Надпись? Словно объявление на подъезде.
«Ты просидела здесь пять дней. Я вводил тебе витамины и антибиотики, чтобы ты не умерла».
Никакой подписи и каких-либо комментариев, только голые факты. Я перечитала сообщение несколько раз, выискивая дополнительный смысл в этих фразах. Написаны слова были черные маркером, печатными буквами, наклоненными влево. Безликий почерк — скорее всего, нарочно измененный, чтобы я не смогла понять, кто автор. Но как я пойму, если не знаю этого человека? Или это означает, что меня отпустят?
Я затаила дыхание, застигнутая это мыслью, и во мне опять проснулась надежда. Он написал «чтобы ты не умерла»… Пока ему моя смерть ни к чему — это ясно. Я устало закрыла глаза, приказывая себе думать. Появилась новая информация, которая так была мне нужна раньше. Для чего ему проявлять такую заботу? В голову настойчиво лезло только одно: гораздо приятней измываться над жертвой, когда она способна испытывать страх, боль и отчаяние, чем если она уже просто бесчувственный кусок мяса. Это соображение перебивалось надеждой, что похититель все-таки освободит меня. Я по-прежнему не хотела умирать, я твердо знала — где-то внутри еще теплится живой огонек, оставшийся от моей прежней личности. Видимо, это он до сих пор сопротивлялся очевидной истине и поддерживал во мне силы.
По щекам побежали слезы. Как прежде. Я смотрела на надпись. «Пять дней». Удивительно, что я так долго протянула без воды. Без пищи — не так страшно, срок невелик. Без воды сложнее. Впрочем, когда пришел мой похититель, я уже приблизилась к последней грани.
Нужно спокойней воспринимать происходящее, потому что паника лишает сил. Паника провоцирует отчаяние. На сегодня мне ничего не угрожает — я надеялась. Этот человек вылечил меня, он колол мне витамины и какие-то препараты. Очень может быть, что он знаком с медициной, хотя бы на уровне оказания первой помощи. Кто же мой надзиратель? Безмолвный, скрытный, расчетливый, жестокий. Вдруг я его знаю? Эта мысль мне не приходила в голову, и была страшной.
Совершенно ясно, что он не хочет раскрывать свою личность. Это может быть часть игры, часть плана. Может быть элементарным страхом — тогда он определенно психопат, боящийся, что под маской увидят его истинное лицо.
Я вспомнила, как меня мыли губкой. Что он в тот момент испытывал?
Медленные и продуманные движения могли указывать на его полное самообладание, либо на безразличие. Я считал, что психопат-садист должен был возбудиться от такого прикосновения к беззащитной женщине, но что я могла знать по-настоящему? Я пришла к очевидному выводу: все мои попытки докопаться до истины, вся эта таинственность, даже ритуальность какая-то — часть стратегии. Его плана, в чем бы ни была его суть.
Мне приходится принимать правила игры. Да, я принимаю. Иного выхода у меня нет.
Я снова прочитала надпись, вглядываясь в черные буквы. Скоро буду знать ее наизусть, если это чертово объявление проторчит перед глазами еще хотя бы час.
Прямоугольный кусок картона, к которому крепился лист, стоял на каком-то подобии штатива с тремя ножками и полочкой. Конструкция была сколочена аккуратно, явно не тем, кто спешит и нервничает. До меня, наверное, эту штуку видели многие женщины, давно мертвые и закопанные где-нибудь в глухом месте… или в подвале вроде этого. Закатаны под слой бетона, к примеру.
Я сидела с закрытыми глазами, пока не услышала, что сзади открывается дверь.
Он был тут, за спиной. Меня сковало параличом, я не могла ни слова вымолвить, хотя за несколько секунд в моем мозгу родилась целая речь.
Я поняла, что не сумею ее произнести. Не смогу быть жесткой, требовательной, исполненной гордости и человеческого достоинства.
Я поняла, что я нахожусь в полной его власти.
Он принялся подметать пол. Деловито, со знанием дела. Я слышала, как щетка сметает пыль, кирпичные и бетонные осколки. Захотелось рассмеяться.
Будто перед ним не сидит заложница, приговоренная к смерти, а давняя знакомая, читающая газету и потягивающая кофе.
Что же это такое?
Удивление сменилось гневом. Я набрала полную грудь воздуха и произнесла:
— Эй, может, поговорим?
Я старалась, чтобы слова звучали внятно. И может быть, «эй» звучало не совсем вежливо, но в гробу я видала вежливость.
Я думала, что он меня чем-нибудь ударит. За дерзость. Но он только приостановил на миг уборку, а потом щетка вновь зашуршала.
— Надо поговорить, — сказала я, с трудом выталкивая слова изо рта. Мне бы попить, промочить горло. — Почему вы молчите?
На этот раз похититель остановился надолго. Я ждала, боясь дышать. Я смотрела в сторону, но, конечно, это мне ничего не давало. Вправо и влево тянулась кирпичная стена.
— Дайте поесть. И воды. Я могу умереть… Мало одних витаминов. Нужна еда. Понимаете?
Это была целая речь, от которой я устала так, словно ворочала целый день мебель в квартире. Закружилась голова, кровь в висках болезненно запульсировала.
Невидимка сделала несколько шагов к двери, поставил там щетку, прислонив черенок к стене — это было хорошо слышно. Потом он вновь очутился возле меня. Я думала, что будет дальше, и даже почему-то не боялась. Я бросила ему вызов. Показала, что я мыслю. Жива.
Зашуршал маркер. В поле моего зрения появилась рука в перчатке. Мое сердце подпрыгнуло словно до самого темени. Я уставилась на руку, не понимая, что находится в ней. Память запечатлела синий рукав и перчатку из черной кожи. Ни малейшего зазора между ними. Рука левая.
Между указательным и большим пальцами зажат кусочек бумаги. На нем новая надпись, тем же почерком, но меньшего размера: «Еще немного. Ты будешь есть и пить».
— Сколько еще ждать? — Я разревелась, хотя не собиралась этого делать. — Почему вы мне ничего не говорите?
Мои слова слились, наскакивая друг на друга, а плач и вовсе не дал закончить фразу.
Рука с запиской уплыла в сторону, будто и не было. Я раскрыла рот, чтобы закричать, но осадила себя. Еще чего доброго мои вопли разозлят его.
Уборка помещения возобновилась. Я подумала, что невидимка, когда ему нужно будет подмести у стены, покажет себя, но просчиталась. Он так и оставался за спиной. Перчатки, глухо застегнутый рукав. Наверняка на голове маска, где есть только прорези для глаз.
Странный, но верный способ общения — через записки. В этом был какой-то свой скрытый смысл, некое извращение. Похититель не хотел разговаривать со мной, точно я не человек, или считал, что это ниже своего достоинства.
Вполне возможно, если я для него только вещь, кукла.
Или же еще один вариант: похититель немой.
— Скажите что-нибудь, — попросила я без особой надежды.
Внезапная апатия. Я закрыла глаза, не в силах больше смотреть на стену и плакат с уведомлением о том, сколько я провела тут времени.
Щетка продолжала шворить по полу, и вскоре заскреб совок. Шаги. Для чего похититель прибирается?
Под этот звук я стала засыпать. Мне казалось, что невидимка пытается создать вокруг меня некую комфортную обстановку. Для чего? Что бы мне было больней? Я ждала момента, когда он начнет издеваться надо мной.
Глава двенадцатая
…Чтобы как-то отвлечься от фильма, я думала о Леше. И не только о нем.
Вспоминала свою прошлую жизнь. Наш вечер с Таней и то самое пугающее происшествие. Невидимка приходил в ее квартиру, словно призрак бродил по пустому помещению и иногда оставлял ничего не значащие следы.
Как там Таня поживает?
Я мысленно писала ей письма, рассказывая о моих злоключениях. Я писала ей о том, что у меня есть собственный невидимка, тип гораздо более интересный, загадочный и умный, чем ее банальный взломщик.
Не раз я спрашивала себя и Таню: а не одно ли это лицо?
Конечно, моя подруга ничего ответить не могла. И она, и все другие, кто занимался моим поисками, давно считают меня умершей. Или пропавшей без вести. Официально я буду мертвой спустя семь лет, какой-нибудь судья вычеркнет Людмилу Прошину из списка живых. Поставит последнюю точку в моей истории.
Моим похитителем мог быть и Леша. Чтобы догнать меня, прихватив заранее бутылку с хлороформом и свернутую марлю, ему хватило бы пяти секунд. Как раз у подъезда я попалась в его лапы. Но зачем? В чем смысл? Мы расстались хорошо, я даже намекнула Леше, что между нами возможно возобновление отношений… Любой мужчина в его ситуации был бы, наверное, на седьмом небе.
Выходит, если это он, то похищение неслучайно и выбор жертвы тоже. На машине приятеля Леша мог отвезти меня куда вздумается. Я представила, как лежа в постели со мной, он снова и снова прорабатывает в уме детали захвата. Жизнь меняется. Его слова.
Многое указывало на Лешу, но твердых доказательств у меня не было. Я не видела похитителя, только его руки, когда он демонстрировал мне листы бумаги с начерканными маркером предложениями или когда кормила меня. При этом он стоял всегда за спинкой стула, наловчившись держать перед моим ртом тарелку и кормиться с ложки. Изобретательный сукин сын.
С тех пор, как мое одиночество кончилось, похититель приезжал по два раза в день. Он ставил под стул емкость для того, чтобы я испражнялась и мочилась в нее, обмывал меня, а потом приносил еду. Как правило, это была овсянка, уже почти остывшая. Значит, готовили ее не здесь, а откуда-то везли. Пластмассовые белые ложки мне ни о чем не говорили, такие можно купить везде, они безлики. Тарелка всегда одна и та же, тоже не каких-либо индивидуальных черт.
Глядя на его руки, я могла рассматривать лишь перчатки и часть рукава.
Синий плотный материал с характерным запахом. Я уже встречала такой, но долго не могла вспомнить где. Однажды меня осенило. Похититель одет в рабочий комбинезон, а ткань для него используется специальная, прочная, и краска ее пахнет именно так. Вновь я возвращалась к личности преступника. Он мог быть рабочим, но