей Михайловского Н. М. и Рейт А. А. учинил настоящее завещание в нижеследующем:
Имеющийся у меня на правах благоприобретенной собственности дом из восьми комнат, значащийся по улице Пушкина под номером 37, оцененный Сырдарьинским областным страховым обществом суммою в 87 000 рублей (восемьдесят семь тысяч рублей) по страховому полису № 187 от 3 августа 1908 года, а кроме него конюшню, благоустроенные подсобные помещения во дворе, двор с садом размером 0,25 десятины, передаю по праву дарения с 1-го сентября 1918 года Муфельдт, урожденной Вольнер, Елизавете Эрнестовне, постоянно проживающей в Ташкенте.
МЕЛЬНИКОВ
Засвидетельствовал Государственный нотариус при Туркестанских судебных установлениях — Платцер-Каминский Г. Э. круглой печатью и своей подписью. Взыскан пошлинный сбор в сумме 18 рублей 32 копейки.
Свидетели: Михайловский Н. М., Рейт А. А.
Два допроса
Последнее время у Крошкова стало пошаливать сердце. Цируль чуть ли не насильно заставил его полежать дома несколько дней. Но как только Александр Александрович узнал о сенсационных арестах Абрека, Муфельдт и компании, он тут же примчался на Шахризябскую.
Пригодинского он застал за штудированием протоколов обыска, задержаний и первичных допросов. Завидев консультанта, Александр Степанович проворчал:
— Ведь приказано вам лежать. Что за анархистские замашки?
— А вы и меня понять должны. Как бы вы на моем месте поступили?
Крошков вынул из кармана шубы газету, развернул, начал читать:
«Сообщение Чрезвычайной следственной комиссии Туркреспублики и Управления охраны города Ташкента. Начиная с августа с. г. в Ташкенте и пригородных местностях был совершен целый ряд дерзких бандитских нападений, в том числе в пятидесяти случаях с убийствами. Среди таковых зверские убийства генерала Мельникова с супругой и профессора Когена...
Энергичными мерами Туркчека, уголовного розыска, личного состава Управления охраны города... ликвидированы четыре бандитские группы. Арестовано 48 человек. Оказавшие вооруженное сопротивление 19 бандитов были расстреляны на месте. Учитывая, что еще подлежат аресту другие многочисленные непосредственные участники, наводчики, скупщики награбленного, признано целесообразным имена арестованных бандитов пока не называть. Можно лишь сказать, что среди 48 арестованных 17 человек оказались кадровыми офицерами царской армии, находившимися на нелегальном положении...»
Александр Александрович потряс газетой.
— И в такое время я, по-вашему, должен находиться дома? Не выйдет-с, милостивый государь!
Пригодинский рассмеялся.
— Сдаюсь, ваша взяла. Коли так, приступайте к исполнению. Работы хватает, — он указал на ворох следственных документов. — А теперь заглянем в соседнюю комнату...
Там финансисты пересчитывали гору денег в бумажных купюрах и золотых монетах.
— Муфельдт задала нам работу...
— Ну и как она?
— Хитра аки бес. Как мы и предполагали, она проверяла Кручинину, показав ей серьги и браслет. Расчет был прост: если Кручинина связана с уголовным розыском, она тут же доложит по начальству. Явятся с обыском агенты. Откроют пудреницу — и сконфузятся, поскольку это были серьги и браслет не Максимовой, а другие!.. Цируль самолично открыл пудреницу. Совсем не те серьги и браслет! Мы выяснили, что максимовские драгоценные вещицы Муфельдт продала бывшему владельцу гостиницы Картвелову.
— А с Картвеловым как?
— Взят. За скупку заведомо краденого. Гостиница для него была «крышей». Он много лет скупал и перепродавал краденые вещи. Ценностей у него изъято на миллион рублей в довоенных ценах.
— Чем прикажете заняться, Александр Степанович? — спросил Крошков.
— В данном случае — кем. Любому и каждому такую персону не поручишь. Займитесь, пожалуйста, Елизаветой Муфельдт.
Одуванчика допрашивал Аракелов.
Перед ним предстал уже далеко не молодой субъект, невысокого роста, худощавый, подвижный. Вместо волос на его голове было нечто вроде мездры. Кривые, обвисшие усы неопределенного цвета. Зубы почти все выпали. Костюм изорван, хотя и видно было, что это новый костюм. Мятая манишка с привязным галстуком.
— Как спалось, Павел Алексеевич? — приветствовал матерого жулика Аракелов.
Ромашкин осклабился:
— Поверьте, я не льстец. При большевиках сижу впервые и, слово джентльмена, сижу с удовольствием. Обхождение, нары!.. Прекрасно. Правда, не мешало бы улучшить питание. Но ведь это общая беда.
— Насколько нам известно, вы петроградский вор. Почему очутились в Ташкенте?
— Это вы не меня — Сашку Керенского спросите. Всю жизнь «работал» в Северной Пальмире. Сперва в Санкт-Петербурге, затем в Петрограде. Все чин-чинарем. А как выпихнули на волю при Сашке Керенском великую гопу блатяг, стало в Петрограде тесно нашему брату.
— Как же это тихий карманный вор стал бандитом? — укоризненно произнес Аракелов.
— Ирония судьбы-с. В Ташкенте работы не было по моей специальности. Богатые люди ездят на фаэтонах, а у бедняков в бумажниках блохи на аркане. Да таких и облегчать грешно. Прижала житуха...
— Кто профессора Когена убил?
— Абрек, кто же еще?
— А Мельниковых?
— Тоже Абрек. Очень разозлился. Крошка Элизабет ему сказала: «У старого перечника одних бриллиантов тысяч на пятьсот. Он их где-то прячет. А валюту он держит в креслице. Случайно обмолвился. Поэтому по мелочам не разменивайся. Меха, столовое серебро, картины — они приметны. А деньги и драгоценности не пахнут. Забирайте себе. А креслице доставьте мне».
— Кто привозил кресло в квартиру Муфельдт?
— Я и Мараван. Царствие ему небесное, зверскому мокрушнику. — Ромашкин перекрестился. — По правде сказать, никто не любил его. Грабил даже своих!
— В каких отношениях был Абрек с Муфельдт?
— Черт его знает. Он ее иной раз и матерком пускал, а все же, как я думаю, она верховодила.
— Кто еще бывал у нее?
— Фон Франк. Но он уже сгорел.
— Откуда вам это известно?
— Крошка Элизабет и предупредила, мол, хана фон Франку.
— Откуда она получает сведения?
— О!.. — Ромашкин поднял руку с вытянутым указательным пальцем. — У нее такие связи! Ей даже военный телефон провели. Она говорила: «Пока вы под моим началом, бояться нечего. Даже ежели кто погорит — освобожу». Большевиков называла «временным явлением». И листовками занималась...
— Какими именно листовками?
— Обыкновенными. Против большевиков. Давала листовки. Недели две назад позвала. Прихожу. Вижу — сидит здоровенный мужик. Брови мохнатые. Она ему говорит: «Вот, Павел Павлович, персона. По мелочам работает замечательно». Бровастый усадил меня рядом. Спрашивает: «В армии служил?» Отвечаю отрицательно. «Почему?» — допытывается. Отвечаю: «Я же вор чистых кровей». Он сморщился как сушеный гриб. А все же сказал: «Ничего, сойдет». Затем вынул из бокового кармана пачку бумаги. «На, — говорит, — расклей в городе. Для общего дела. И смотри мне!.. — погрозил пальцем. Я, конечно, взял. И даже две штуки приклеил. А остальные сунул под крыльцо кассы летнего синематографа в городском саду.