Слова Главного вдруг воскресили в моей памяти картины из того сна, что так часто снился мне в последнее время. В нем я мчался между звезд, хватал кометы за длинные огненно-рыжие хвосты, купался в нежно-розовых облаках какой-то далекой планеты, вбирал свежесть зеленой травы, стелясь по ней словно утренний туман. Я и вправду был счастлив, по-настоящему счастлив, без границ, без предела, и никто никогда не мог отобрать у меня этого.
Когда накатившее нереальное сказочное марево слегка отступило, в поле зрения тут же попала отвратная бурая масса, состоящая из песка, перемешанного с внутренностями контролеров. Она плотно набилась и уже успела основательно подсохнуть в тронутой ржавчиной гусенице моего танка. Затем, подняв глаза, я увидел Андрюху. Большого, смертельно усталого человека в грязной армейской футболке и прожженных камуфлированных штанах. Подполковник сидел рядом с люком механика-водителя и курил сигарету. Тот самый «CAMEL», что он отыскал на американском авианосце. Надо же, все пропало, пошло прахом, а курево Леший сохранил. Вот она, какова – природа человеческая.
И тут я понял, почему ни за что не уйду с Земли. Цирк-зоопарк, я не могу оставить эту планету. Она держит меня. Может это судьба Судьи, а может просто потому, что моя жизнь, моя душа состоит не только из бесконечной радости и светлого лучистого счастья. В ней навсегда поселились и грусть, и боль, и жажда борьбы, и весь наш умирающий мир вместе вот с этим гребанным старым танком. Без всего этого я уже буду совсем не я.
– Переход сохранит наши прежние человеческие воспоминания?
Этим своим вопросом я как бы пошел на попятную, и ханх даже как будто оживился. Кстати, не один он. Оживился, только со знаком «минус» и Серебрянцев. Пожилой ученый весь напрягся. Очевидно, ответ на этот вопрос был необычайно важен для него.
– Конечно. Подумай сам, что стоит разум без памяти? – Главный свалил гигантскую каменную глыбу с плеч младшего научного сотрудника, о чем можно было судить по вырвавшемуся у того вздоху облегчения.
– Это хорошо, – я вновь поглядел в сторону энегоконвертора. – Значит, они будут помнить обо мне.
– Будут, – подтвердил Главный, но тут же оговорился: – Только вот сразу после перехода их захлестнет настоящая эйфория, восторг от совершенно нового восприятия мира. Они еще очень и очень долго не будут вспоминать Землю, эту войну, тебя.
– И это тоже хорошо, – я кивнул. – Значит, ни мой сын, ни Лиза не станут тосковать, им не будет больно. А когда пройдет время… Время лечит все, это я точно знаю.
– Вижу, ты действительно сделал свой выбор. Упрямец.
– Что есть, то есть, – вторая попытка улыбнуться далась мне уже гораздо легче.
– Тогда, пожалуй, разговор окончен. Нам пора. – Главный поглядел на Загребельного и Серебрянцева, и сделал им приглашающий жест.
В этот миг у меня от страха душа ушла в пятки. Вот сейчас я останусь один, совсем один на целой планете… навсегда! Правда, скорее всего, это самое «навсегда» не продлится слишком уж долго. Какая-нибудь хищная тварь или аномалия проворно разделаются с упрямым оружейником. Но самое удивительное, что к сему досадному факту я относился спокойно, как к чему-то обычному, можно сказать, будничному. Вот против чего категорически протестовало мое перепуганное естество, так это против смерти в одиночестве. Собачья смерть, черт ее побери!
Помимо воли мой взгляд заметался по окрестным барханам, а в душе затеплилась эгоистичная тайная надежда: «А может уйдут не все? Может хоть кто-нибудь тоже решит остаться?». Однако, увы, я глядел и ничего подобного не наблюдал. Усталые измученные люди все шли и шли к сфере, и те, что по каким-либо причинам оказались в хвосте этого потока, даже переходили на бег. Они словно страшились, что дверь в мир счастья и благоденствия вот-вот захлопнется прямо у них перед носом.
Колоссальным усилием воли полковник Ветров попытался взять себя в руки. Цирк-зоопарк, это ведь твой выбор! Ты сделал его осознано и самостоятельно, так чего уж теперь? Попрощайся с товарищами. Пусть они запомнят тебя твердым и несгибаемым, таким как и положено быть подлинному сыну рода человеческого. Это воспоминание, эта гордость должны жить в них всегда, помогать им, делать их сильнее. И кто знает, может когда-нибудь, насладившись полной свободой, впитав в себя всю мудрость вселенной, они пожелают вновь стать людьми. Это будет значить, что все было не напрасно, что все горе, все жертвы послужили пьедесталом, на который взойдет истинный победитель, имя которому ЧЕЛОВЕК.
От таких мыслей я слегка приободрился и даже почувствовал некоторое уважение к своей миссии. Теперь в моей руке, протянутой для прощального рукопожатия, не будет чувствоваться дрожи.
– Не буду я жать твою долбанную клешню, – спрыгнувший с брони Леший демонстративно заложил руки за спину.
– Андрюха, ты чего? – я недоуменно поглядел на приятеля.
– Мудак ты все-таки, Ветров! – в сердцах выругался подполковник. – Как в твои куриные мозги только могла втемяшиться мысль, что я тебя здесь брошу одного?
– Мое место на Земле, я это знаю, – мне пришлось добавить в голос металла.
– А не дохрена ли тебе будет, вся Земля? – Леший саркастически улыбнулся. – Так что я намерен тебя чуток потеснить.
От слов Загребельного вдруг сладко защемило сердце. Андрюха, друг, он хочет остаться со мной! Бешенная безотчетная радость длилась всего одно короткое мгновение, после чего я безжалостно взнуздал свои эмоции и призвал на помощь рассудок:
– Зачем тебе это надо?
– Затем же, зачем и тебе. Или думаешь, ты один тут такой уникальный патриот.
– Подполковник, ты хорошо подумал? – Похоже, для Главного решение моего приятеля стало полной неожиданностью. – В таких вопросах нельзя поддаваться импульсу.
– Какой там, к дьяволу, импульс! – Леший с горечью хохотнул. – Я уже давно смекнул, что все не так просто, и к старым временам возврата не будет. Все только ждал, что за вариант вы тут в муках произведете на свет божий.
– И как он тебе? – ханх взял Андрюху под прицел своих темных немигающих глаз.
– Лично мне не подходит. – Леший скривил кислую рожу и отрицательно покачал головой. – Если я уйду, кто же тогда будет мочить всю эту шестилапую нечисть? Или Создатели что-нибудь имеют против такой моей позиции?
– Абсолютно ничего не имеют, – Главный плавно, будто робот, покачал головой. – Мы признаем за человечеством право защищаться. А кроме того своим сопротивлением вы только помогаете переселенцам, заставляете их мозг работать интенсивней, развиваться, приспосабливаться к новым условиям. Таким образом, старая вымирающая раса помогает новой, молодой.
– Оригинальный способ! – Андрюха хмыкнул, – Но он мне по душе. Зовите, мы с Ветровым всегда рады помочь в таком увлекательном занятии.
После этого Леший полез в карман за новой сигаретой, и на несколько секунд наступила тишина. Я понимал, что упрямого ФСБшника уже не переубедить, да и ханх как видно тоже не собирался этого делать. Так что оставалось одно, самое последнее дело:
– Счастливо вам, Даниил Ипатиевич.
Я обернулся к старику ученному. Памятуя недавний опыт, руку не протягивал. Черт его знает, а вдруг и светило науки пожелает присоединиться к нашему двинутому на всю голову, вернее на две головы, дуэту. Хотя, зная Серебрянцева…
– Максим Григорьевич, голубчик, вы простите меня ради бога, – вдруг сбивчато затараторил тот. – Вы понимаете, ведь такой случай, такая возможность… Я же могу узнать, увидеть все… То, даже о чем не мечтал…
Старик нервно мял свои тощие сморщенные пальцы и прятал глаза, его старые очки с треснутыми стеклами стали покрываться испариной. Видно было, что ученому очень стыдно. Вместе мы прошли через многое, через очень многое. Ипатич буквально прикипел к нам, стал настоящим членом команды, другом, и вот теперь…
– Идите Даниил Ипатиевич, – я поспешил оборвать душевные муки младшего научного сотрудника. – Там вы будете на своем месте, да к тому же присмотрите за нашими сорванцами.
– Я присмотрю, обязательно присмотрю! – буквально выкрикнул ученый. Сделал он это так поспешно, что сразу стало понятно, Ипатич цепляется за эту возложенную на него миссию, как за спасительную соломинку. Ей он хоть как-то мог оправдать свой уход.
– Вот и огромное вам спасибо, – я поддержал Серебрянцева в этом его стремлении и тут же крепко обнял.
Наши объятия длились довольно долго. Когда же я наконец оторвал старика от себя, то увидел, что по щекам того текут слезы. Лишь на мгновение сверкнув в лучистом сиянии «Облака», они исчезли в глубоких морщинах, а затем увлажнили седую нечесаную бороду.
– Ну-ну, будет вам, друг мой, – я похлопал ученого по плечу. – Мы ведь пока еще живы.
– Точно. Рановато нас хороните, товарищ ученый, – поддержал меня Леший.
– Да, конечно, Андрей Кириллович, это я так… раскис по-стариковски, – Серебрянцев поспешил вытереть глаза тыльной стороной ладони. – Удачи вам, товарищи.
Старик и Андрюха тоже крепко обнялись, и я как будто только теперь заметил какой наш Ипатич маленький и худой. Он выглядел чуть ли не ребенком, уткнувшим лицо в широченную грудь Загребельного. В этот момент мне подумалось, что он точно должен уйти с Главным. Здесь старик долго не протянет, а ханхи дадут ему новую жизнь, новую молодость.
– Нам пора, – вновь повторил бог, тем самым прерывая церемонию прощания.
– Понятно, – я кивнул.
– Ты разрешишь пожать твою руку? – неожиданно спросил ханх.
– Рукопожатие, это эмоциональный жест, а эмоций у тебя больше нет. Так что…
Я еще не договорил, а Главный уже протягивал мне свою узкую худощавую пятерню. Пару секунд я колебался, но затем все же пожал ее. Во время этого рукопожатия мы смотрели друг другу в глаза. Что можно отыскать во взгляде ханха? Конечно же, ничего. Это все равно, что пялиться в бесстрастный объектив кинокамеры. Я прекрасно понимал это, а потому очень удивился, когда в самых уголках немигающих темных глаз заметил грусть. Цирк-зоопарк, неужели Главный действительно чувствовал! Как это объяснить? Да черт его знает как! Может он не такой как остальные, выродок и мутант, ну а может… Может путь, пройденный вместе с нами, изменил его. Не знаю. Да наверное уже и не узнаю никогда.