– Слава богу, ничего! Но мы получили телеграмму, и барышня должна тотчас ехать с ночным поездом. Она просит у вас, фрейлейн фон Герольд, сани, чтобы доехать до станции.
Беата без суеты велела закладывать сани, а старику собственноручно поднесла стакан наливки.
– Я сейчас поеду туда, и вы тоже садитесь сзади, – сказала она.
– Да, об этом также очень просила барышня, я и позабыл, – проговорил старик.
Беата ехала по заснеженному лесу около четверти часа, думая: «Что такое могло случиться?»
Совиный дом серел среди осыпанных снегом елей, и его окна светились в темноте.
Фрейлейн Линденмейер встретила Беату в передней. У нее был перепуганный вид, и, сложив руки, с глазами, полными слез, она прошептала Беате:
– Герцогиня кончается!
Беата по лестнице взбежала в комнату Клодины, та укладывала свои вещи и повернула к ней печальное лицо.
– Господи! Ты едешь в Канны?
– Нет, только в резиденцию, герцогиня хочет умереть дома, – пояснила Клодина.
Говоря это, она закрыла лицо ладонями и заплакала.
– Они везут ее назад! О боже! Клодина, голубушка, не плачь, милая, дорогая моя, ведь ты должна была знать, что ей могло стать лучше только на время, что выздоровление невозможно.
– Телеграмму послала Катценштейн, Беата. Герцогиня думает застать меня уже в резиденции. Завтра вечером они приезжают, телеграмма послана из Марселя. Я хотела попросить тебя присмотреть за девочкой, – продолжала она. – Иоахим погружен в свою работу, а фрейлейн Линденмейер стала очень уж забывчива. Я думала написать Иде, но Линденмейер говорит, что она уже устроилась к одной семье.
– О чем здесь говорить, – сказала Беата, приняв сердитый вид и помогая Клодине надеть пальто. – Это само собой разумеется. Одевайся потеплее!
– Но оставь малютку здесь, в Совином доме. Иоахим привык, что она в сумерки приходит к нему, садится на колени и просит рассказать сказку.
– Понятно, – сказала Беата, – но что я хотела сказать, – запнулась она, – не забудь обручального кольца.
Клодина испуганно обернулась.
– О, да, ты права! – печально проговорила она и вынула кольцо из маленького футляра.
Фрейлейн Линденмейер в слезах стояла рядом с Беатой в передней, пока Клодина прощалась с Иоахимом.
– О господи! Такая молодая и должна умереть! – плакала старушка. – Дай, господи, чтобы она доехала до дому.
– Дай, господи, – бессознательно повторила Клодина и поехала вместе с Беатой по метели.
Беата проводила кузину до самого купе, по-матерински заботясь о невесте своего брата. Когда освещенный ряд вагонов исчез, она задумчиво села в свои сани. Колокольчики мелодично позванивали в лесу, где было очень тихо. Беата думала об экстренном поезде, мчавшем больную герцогиню. Должно быть, ей совсем плохо, если уж решились на путешествие. Когда герцогиня уезжала в Канны, Клодине при прощании сделалось дурно. Теперь им предстоит последнее прощание.
Клодина во время одинокой поездки тоже думала о своей высокопоставленной подруге. Ужасно ехать с такой целью! Так скоро, звучало в ее сердце, слишком скоро пришел конец.
Зимнее расписание поездов было очень неудобным. В Вэрбурге у нее была двухчасовая остановка и пересадка. Уже светились огни станции, поезд замедлил ход и, наконец, остановился. Клодина по освещенной платформе прошла в зал ожидания. Войдя, она не подняла вуали и села в уголок. Недалеко от нее шептались господин и дама, и что-то в их облике показалось знакомым Клодине. Но господин сидел к ней спиной, на нем была дорогая шуба, шапка лежала рядом, как видно, он рассматривал путеводитель, и когда переворачивал страницы, на пальце у него сверкал крупный бриллиант. Клодина, чтобы отвлечься от печальных мыслей, стала наблюдать за своими спутниками: чем они связаны друг с другом, муж ли это с женой? Отец ли с дочерью? Чем они заняты?
– Глупости! – услыхала Клодина французскую речь. – Я тысячу раз говорил, что доеду до Франкфурта и вернусь!
– Я вам не верю, – резко и горячо прошептала дама, – все остается, как я сказала: если вы обманете меня, вы знаете, как я отомщу!
– Ну, это не поможет вам, многоуважаемая!
– Что ж, посмотрим, что произойдет, – сказала она громче, чем хотела, и ударила по столу маленьким кулаком. Господин успокаивающе положил на него свою руку и испуганно осмотрелся.
Вуаль Клодины была очень густа и вполне скрывала ее черты и глаза. И тут она узнала господина – это был Пальмер, и, конечно, так шипела фрау фон Берг, когда сердилась. Клодина узнала ее густые волосы и полную фигуру. Но что происходило?
– Пожалуйста, – говорил Пальмер ласково, – что мне делать без тебя, мой ангел! Будь же разумна и исполни мою просьбу!
К вокзалу подошел поезд, окна слегка задрожали. Прозвучал звонок, и кондуктор закричал нараспев: «Франкфуртский поезд!» Пальмер поспешно встал.
– Останься здесь, – сказал он резко.
– Нет, я не лишу себя удовольствия проводить вас до купе, – насмешливо возразила дама. – Кто знает, как долго я буду лишена вашего общества?
Он не ответил и выбежал вон, она устремилась за ним. Клодина невольно встала и подошла к окну, она видела, как Пальмер поспешно исчез в купе первого класса. Дама стояла перед вагоном, плотно завернувшись в тальму. Наконец пришел поезд Клодины. Она подождала, чтобы видеть, в какое купе сядет фрау фон Берг. В поезде было только два вагона первого класса. Дама вошла в один вагон, Клодина подошла к другому, и кондуктор тотчас отпер купе. Клодина на минуту задержалась; там сидел один господин, не поехать ли ей во втором классе?
– Некурящее отделение второго класса свободно? – спросила она.
– Нет, сударыня, там пятеро мужчин и одна дама, а в дамском купе семейство с детьми.
Тогда Клодина наконец решилась, вошла и села у окна; господин, видимо, спал, его нельзя было разглядеть, видны были только шуба, шапка и лиловый плед. Теперь ехать оставалось недолго, всего часа два.
Она опустила свою белокурую голову в темной меховой шапке на подушку – ужасно устала, и все же беспрестанно сменяющиеся мысли не давали ей уснуть. Герцогиня умрет, она потеряет любящее сердце и получит свободу; как только потухнет последняя похоронная свеча, она вернет обручальное кольцо Лотарю и вздохнет свободно. Грудь ее поднялась, но даже мысль об этом облегчении причиняла ей страдание. Ах, как бесцветна, однообразна жизнь бедной дворянки, постепенно становящейся старой девой! Пропавшая жизнь! А если Иоахим снова женится? Если к отсутствию радости присоединится сознание бесполезности? Нет, нет, такие мрачные мысли были греховным малодушием. У нее еще есть много больше, чем у других. Прочь, прочь печальные мысли, надо крепиться и держать себя в руках, впереди еще много переживаний. Скоро поезд подъедет. Тут мысли ее спутались, и она на мгновение забылась.
Среди стука колес и скрипа тормозов поезда, подъезжавшего к какой-то станции и резко замедлившего ход, Клодина не услышала, как второй пассажир купе встал и подошел к ней. Только почувствовав, что кто-то прикоснулся к ее шубке, она очнулась и открыла глаза: перед ней стоял Лотарь.
– Так, стало быть, верно? – ласково сказал он. – Узнал, несмотря на вуаль. Но что я говорю? Есть только одни такие золотистые волосы. Вы тоже едете в резиденцию?
Он не скрывал своего радостного удивления. Его рука невольно протянулась, чтобы взять ее руку, он снял шапку и снова надел, борясь со своим волнением.
Клодина сидела, как статуя, она очень быстро овладела собой.
– Да, – коротко отвечала она, не замечая протянутой руки, и крепко сжала руки в муфте, как будто затем, чтоб удержать их. – Камергер Штальбах телеграфировал мне, что их высочества приезжают завтра, и я тотчас собралась.
– Не скажете, как все обстоит в Полипентале? – спросил он.
– Хорошо, – отвечала она.
– А моя девочка?
– Она здорова, думаю я.
– Вы думаете? – повторил он с горьким выражением.
Оба замолчали. Поезд остановился, снаружи заскрежетал снег под тяжелыми мужскими сапогами, отворилась дверь какого-то купе, потом прозвучал звонок, раздался свисток, и поезд двинулся дальше.
– Клодина, – нерешительно начал Лотарь. – Третьего дня я писал вам. Письмо придет в Совиный дом сегодня утром.
Клодина склонила голову, не глядя на него.
– Я был в ужасном настроении, – продолжал он. – Представьте себе, совсем один в занесенном снегом старом, плохо меблированном доме, в двух часах езды от города. Я промок на охоте и сидел перед окнами. Один в совершенно пустом здании. К тому же меня мучили видения: я видел общую комнату в Нейгаузе, видел, как моя малютка резвится и играет, слышал ее лепет и даже ясно чувствовал запах яблок, пекущихся в камине. – Лотарь на мгновение остановился – И я подумал: Господи, зачем, собственно, я здесь с этими грустными мыслями? В такую минуту я подошел к столу и написал вам, чтобы прямо спросить вас.
Клодина поспешно перебила его:
– Зачем спрашивать? Ведь я не могу принудить вас сдержать обещание, да я никогда и не посылала вас в замок Штейн. Ведь вы могли ехать в Берлин, или в Вену, или, наконец, в Париж! А может, и в еще более отдаленный город.
Он дал ей договорить.
– Я хотел спросить вас я письме, – спокойно продолжал он, – не пора ли кончать комедию, Клодина? Ведь преступно…
Она возмутилась – неужели он говорит серьезно?
– Это вы говорите теперь, когда конец так близок? Бедная больная, может быть, не проживет и суток. Неужели вы так спешите получить свободу?
– Как вы раздражительны, Клодина, – произнес он терпеливо, и в его голосе слышалось сожаление. – Но вы правы: ввиду предстоящих грустных дней не следует говорить об этом.
– Нет, нет, не говорите, – сказала она со вздохом.
– Между тем я не могу иначе, – неумолимо продолжал он. – Последняя новость та, что ее высочество прямо обратилась ко мне.
Он вынул портфель и подал Клодине письмо.
– Прочтите лучше сами.
Клодина отклонила письмо рукой.
– Это собственноручное письмо герцогини, – повторил он, не убирая письма. – Бедная женщина отравляет свои последние дни заботой. Если позволите, кузина, я прочту вам письмо.