Утром мы попрощались, крепко обнявшись, думая, что, возможно, никогда больше не увидимся. Катя спросила, может ли она сделать что-нибудь для того, чтобы я вернулся в Россию. Я ответил — ничего, это никогда не будет возможно. Туристский автобус отошел[28].
Я поехал в Кашмир, чтобы немного отдохнуть. В городке Шринагар, около которого я остановился в плавучем отеле, было спокойно, хотя в горах иногда шли столкновения между пакистанскими экстремистами и индийской армией. Помню смешную сценку. Я занимался тогда китайской книгой И-цзин[29], и хозяин отеля попросил погадать ему. Ему выпала гексаграмма, говорившая о женитьбе бедного жениха на богатой невесте. Оказалось, что я попал в точку, ибо именно неравный брак был его главной проблемой. Помню, как хозяин привел потом своих родственников, чтобы я им тоже погадал. Меня долго не отпускали.
Я должен был лететь на конференцию в США, где мне предложили работу переводчика. До конференции оставалось две недели. Я летел с остановкой в Германии, где хотел повидать друзей и отдохнуть от Индии.
Вскоре после прибытия в Германию я слег с лихорадкой и ощущением полного изнеможения.
Я подхватил какой-то вирус, плавая в загрязненной воде в Кашмире. Казалось, все стрессы предыдущих недель, а может быть и лет, искали выхода. Голова горела. Но вдруг все прошло. Я начал писать. Каждый день военные реактивные истребители — не знаю, американские или немецкие — пролетали над головой. Подобно разъяренным шершням, они вспарывали воздух, выполняя свои виртуозные маневры. Когда я писал, то неизъяснимым образом словно изгонял их из своего сознания.
Я был в Германии, стране, которая убила моего отца. Я знал, сколь преходящ и хрупок мир. Невидимая пыль из взорвавшегося реактора в Чернобыле оседала на дно мирного пруда, на который я смотрел с веранды. Была весна 1986 года.
РАБОТА В ВАВИЛОНСКОЙ БАШНЕ
Когда началась Перестройка, на запад хлынули целые толпы советских общественных деятелей, ученых и писателей. Одной из первых американских организаций, оценивших значение перемен, был тот самый институт Эсалена в Калифорнии, где я раньше проходил курсы и семинары. Я стал консультантом и переводчиком для их программы советско-американского обмена. Институт провел много конференций, коллоквиумов и собраний, например, организовал первый визит в США тогда еще практически неизвестного Бориса Ельцина. Меня пригласили переводить для него, но я уже подписал контракт на другую конференцию. С будущим президентом я встретился несколько лет спустя, на Конгрессе соотечественников в 1991 году.
С институтом Эсалена работал и частный филантроп Генри Дэйкин (известный своими плюшевыми игрушками — это его «Мишка» украсил Московскую олимпиаду 80-го года). Он также финансировал некоторые российско-американские обмены. Генри был примечательной личностью и большим русофилом. Это был застенчивый человек, ставший филантропом после того, как часть его семьи погибла в авиационной катастрофе. Он помогал многим благотворительным организациям. Дом Дэйкина на Сакраменто Стрит в Сан-Франциско был базой для многих «альтернативных» начинаний в области экологии, компьютерной связи, издательского дела. Генри был спонсором местной школы Вальдорфа, стал одним из основателей института Грин Сентюри, организации, способствующей развитию экологически устойчивых человеческих поселений. Я подружился с ним и с его семьей и смог, работая на его организацию, содействовать визитам российских ученых, которые занимались исследованиями в таких областях, как психофармакология и психонейроэндокринология. Одним из них был доктор Арон Белкин, возглавлявший в Москве институт по борьбе с наркозависимостью.
Из наших бесед с Белкиным у меня возникла идея написать фантастическую книгу «Проект Нирвана». В ней отчаявшееся советское руководство пытается справиться с проблемой алкоголизма, разрушающего здоровье народа и экономику, путем внедрения некоей разновидности медитации, вместе с экстрактом из галлюциногенных грибов. Это была не столько научная фантастика, сколько экстраполяция действительности, — о подобных проектах в СССР действительно поговаривали и даже проводили эксперименты на Чукотке. В книге я использовал идею исследований на стыке этноботаники и психотерапии, чтобы показать их последствия как в Советском Союзе, так и в мире в целом. Издательство «Уорнер Букс» заинтересовалось как самой книгой, так и ее возможной экранизацией. Однако они сочли мой подход «утопическим» и хотели, чтобы я в конце показал американское превосходство. Для этого нужно было бы полностью изменить направленность книги, и я отказался это сделать[30].
Во время поездок и встреч с российскими учеными случалось много занимательных происшествий. Мы обычно встречали делегатов в аэропорту Сан-Франциско на длинном лимузине, в баре которого стояла бутылка шампанского для гостей, и помещали их в хорошем отеле в городе. Поскольку эти люди все еще находились в режиме ограничений советской системы и получали что-то около десяти долларов в день, они приходили в ужас от «ненужной» расточительности во время приема. И просили меня уговорить организаторов отвезти их из аэропорта на обычном такси и поместить всех в одну комнату, а разницу в стоимости расходов презентовать им, чтобы они могли позволить себе привезти хорошие подарки для своих семей.
В поездках по Америке с Белкиным и другими учеными, я имел возможность познакомиться с некоторыми американскими исследованиями, работой и частной стороной жизни ученых, когда они приглашали нас к себе в лаборатории и домой. Мы встречали таких людей, как Кэндис Перт из Вашингтона, которая была пионером в исследовании СПИДа.
Припоминаю любопытный инцидент, когда Эндрью Вейл[31], ведущий американский исследователь в области холистической медицины и психоактивных веществ, повез нас в амазонскую пустыню для того, чтобы провести непосредственный опыт с одним из его экспериментальных снадобий. Нас сопровождала китаянка, подруга Энд-рью, и два его огромных родезийских риджбэка.
На какое-то время китаянка исчезла в пустыне, и мы с Белкиным остались наедине с Энд-рью и его собаками. Эндрью рассказал нам, что это место было священным у индийских племен, обитавших ранее в Аризоне. Снадобье начинало действовать, и я заметил, что Белкин испытывает чувство острого беспокойства. Я спросил его, в чем дело. Он шепотом рассказал мне о своих видениях, что Эндрью принадлежал к древнему племени шаманов и что он уже встречался с ним в Африке тысячи поколений назад. Между их племенами много лет шла острая вражда. Он чувствовал, что Эндрью был гораздо лучше подготовлен к встрече и мог даже управлять поведением животных — таких, как скорпионы и змеи, которых он мог натравить на нас. Я успокоил его, сказав, что змеи в это время года практически нет, и что к вечеру они засыпают.
Белкин впоследствии логически проанализировал весь этот опыт и пришел к выводу, что испытал острое параноидальное состояние под воздействием приготовленного Эндрью снадобья. Ему потребовались несколько часов, чтобы успокоиться и начать бесстрастно рассматривать свой опыт. Он полагал, что эксперимент был очень ценен, так как позволил ему взглянуть изнутри на сознание человека, переживающего параноидальные идеи. Мне же этот эпизод особенно запомнился потому, что я был посредником в дискуссиях двух ученых, живущих в параллельных, но разделенных мирах. Эндрью Вейл, кажется, больше всех получал удовольствие от поездки и играл магические мелодии на своей флейте во время захода гигантского красного солнца над темнеющей пустыней. Кстати, за последние годы Эндрью стал, пожалуй, самым известным в Америке специалистом по холистической медицине. После серии популярных телепередач вся Америка узнает его по седой, как у Деда Мороза, бороде.
Вместе с советскими учеными я принимал участие в шаманских сеансах с Майклом Харнером под звездами Эсалена и в сеансах холономичес-кой интеграции (гипервентиляция, сопровождаемая ритмической музыкой) со Стэном Грофом[32], пионером исследований воздействия ЛСД на человеческую психику. На советских людей произвело большое впечатление то, что один из столпов антропологии Майкл Харнер является также практикующим шаманом, ловко высушивающим перед сеансом свой обтянутый кожей барабан с помощью фена. Один из русских ученых испытал нечто вроде религиозного экстаза во время сеанса и вдохновился на исследования в этом направлении.
Припоминаю, что Стэну Грофу доставляло удовольствие катать советских коллег в своей быстрой и дорогой машине, и что они явно завидовали материальным благам, которыми сопровождался успех ученых на Западе.
Одним из визитеров был доктор Александр Вишневский, внук знаменитого русского хирурга, создавшего лечебный бальзам во время второй мировой войны. Мне довелось быть переводчиком в ходе операции на открытом сердце, которую проводила ведущая команда американских кардиохирургов в Стенфордском университете. Вишневский был чрезвычайно заинтересован не столько техникой операции (он говорил мне, что в каких-то деталях они были впереди американцев), сколько производителями передовых хирургических инструментов, использовавшихся во время нее. Доктор также коллекционировал инструменты для работы типа «сделай сам» и в перерывах между совещаниями просил меня сводить его в магазины, где восторгался разнообразием инструментов и приспособлений.
Позднее Белкин хотел оказать мне взаимную услугу за мои усилия по организации его визита. Он попытался оформить приглашение в Россию, чтобы я мог выступить на одной из собранных им и спонсируемых Минздравом конференций. Ему удалось пригласить в Москву Стэна Грофа, который провел первые в СССР сеансы его «холотропной» медитации в институте Белкина. Приехал в Москву и Дин Орниш, ставший впоследствии одним из самых известных в мире специалистов по холистическому подходу к лечению сердечных заболеваний. Однако, несмотря на связи Белкина в Минздраве, МИД отказал мне в визе. Это было не удивительно, так как мое имя все еще стояло в списке КГБ на розыск, и я находился, по крайней мере де юре, под угрозой смертной казни.