Она мигом исчезла.
Военком тут же вызвал Ботта.
— Сегодня же ликвидировать машковскую Нонку, старика, что содержит явочную квартиру в Зацепинском переулке, и Тулягана, который Кондратовича укрывал.
— Старик в Зацепинском, — отрапортовал Ботт, — несколько дней назад дал дуба от сыпняка, Туляган уехал с полковником Корниловым к басмачам в Ферганскую долину. Вот только Нонка...
— Сегодня же ее!
Фоменко проводил заседание Коллегии ТуркЧК. Лебедев доложил в подробностях результаты своего асхабадского «путешествия». Возникла ясная картина: зреет новый заговор! В городе активно действует полковник Цветков. Вместе с тем выяснилось, что документы Домжинскому и Машкову ни Турквоенкоматом, ни штабом войск Туркреспублики не выдавались, они были поддельными.
Осипову по-прежнему дьявольски везло.
Рано утром в четверг, 16 января, военкома разбудил телефонный звонок. Еще не пробудившись толком, услышал женский голос, пронизанный истерическими нотками:
— Говорит Вера Викторовна Ботт. На заре взяли Женечку. В подвале нашего дома нашли оружие!..
Осипов оцепенел. Он вдруг ощутил, что ноги его стали чужими. Хотел шагнуть — не получается. В горле пересохло. Голова гудела, как пасхальный колокол.
Взяли Женьку Ботта!.. Это же крах! Что делать?
Он стоял босой на холодном полу, совсем плюгавый с виду, растерянный, жалкий. Что делать?.. Бежать?
И вдруг его осенило. «Ва-банк! Иного выхода нет. Нет, пока не мятеж. Мятеж намечен на восемнадцатое — в ночь на девятнадцатое. Но сейчас нужно выиграть время. Давай, Костя, мобилизуй свои актерские способности, не подведи себя!»
Раздался стук в дверь. Осипов бросился к постели, выхватил из-под подушки маузер. В кого стрелять?.. В тех, кто сейчас войдет, или в себя?..
Он перевел дух. Вошел адъютант его, Стремковский, худой, мрачный юноша с глазами старика.
— Константин Павлович, — выдохнул Стремковский, выпучив глаза. — Женьку Ботта взяли.
— Только без паники, — тихо сказал Осипов. — За что? Говори толком, без истерик.
— Вера Викторовна, его мать, прислала ко мне соседа, бывшего понятым при обыске. В подвале найдено сорок гранат и двадцать пять винтовок с патронами!
— Что говорит Женька?
— Говорит, что его покойный отец был страстным коллекционером боевого оружия. Очевидно, отец все это и собрал.
— Кретин чертов!.. Не мог сообразить, что коллекционеры собирают оружие различных образцов! Нашли трехлинейки?
— Так точно.
— Идиот. А гранаты? Ведь это модернизированные гранаты, образца четырнадцатого года, а его папаша преставился в тринадцатом! — Осипов вскочил, забегал по комнате. — Сказал бы коротко и ясно: кто-то подложил в подвал оружие, возможно, с провокационной целью. Японских «Арисак» среди винтовок нет?
— Нет. После того как мы из «Арисак» покончили с Блаватским, мы их передали во Второй полк.
— И то хлеб. Теперь слушай внимательно. В нашем распоряжении день-два максимум. Не уложимся — нас уложат. Немедленно передай Цветкову, чтобы заготовленное им «Обращение к гражданам Туркестана» было под рукой. Надо начинать. Но прежде попробуем решить проблему Ботта.
Утром 17 января Евгения Ботта вновь привели на допрос к Фоменко. Юнец, потеряв во время ареста пенсне, выглядел не столь солидно. И лицом исхудал. Кожа посерела. Однако продолжал гнуть свою линию: винтовки отцовские, гранаты — тоже.
Фоменко тихо бесился. Именно в этот момент на Аулиеатинскую, в ЧК, примчался Осипов. Увидев Ботта, с ходу отвесил ему такую затрещину, что бывший его адъютант и любимец покатился по полу.
— Руки! — коротко сказал Игнат Порфирьевич.
— Да я его, гада, собственными руками задушу! — истерически взвизгнул военком. — Я характер этого гаденыша знаю. Дайте мне его, я сам допрошу. Гарантирую полнейшее признание. — Он схватил Ботта, лежащего на полу, встряхнул за шиворот, выразительно ему подмигнув. — Душу вытрясу, а получу все сведения!
В этот момент в кабинет вошел председатель Чрезвычайного полевого суда Туркреспублики Алексей Васильевич Червяков. Укоризненно покачал головой:
— Самосуд?
Послышался цокот копыт, людские выкрики, раздалось несколько выстрелов. Конный отряд оцепил здание ЧК. Всадники держали в руках обнаженные клинки, карабины.
Разъяренный военком выскочил на улицу, следом за ним — Фоменко с Червяковым.
— Эт-т-та-а-а что такёе?! — вскричал Осипов звонко, яростно, вырывая из кобуры маузер. — Тихо!.. Прекратить галдеж. Первого, кто вякнет, — уложу на месте. Что случилось? Почему атакуете Чека?!
К крыльцу подъехал всадник средних лет, бородатый, хмурый.
— Так что, товарищ военком, я приказал вызволять вашего адъютанта Ботова. Мы вам, как отцу родному, верим, а Ботов ваш адъютант. Сегодня Женьку возьмут, а завтра, значит, и вас можно?
Осипов побледнел. Спросил мрачно:
— Как фамилия, кто такой?
— Помощник командира четвертого запасного эскадрона Кравченко, — представился мятежник.
— Большевик?
— Никак нет, из эсеров.
— Оно и видно, — Осипов переложил маузер в левую руку и вдруг произнес, словно выстрелил: — Арестовать!
Никто не шелохнулся. Тогда военком подошел к Кравченко, вырвал из его руки клинок, приказал: — Наган! — всадник, как зачарованный, вынул из кобуры наган, отдал.
Осипов передал саблю с наганом Червякову. Взошел на крыльцо.
— Бунт затеяли?! — завопил он на высоких нотах, в углах губ его показалась пена. — На Советскую власть, па-адлецы, руку подымаете?!.. Взять смутьяна Кравченко под конвой!.. Вот вы, два обалдуя, вам говорю: отвести Кравченко на гарнизонную гауптвахту!
Он прошелся по крыльцу, подтянутый, решительный. Вдруг заговорил как отец, журящий своих детей:
— Эх, вы, дубари́!.. Разве ж я кого из своих в обиду отдам? Конечно, ежели безвинно на него валят бревно. А коли виновен — самолично из этого маузера порешу. Слово мое твердо. Потолкую с Женькой Боттом. Доверили мне товарищи. Ежели что — амба!.. А теперь, отряд, слушай мою команду: кру-у-гом, рысью... марш-марш!
Смутьяны беспрекословно выполнили команду. Осипов отер платком лоб.
— От, сукины сыны! — тихо возмущался военком. — Чего задумали. Как дети малые. Ну я им, подлецам, задам. Узнают кузькину мать!
Привели Ботта. Осипов, сунув ему под нос маузер, рявкнул:
— Падла! Достукался? Я из тебя всю правду вытрясу. Откуда взял гранаты, гад?! Их же изготовили лишь после того, как твой папаша-алкоголик окочурился!
Ботт, понимая, в чем дело, понурил голову.
— Заберите меня отсюда, Константин Павлович. Я все... Я все расскажу. Только заберите!
— Испугался, подлец! — ярился Осипов. — Меня опозорил, и за меня же спрятаться ловчишь? Дудки. Все из тебя до капельки вымотаю. Прикажут — лично расстреляю!
Военком, подталкивая стволом маузера в спину, повел Ботта к фаэтону, в котором ожидали Осипова второй его адъютант, Стремковский, и красноармеец-ездовой с карабином через плечо.
Ботта втащили на сиденье. Военком крикнул на прощанье Фоменко и Червякову:
— Завтра, максимум послезавтра утром представлю все материалы. Если окажется контрой — шлепайте его беспощадно!
Лошади понесли фаэтон по снежному насту.
— Решительный человек военком.
— Да, — согласился Фоменко. — Здорово он кавалеристов усмирил. Отчаянный. Поразительное хладнокровие.
Оба они и помыслить не могли, что предатель и изменник Осипов ловко разыграл «сцену бунта», выманил из их рук своего сообщника Ботта, чтобы скрыть зловещие замыслы.
Игнат Порфирьевич помахал рукой вслед удаляющемуся фаэтону, в котором находились его убийцы.
Взмахнул рукой и Алексей Васильевич Червяков.
Ему тоже осталось жить совсем недолго.
После разгрома чекистами антисоветского заговора Туркестанской военной организации главари ее, генерал Кондратович, полковники Зайцев и Корнилов, бежали и нашли приют у басмачей. Десятки заговорщиков были арестованы. И все же некоторым, вроде полковника Цветкова, Савицкого, удалось уйти в подполье. Они продолжали плести заговор. Образовался так называемый «Временный комитет». Бывшие политические противники объединились против общего врага — большевиков. Во «Временный комитет» вошли ярые монархисты вроде бывшего генштабиста Руднева; лидер правых эсеров Акимов, ренегат и предатель «большевик» Агапов; полковник Цветков, полковник Бутенин — командир 2-го полка; сын богача Тишковский... Верховодил заговорщиками Осипов.
Сегодня «Временный комитет» совещался в последний раз. Завтра ночью предстояло «перейти Рубикон».
...Осипов стремительно вошел в просторную столовую. Откозыряв, сел на председательский стул за длинным обеденным столом. Внешне держался он прекрасно — в движениях быстр, взгляд твердый, решительный. Но душа у него млела от страха перед завтрашним вечером. Отступать, однако, некуда. Не завтра — послезавтра и его возьмут. Пусть даже мятеж не увенчается успехом. Но это единственный способ спастись, выкарабкаться из капкана, готового вот-вот захлопнуться!
— Начнем, това... — Осипов замялся и тут же произнес решительно: — Начнем, господа. Завтра вечером должно произойти событие, значение которого трудно переоценить. Прошу вас, Александр Васильевич, — обратился он к полковнику Рудневу. — Вам, автору плана вооруженного свержения большевизма в Туркестане, — первое слово. Еще раз объясните собравшимся их задачи.
Сухопарый, англизированный Руднев, мужчина средних лет с подергивающейся нервным тиком щекой, ученый генштабист в профессорских очках без ободков, начал, словно лекцию:
— Мы располагаем двумястами «двадцаток». Число внушительное. Однако «двадцатки», к сожалению, состоят из необстрелянных кадетов, гимназистов старших классов...
— ...и прочих хлюпиков, — по-собакевически неуклюже вставил командир 2-го полка Бутенин, и внешне тоже очень похожий на Собакевича.
Осипов постучал карандашом по столу.
— Имеются резервы. Несколько сот богатых крестьян из Кауфманской, около пятисот человек из пригородов Ташкента. Из старого города некто Тимурбек обещал привести на театр военных действий около полутораста человек.