Симонов стоял у окна и смотрел, как в темном переулке исчезает фигура ненавистного следака. Хотя почему «ненавистного»?! Хорошая ночь, чтобы закончить все.
Майор потянул за веревку. Жалюзи с легким шумом разложились и закрыли последнее окно.
Мрачно, почти тоскливо Михаил посмотрел на молчавший на столе телефон коммутатора. Лучше бы он звонил… Тогда было бы чем заглушить голоса…
Михаил пошел к столу в дальнем углу комнаты, на котором размещался небогатый ассортимент ночного дежурного – чай в пакетиках, растворимый кофе и кусковой сахар с несколькими конфетами. По логике, приготовление чая и само чаепитие могли занять еще минут пятнадцать-двадцать его жизни… точнее, дежурства. Но пить совсем не хотелось!
Михаил еще раз осмотрел все помещение. Взгляд на секунду задержался на телефоне – ну, звони! Телефон молчал.
Но рядом с коммутатором лежал журнал. А это тема!
Михаил сел на место дежурного и подвигал мышку компьютера. Тут же большой экран вышел из режима сна и осветил лицо майора в полутемном кабинете.
«Та-а-ак… Что там было у пацана?!»
Михаил начал листать журнал записей и сверять их с зафиксированными в компьютерной программе звонками.
…13.34 – ДТП у стадиона.
13.55 – вылетели стекла в школе, думали, хулиганы, оказалось, сквозняк.
15.01 – маршрутка заглохла в луже и перекрыла движение на Ворошилова у автобусной станции.
17.45 – звонок от гражданина Григоряна А. П. Выслан 5-й патруль. Хулиганы проникли в сад за яблоками…
«Вот на хрена старик звонил?! Яблок ему жалко?!»
Симонов задержался над строчкой о ничего не значащем происшествии. Странно! Ему показалось, что где-то в груди шевельнулось что-то типа жалости или даже сочувствия… Скорее, ощущения чего-то схожего в их страшном состоянии…
«Скучает, наверное, без детей. Поболтать не с кем… Заехать надо…» Рука Михаила потянулась к телефонной трубке.
Старику Григоряну было девяносто два года. Так сложилось, что на протяжении последних пяти лет он похоронил своих двоих сыновей, шестьдесят три и семьдесят лет. Невестки, сами «молодухи» не первой свежести, перебрались к детям и внукам в Краснодар. А старик переезжать отказался. Здесь и могилы, и сад, в котором он провел не один десяток лет, – все, что осталось от прежней счастливой жизни.
Михаил с детства хорошо знал Григоряна. Агроном, окончивший Московский сельхоз, прошедший войну, много лет проработал в Сухуми. Он вернулся в родной город и посадил здесь один из самых лучших садов на Кавказе. Сам возил на рынок в Краснодар свои яблоки, груши, сливу. Когда-то, в далеком прошлом, много конфликтовал с советской властью. Та очень не любила, когда кто-то смел торговать плодами своего труда, даже если имел на то абсолютно законные основания.
Все было прекрасно в его жизни. Кроме одного – пришлось пережить не только смерть жены, но и горячо любимых сыновей. После этого непростой характер старика испортился еще больше. Он завел ружье.
Тяжелая рука и крутой нрав Григоряна были известны всем пацанам в районе. И Симонову тоже. Все-таки в саду у агронома росли самые вкусные фрукты в городе и во всем их детстве…
Михаил давно не лазил к нему через забор. Теперь это делали другие поколения. Если, конечно, кто-то еще интересовался фруктами с деревьев, а не с прилавков сетевых магазинов…
Майор отыскал телефон старика в записной книжке и позвонил в надежде, что тот еще не спит. Бодрый и требовательный голос, как будто заранее высказывавший тебе все возможные претензии, откликнулся на пятом гудке.
– Да!
– Дед Аршак, это Миша, сын…
– Узнал. – Голос звучал резко и недовольно. – Что хотел?
Михаил чуть улыбнулся – крепкий старик, голос такой же, как и много лет назад. И со слухом и памятью все в порядке, кажется…
– Просто узнать, как вы, дед Аршак? Как самочувствие?
– Какое может быть самочувствие у старика, когда в его дом лезут, воруют, грабят, а потом приезжают твои менты…
– Полицейские, – аккуратно вставил слово Михаил.
– А, инч захар мар (разг. армянский в русской транскрипции, жаргонизм – что за мать твою…) полицейские, – ругнулся на староармянском дед. – В общем, приехали твои балбесы и сказали, что все яблоки на месте. А они их растили? Они их считали, что они мне, старику, уважаемому человеку, так говорят?! Вы когда этих воров ловить будете, а?
– Как там забор, сильно повредили, дед?
– Сильно?! Не знаю… – В словах старика неожиданно послышалась еще большая горечь.
– В смысле – не знаете?! Не смотрели, что ли, дед Аршак?
Молчание в трубке было красноречивее всего. Михаил даже не знал, стоит ли его прерывать. Ждал, считая секунды, как часы, когда старик решится сам все сказать.
– Я не дошел, сынок… Упал у дверей… Миша, никому не говори! Внукам не говори моим, слышишь? Звонить будут, скажи, с дедом все хорошо. Они все у меня большие люди. Выучились, образование высшее у всех, у некоторых даже два. Ты слышал, внучка моя теперь судья в Краснодаре? Слышал? Они все молодцы, все… Много работают. Не надо, чтобы волновались.
Симонов не знал, что сказать. У него не было телефонов проживавших в Краснодаре внуков и правнуков деда Аршака. Скорее всего, и у них не было его контактов. И старик это знал. Кажется, ему просто надо было что-то сказать, оправдаться перед Михаилом за свою семью, за свои огрехи, допущенные в воспитании наследников много лет назад.
– Ты слышишь меня, Миша?
– Да, дед Аршак, не скажу.
– Вот и хорошо. А ты заходи ко мне, я тебе яблоки дам. Дочке отнесешь, жене. Я их очень уважаю, ты это знаешь. А яблоки у меня вкусные. Это все знают. Зайдешь?
– Зайду, дед Аршак.
Память все-таки подвела старика…
– Вы только сегодня из дома больше выходить не пробуйте. И окна все заприте. И двери… Ураган идет… слышали, наверное…
– Слышал! А может, оно и к лучшему. Выйду к моим деревьям, встану под ними, подует ветер, и все закончится… Ведь когда-то это должно закончиться наконец… – Старик замолчал на том конце трубки.
О чем он думал? О жизни и смерти? Или об одиночестве? О том приговоре, который вынесла ему судьба? Симонов поймал себя на мысли, что он думает уже не о старике.
– И еще, Миша… – Дед запнулся. Молчал несколько секунд. – Ты зайди обязательно. Я ведь умру этой зимой… точно умру. Мне яблоки оставлять нельзя… некому…
– Я зайду!
Михаил с трудом повесил трубку. Зачем он позвонил?!
Ольга в сотый раз прошлась вдоль стены гостиничного номера и снова остановилась у плотно задернутой шторы.
Свет в номере не горел – он был невыносим. Казалось, фантазия местных дизайнеров, повесивших в номере сразу три зеркала, сыграла с психологом почти профессиональную шутку. Она не могла скрыться от объекта психоанализа, видела себя везде и во всех ракурсах – фас, профиль, со спины, на три четверти…
«Кто так строит?!» – в сердцах, но беззлобно произнесла Ольга еще утром, когда вошла в большой, просторный и, наверное, от этого не самый уютный для нее сейчас номер.
Психологу хотелось спрятаться, скрыться, исчезнуть. Сделать так, чтобы ее, Ольгу Петровну Майорову, никто не узнал, не вспомнил, не встретил, не спросил ни о чем… Даже она сама… Вернее, та, кто жила в ней раньше, та самая Оля Бессонова, молодая и глупая девчонка, которая сбежала из этого города двадцать лет назад.
Днем ей хотелось завесить зеркала простынями. Она уже скинула покрывало с постели и взялась за одеяло, когда внутренний голос все-таки остановил ее: «Ты что творишь?! От кого бежишь?! Пока никто не умер…»
Ольга с трудом совладала с собой и просто вышла из номера, не в силах глазеть на саму себя во все отражения.
Гулять по утреннему Апшеронску было еще хуже! Столько лет прошло, а ничего не изменилось! Нет, конечно, город стал другим, исчезли маленькие старенькие домики, хатки-мазанки уступили место особнякам, магазинам, просто каким-то непонятным строениям, которых не было в ее детстве. Но не это было главным.
Люди… Они были теми же самыми! Пусть в другой одежде и с телефонами в руках, на новеньких и не очень машинах, спешащие куда-то или вальяжно развалившиеся на скамейках у ворот своих частных домов, но они были все теми же ее соседями, от которых она сбежала в прошлой жизни.
Они смотрели ей в глаза!
Почему? Неужели они все ее узнают? Неужели эти солнечные очки, закрывающие половину ее лица в пасмурную погоду, не спасают Ольгу от их все знающих взглядов?! Разве она недостаточно изменилась за двадцать лет, чтобы уже никто не смел крикнуть ей в спину обидное и унизительное прозвище «Фантомасиха»?!
Конечно, нет! Между Ольгой Майоровой и Олей Бессоновой была пропасть! Никто и никогда не догадается, кто вернулся в их город, если она сама не захочет об этом сказать! А люди… пусть смотрят! Они просто не видели таких столичных штучек, одетых во все лучшее на четвертом и пятом этажах московского ЦУМа.
Ольга знала – так ведут себя жители всех южных городов. Они смотрят тебе в глаза. Вне зависимости от того, знают тебя или нет, интересен ты им или не очень, есть у них время или они спешат – они смотрят в глаза собеседнику или просто прохожему. Такова традиция, норма жизни и даже элемент самообороны. Переглядка «свой-чужой» всегда выдавала отводившего взгляд гостя.
Сейчас Ольга была даже не гостем. Она была явным чужаком…
Сидеть в номере было невыносимо с момента приезда. Город, вернее, мрачные воспоминания магнитом тянули Ольгу выйти на улицу. Раннее утро казалось хорошим прикрытием. Кого она встретит?..
Но прогулка по центру стала еще худшей пыткой! Особенно когда рядом с тобой школа и улица, где ты провела свое ужасное детство.
Оставалось где-то спрятаться… И салон красоты показался психологу идеальным местом. Молодые девчонки, которые должны работать в ранний утренний час, скорее всего, даже родились уже после исчезновения Ольги Бессоновой из медленной и размеренной жизни Апшеронска.
Не стоило заходить… Не стоило снимать очков…