Железная вуаль. Сейчас она была на руку диверсантам. Они за ней — как за утренней дымкой. Плюс оптический эффект, который давали двойные ячейки. Они сливались и визуально превосходили реальный размер, выплывали на передний план. А все, что дальше, — как в тумане.
На руку…
Новые детали, новые горизонты.
В проходе восточного крыла, ведущего на первый этаж, появилась фигура охранника…
Немец наматывал однообразные круги по камере.
Лидировал. Ни соперников, ни круговых. Лишь призрак маршала с клетчатым флагом маячил на горизонте.
Если бы Стофферс продолжил рассуждать в «формулическом» ключе, то справедливо подметил бы, что заехал на пит-стоп, правда, затянувшийся. И вот наконец он увидел механика-дозаправщика. Сергея Иваненко. Хирурга, который «взрывал мертвым ноги». С пистолетом. И поднятым к губам пальцем:
— Тес…
Съехать можно…
Но ледяная волна, вызванная еще и неожиданностью, быстро отхлынула. Так быстро, что кровь прилила к голове. И в этом серо-кровавом месиве билась единственная мысль: освобождение, строчка из Маккартни:
«Hope of deliverance». А Георг уже потерял всякую надежду. Впервые в жизни он не был уверен в себе, позабыл о своих возможностях, и куда-то запропастилась главная черта его характера: неимоверная выдержка в трудные минуты. Прав был Марк, когда сказал: «Тебя тревога гложет». И добавил: «У тебя нет права на ошибку». Вот и поработай, сосредоточься в таком состоянии.
Освобождение. Пока что из камеры. Дальше видно будет.
Дальше немец увидел Марка в штурмовой униформе. Который однажды посоветовал ему думать о хорошем.
Сергей оглянулся. Макса освободили тихо. Стоя в проходе, минчанин приветствовал старшего товарища жестом. Марковцев выставил ладонь: оставайся на месте. Посмотрел на дверь камеры, за которой несколько секунд назад скрылся Иваненко, увидел немца. «Привет!» Показал рукой: «Двигай к выходу. Затаись». И еще один знак — Хирургу: «Ко мне». И снова отвернулся.
Иваненко подтолкнул Стофферса в спину, как военнопленного:
— Медленно. Не суетись. Руки можешь опустить.
Сергей Марковцев сумел подавить неприятный оптический эффект и видел военного отчетливо. Сторожат то, что дорого, и то, что даром не нужно. Лучше не скажешь. Охранник даже не посмотрел на противоположное крыло. Он давно погряз в рутине, обыденщине, свыкся со своей скучной работой. И если бы даже разглядел незнакомцев по ту сторону железной паутины, то вступил бы в долгий спор со своими глазами. Хотя его мятежная душа, наверное, просила бури. Так устроены все люди. Марк вынул нож с голубоватым клинком и передал его Иваненко. Прошептал, указав рукой в сторону:
— Возьми охранника. Маячит, как баран, туда-сюда.
Двигаясь от одной металлической опоры-трубы до другой, маскируясь еще и сеткой, натянутой между ними, Иваненко походил на паука, спешащего к жертве. Фактически охранник шел ему навстречу по коридору южного крыла, оставляя позади камеры. Заподозрил ли он что-то — не ясно, однако шаг его был деловым, устремленным. Даже в равномерном движении рук, которыми он словно отмерял расстояние, виделась направленность.
Иваненко уже подошел к крайней опоре и слился с нею. Даже его синяя арестантская роба смешалась с ультрамариновой краской опоры, замызганной на уровне полутора метров от пола. Это коридорные, поворачивая, непременно хватались за трубу. На сером грязном полу отчетливо виднелась въевшаяся в бетон черная полоса, оставленная армейскими ботинками.
Босой, в широкой, не по размеру робе, Иваненко резко шагнул навстречу охраннику. Держа нож обычным хватом, Хирург, подшагнув, нанес сильнейший колющий удар в грудь. Стреканул, как оса жалом. Проще, надежней и быстрее некуда. Лезвие, развернутое во время удара в горизонтальную плоскость, по самую гарду вошло в сердце, раздвигая ребра.
Иваненко тут же поднырнул под противника, поворачиваясь к нему спиной и вынимая нож. Поддерживая его за руку, он с видимой легкостью потащил его к камере. Мимо Стофферса, который наблюдал этот короткий поединок, скрываясь в тамбуре между центральным зданием тюрьмы и следственным изолятором. Между небом и землей. Он отчего-то видел не атаку, а прямое убийство. Охранник предстал в виде мирного пешехода, а товарищ — маньяком, подкараулившим его. Ни с того ни с сего немец представил двухместный гостиничный номер и своего соседа. Иваненко входит в комнату с дорожной сумкой и пластиковым чемоданом. Освобождает руки и шипит: «Всем привет». И оба не спят всю ночь.
Не вписывался он в команду. Вот одиночные рейды ему идут. Он даже не член команды, но ее живое оружие.
Даже Марк послал его убрать часового как-то странно: он только что не поплевал на руки. Более точной характеристики на Хирурга Стофферс не мог придумать при всем желании.
«Относись к нему по-разному».
Ладно.
И если раньше Георг люто ненавидел Хирурга, то сейчас начал бояться его.
Иваненко даже не запыхался, протащив на себе тяжелого охранника не меньше тридцати метров, половину длины западного крыла здания.
Он затащил его в свою камеру, где лежал в луже крови Мурат Нагиб. Развернувшись, Хирург освободил себя от ноши. Тело сирийца упало к ногам товарища, пальцы левой руки оказались зажаты между ног. Он словно закрывал промежность от удара. Он умер сразу. Иваненко мог сказать — мгновенно, не мучаясь, что его не касалось даже краем, он просто констатировал. Как тщательно описывал когда-то степень увечий, нанесенных супертонкой миной нажимного действия.
Куртка, пропитавшаяся кровью этого охранника, прилипла к спине. Иваненко взялся за лацканы и, поочередно подергивая их вниз и вверх, выгнул спину, освобождаясь от неприятного ощущения. Кровь быстро сворачивается, скоро спину начнет терзать жесткая наждачная корка.
Хирург шагнул было к выходу, но остановился. Наморщил лоб. Казалось, он оставлял в камере что-то важное. Или то, что он упустил из виду.
Что?
Быстрый взгляд на один труп, на второй — оба мертвы гарантированно. Правда, один продолжает прикрывать рукой причинное место. Не эта ли «живая» поза вызвала беспокойство?
Может, и она.
Иваненко даже проверил себя всегда действенным способом, повторив недавние действия: снова повернулся к двери, за которой его поджидали товарищи, сделал шаг… Чувство тревоги не отпускало.
Он что-то увидел, что-то отпечаталось в сознании. но оставалось невидимым.
А время идет. Времени, с одной стороны, много, с другой — мало, точнее — впритык. Можно узнать точно, сколько осталось.
И Сергей Иваненко глянул на часы убитого им охранника…
Они были на левой руке. С большим подсвечивающимся циферблатом. Зеленоватая минутная стрелка переползла цифру 6 — значит, до расчетного времени встречи с «Ариадной» осталось меньше получаса. А часовая…
Иваненко непроизвольно сглотнул. Самая маленькая и медленная стрелка на часах казалась самой быстрой. Хирург смотрел на часы, как на таймер мины, и ждал взрыва.
«Марк, сколько у нас времени?»
«Много. Тридцать пять минут».
Очень много…
Иваненко схватил руку Нагиба и посмотрел на его часы тоже.
Очень много. Порядка полутора часов.
Тюрьма показалась Иваненко отдельным миром, лежащим в отдельном часовом поясе. «Фокус» с часами охранников показался ему мерой предосторожности на случай диверсии, на случай проникновения диверсантов самым немыслимым, изощренным донельзя способом: дав себя арестовать. Они предусмотрели даже такой шаг.
Все это бред, бред. И ошибкой это не назовешь. Какая может быть ошибка в стране ошибок? Это все равно что спросить у хозяев, чья квартира тонула в говне: «Где у вас посрать-то можно?»
Иваненко, прежде чем выйти из камеры, прорепетировал: «Марк, ты у кого время спрашивал? У испанца или алжирца, что ли?» И добавить: «Он тебя обманул».
Что будем делать — глупый вопрос.
Более конкретный был чисто теоретическим: как продержаться эти полтора часа? Неполные полтора часа?
Марк порядочно наследил в следственном изоляторе, и здесь следов немеряно. Любой, кто увидит их, поднимет тревогу.
Как бы то ни было, акция теряла свое острие: стремительность. Теперь вместо укола — капельница. Каждая капля-секунда будет бить по мозгам и чиркать по нервам.
Появилось необоримое желание обмануть Марка, Стофферса, Макса, обмануть всех и себя в том числе.
Все в норме, тридцать минут — полет нормальный. Одна группа не долетела, вторая перелетит. Или наоборот.
Переворачивай как хочешь. И даже в середине этого временного мешка, куда угодили спецназовцы, не было видно отрезка для точного попадания.
На нетерпеливый и недовольно резкий жест Марковцева, появившегося в проеме двери, Иваненко медленно покачал головой. Ему было по-человечески жаль своего тезку; себя он по непонятной причине жалеть не стал. Словно работал на Марка и только на Марка и мог в любую минуту отвалить в сторону, бросив: «Извини. Ты провалил дело». Что до некоторой степени было справедливо. Это была совсем другая операция, хотя и с прежними установками; и цель не стала другой. Но отдалилась — как живая. «Отчуждение, — подумал Иваненко. — Отторжение».
На вопрос Марковцева он ответил:
— Я бы не успел перевести стрелки на двух часах.
Сейчас нет и одиннадцати, Марк…
Сергей прислонился к стене и тихо прошептал:
— Перекур…
Прошла минута или больше. Марк хлопнул себя по разгрузке, как если бы был в пиджаке или куртке, в поисках курева, махнул рукой. Тяжело глянул на товарища:
— Ты помнишь свою основную работу?
— Да, — кивнул Иваненко, — отключить сигнализацию и снять оперативное оповещении. Плюс убить десяток человек.
— Я помню, — хмыкнул Марк, — ни жены, ни детей у тебя нет. Ты живешь один и намерен пережить всех. Тебе осталось убить девять человек. — Поиграв желваками, Сергей продолжил:
— Когда переоденешься — ты сильно не торопись, можешь даже принять душ — и найдешь свое оборудование, возьмешь в помощь Макса.