— Пой с нами, Гаврилыч, пой, — приглашал Иван Буйный, обняв охотника за плечи.
— Слов не знаю, — отвечал Никита.
— А ты за нами тяни, слова-то простые.
Потом какую-нибудь грустную старинную песню запевала Дымова, она знала таких песен множество. Слушая ее, невольно умолкали другие. Ольга, заметив, что поет одна, смущалась и обрывала песню. Тогда Зотов, подсаживаясь к женщине, заглядывал ей в глаза, просил:
— Спойте еще, Ольга Михайловна. Уж как хорошо это у вас получается. Чистый вы соловей.
Дымова опускала голову. А Каргаполов, тряхнув светлыми кудрями, запевал частушки:
Я на бочке сижу,
А под бочкой мышка.
Скоро красные придут,
Белым будет крышка.
Плетнев замечал, как бывший штейгер пристально смотрел на жену Ивана Буйного, как загорались глаза у «цыгана». Охотнику это не нравилось, он ревниво тыкал Авдея в бок.
— Посторонись-ка, я в костер подброшу.
Однажды Зотов пришел на стан среди бела дня. В поводу он вел прихрамывающую лошадь. У палаток никого не было: Иван и Никита с утра ушли на озеро ловить рыбу. Штейгер был хмур и зол. Ударом ноги распахнул калитку, потянул за собой коня. Конь упирался. Авдей с силой ударил кулаком по лошадиной морде.
— Вы что делаете?
Зотов удивленно оглянулся. Сзади стояла Дымова.
— Зачем бьете лошадь? — сурово спросила женщина, и темные глаза ее сузились.
— А тебе-то что? Жалко? Скотину пожалела, а людей не жалеешь. Эх, Ольга Михайловна.
— Это как понимать?
— Да так вот, — Авдей неопределенно хмыкнул и примирительно добавил: — Не сердись, погорячился. Из-за этой скотинки я чуть шею не сломал. Ногу мой конек распорол. Видишь, кровянит? А мужики-то наши где?
— Какие мужики? — голос Дымовой не располагал к дальнейшему разговору.
— Ну, эти, таежник и твой Иван.
— Рыбачат на озере.
Авдей ввел, наконец, заупрямившуюся лошадь, привязал к изгороди и расседлал. Седло бросил у палатки и сел на него, вытирая с лица пот. Заговорил вкрадчиво.
— Иван-то с Никитой, говоришь, рыбу удят?
Дымова не ответила. Зотов торопливо оглянулся по сторонам и зверем кинулся на нее.
— Ты чего?! Сдурел? Пусти, слышишь?
— Тише, милка, тише. Давно такого момента ждал. Изголодался я по бабам-то, да и тебе, поди, муженек приелся.
— Пусти… — маленькая женщина беспомощно билась в лапах штейгера. Тот засмеялся мелким смешком, жадно обнимая ее.
— Будешь моей, милка, будешь. Лучше не брыкайся. От меня еще ни одна не уходила и ты не уйдешь.
Ольга, обезумев от боли и ненависти, задыхаясь в объятиях Зотова, извернулась, ударила обидчика ногой в живот. Авдей взвыл и выпустил ее. Растрепанная, она оглянулась и бросилась к палатке, ища спасения. Зотов с налитыми кровью глазами, ругаясь, кинулся вдогонку.
— Не уйдешь, — громко и яростно шептал он, пролезая в палатку. — Не хотела добром, силком возьму…
В лицо ему холодно глянуло дуло револьвера. Твердо и спокойно прозвучали слова:
— Не подходи, гад, убью.
Штейгер понял: сделай он еще шаг — и Дымова выстрелит. Такого оборота Авдей не ожидал. Не спуская глаз с револьвера, он попятился. Сзади послышалось грозное, глухое рычание. Ощетинившись, там стояла Вьюга. Зотов совсем растерялся.
— Я же… я же… Ольга Михайловна, пошутил, — забормотал он, озираясь то на собаку, то на револьвер. — Какие вы, право. Уж и пошутить нельзя… Пошла ты, холера, — прикрикнул он на Вьюгу, но лайка не двинулась. Боком, не спуская глаз с собаки, штейгер выбрался из палатки. Через час, сидя у костра, на котором пыхтела и пузырилась в ведре пшенная каша, Авдей заискивающе говорил Дымовой:
— Вы уж того, Ольга Михайловна, мужу-то не надо. Я ведь так, дай, думаю, попугаю. Обидеть вас у меня и в мыслях-то не было. А ежели Иван узнает — взбеленится.
Женщина молчала, будто не слышала, и штейгер тоскливо гадал: скажет она мужу или нет.
Каждый раз, возвращаясь из разведки, геологи привозили груды камней. При свете костра или свечи разбирали находки. Глядя на них, Плетнев вспоминал Сомова. Тот вот также возился с камешками, бормоча непонятные слова. Майский и Мельникова, разбивая молоточками камни, рассматривали изломы в увеличительные стекла, делали пометки в тетрадях. Никита подходил к ним:
— Как, Александр Васильич, есть что-нибудь?
— Даже намека на золото нет. Видно, придется уходить.
— Н-да, — неопределенно говорил охотник и лез в карман за трубкой. Елена Мельникова распрямила уставшую спину, стряхивала с колен каменную крошку и добавляла:
— Давно пора. Сколько времени потеряли среди болот.
От ее слов у Плетнева защемило сердце.
Не сегодня-завтра эти люди, к которым он успел привыкнуть, уедут. Он снова останется один. Каждый вечер он привык встречать геологов, иногда пить с ними чай, слушая непонятные, но интересные разговоры. И скоро все это кончится…
…Май подходил к концу. Тайга, ярко-зеленая, помолодевшая, пахла смолой и звенела птичьими голосами. Зацветал хмель и шиповник, раздвигая отсыревшую после первых дождей землю и прелую листву, наперебой лезли грибы, наливались соком ягоды земляники. Лесные лужайки покрылись пышной травой, среди нее пестрели цветы, а над ними кружили тоже похожие на цветы бабочки, стрекозы, дикие пчелы и мохнатые шмели.
В тот день разведчики рано вернулись на стан. Встретив во дворе охотника, Майский сказал невесело:
— Все, Никита Гаврилович, уезжаем завтра.
Плетнев ждал этих слов, ждал и боялся их услышать. Он не выдал своего волнения, только чуть дрогнул голос:
— Стало быть, Александр Васильич, закончили работу?
— Какой там закончили. Нашей работе конца не видно. Продолжим разведку в другом месте. Очень жалею, что сразу не послушал тебя. Столько дней потеряно…
Старик весь как-то сник, опустил голову и ушел в избу.
— Привык он к нам, — заметил Алексей Каргаполов, провожая взглядом Плетнева. — Непонятный человек.
— Почему непонятный? Одичал немного, верно.
Вечером начальник отряда зашел в избу охотника. Тот сидел у окна и на скрип двери даже не повернул головы.
— Ты почему, Гаврилыч, не приходил чай пить? — спросил с порога Майский. — Ждали мы тебя. Обиделся, может?
— Грешно вам, Александр Васильич. Не хотел чаю, устал за день-то, ну и… прилег отдохнуть. Годы свое берут.
— Я проститься пришел, — инженер сел на нары, закурил папиросу. — Рано поедем, так что не увидимся.
Охотник словно не слышал Майского, все так же сидел не двигаясь, смотрел в окно, за которым догорала заря. Александр удивился: таежник всегда приветливо встречал его.
— Никита Гаврилыч, — позвал он.
— А? Что? — встрепенулся Плетнев.
— Проститься, говорю, зашел.
— Проститься? Дальше поедете или назад повернете?
— Поедем дальше. Мы должны найти золото.
— Должны? — охотник встал, ощупал карманы и, не найдя трубку, постоял, странно поглядывая на геолога. — Все хочу спросить вас, Александр Васильич. Вот вы золото ищете, ради него по тайге мотаетесь. А скажите-ка по-чести, по-совести, для чего оно вам? Разве без золота прожить нельзя? Ведь сами говорили — не для себя стараетесь.
Майский засмеялся и внезапно оборвал смех.
— Не сердись, Никита Гаврилыч, но уж очень чудно ты рассуждаешь. Тут вот какое дело. Мы-то без золота проживем, нам его не надо, это ты правильно заметил. А вот стране нашей, молодой Советской республике без золота сейчас обходиться трудно. Непонятно? Ну вот сам посуди: кончили мы войну, разогнали всех врагов и стали смотреть, а что же нам от царя, от капиталистов осталось в наследство? Заводишки старенькие, да и те разрушенные. Крестьяне землю сохой ковыряют, как сто, как двести лет назад. В избах лучину палят. Что делать? Поднимать хозяйство, строить все заново, только лучше, прочнее. Для этого нужны разные машины, механизмы, нужны специалисты и еще многое другое. Без этого нет нам жизни, и все, за что воевали, может пойти прахом. Сильные враги могут нас раздавить. Ну, хорошо, надо. А где взять машины? В Европе, в Америке? Попросили. А нам говорят: давайте золото, будут вам машины, приедут инженеры, помогут строить. Вот так. У нас выхода нет, согласились. И пока не научимся все делать у себя, будем покупать за границей, да кроме того, еще нанимать иностранных специалистов, потому что своих не хватает. Понимаешь, Гаврилыч? Плетнев кивнул головой.
— Иностранным господам за все надо платить золотом. Любят они золото больше самих себя. Платить приходится много. Но это недолго. Окрепнем, перестанем кланяться загранице, еще она перед нами снимет шапку, поверь, Гаврилыч, придет такое время. Мы с оружием в руках отстаивали свою свободу, купили ее ценой крови. Это самая дорогая цена. Теперь надо укрепить завоеванное и жалеть золото не приходится… Да, не приходится, но где его брать? Старые прииски частью разрушены, частью выработались. Значит, надо искать новые месторождения. Вот мы и бродим по тайге, ищем. Так-то, дорогой Никита Гаврилыч.
Долго еще Майский объяснял старику, для чего Советской стране требуется золото. Охотник слушал и довольно кивал головой:
Так, мол, так, правильно, понимаю.
— Заговорился я, — инженер встал, высокий, сильный, готовый шагать и шагать по тайге, лазить по горам, пробираться среди болот, искать золото для Советской страны. Он будет мокнуть под дождем и мерзнуть, голодать и мучиться жаждой, но пока способен двигаться — не отступит. Александр протянул руку таежнику.
— Спасибо за гостеприимство. Может, еще встретимся. Говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся.
В эту ночь Никита не ложился. Ходил по избе, садился, вставал и снова ходил, поглядывая в окно, словно боялся, что вот расползется ночная тьма, проглянет из-за деревьев солнце и обольет жаркими лучами пустой двор. Но тьма не уходила и ночь казалась небывало длинной. «Вот какие люди есть, — думал охотник, шагая по скрипящим половицам. — Они за новую жизнь воевали и себя не жалели. А ты в это время где был? В тайге отсиживался, ничего знать не хотел. Теперь эти люди новую жизнь строят, а ты где? Опять в стороне. А потом, может, на готовое к ним придешь? Да они тебя не примут! Ты не помогал, а мешал им новую жизнь строить. Что же получается, а?» У печи посапывала Вьюга, блаженно вытянув лапы. Ее собачью совесть ничто не мучило. О стекло билась залетевшая ночная бабочка. Где-то на крыльце верещал сверчок, ненадолго замолкал и снова заводил трескучую песню.