л из трубы кирпичи вместе с ведром и веревкой. Друзей снова выдрали. А за что? Сами же прогнали с крыши…
А Ваня Савченко всегда и во всем сомневался. Что бы друзья ни затевали, он первым долгом говорил: «Ни фига не выйдет!». Тут нужно только на него внимания не обращать. И он пойдет за Сережкой и Стасиком куда угодно, будет делать то, что скажут. И от дела его оторвать можно только клещами… А если придется столкнуться с противниками, так Ваня никому спуску не даст. Пусть хоть три раза попадет ему по уху, все равно будет налетать, пока друзья не отступят. Ваня надежный.
Шли годы. Они поумнели. Не пытались уже добывать уголь из печных труб. Но Стасик так и остался фантазером. Ему не давали спокойно жить всё новые загадки. Ваня по-прежнему вначале сомневался в любой затее, а потом первый бросался ее осуществлять. Сережка стал капитаном дворовой команды и так научился работать с мячом, что и большие ребята смотрели на него с завистью.
В один год Сережа, Стасик и Ваня пришли учиться в маленькую школу имени Луначарского. За четыре года их родителям нередко приходилось вместе являться по срочному вызову и выслушивать не очень лестные отзывы о своих сыновьях. Но учились мальчишки неплохо и переходили из класса в класс без всяких задержек.
Когда в прошлом году осенью один за другим начали рушить дома в соседнем квартале, переселять жильцов и стало известно, что пока вместе с большими домами будет построено новое четырехэтажное здание школы, им придется учиться в другом месте, друзья немного приуныли. Где они будут? Как их там встретят? Поэтому, уходя в новую школу, решили: во-первых, проситься в один класс, во-вторых, всегда держаться вместе, чтобы суметь постоять за честь школы имени Луначарского.
И в первый же день учебы в пятом классе Сазон за что-то прицепился к Стасику. Но тотчас рядом с ним, сжав кулаки, стали Сережка и Ваня. Сазон погрозил немного и отступил. Понял, что эти трое могут накостылять по шее запросто. Угроз они не боялись: у этой тройки на Петровской решительных друзей не меньше, чем у Сазона.
Первой самой большой страстью Гриши была рыбная ловля. Он копал червей, распутывал лески, нес подсак и другую рыболовную снасть, лишь бы большие ребята брали с собой на рыбалку.
Однажды ребята возвращались домой злые, как черти. За целый день хоть бы бычка-головастика поймали! Маленький Гриша Васильченко, пыхтя, тащился сзади. И вдруг остановился пораженный. Их обгонял дядька в больших рыбацких сапогах. За спиной у него рюкзак, а в руках — два огромных жирных сазана. При каждом шаге сазаны чиркали хвостами по булыжной мостовой. И Гриша закричал:
— Щмотрите! Мы щидели, щидели и ничего не выщидели! А дядька вон шражу двух шажонов агромадных поймал!
Рыбак усмехнулся. А ребята подняли Гришу на смех:
— Ох ты, шепелява!.. Шажонов!.. Шажон!.. Гришка-Шажон!..
Так и прилипла эта кличка к Грише Васильченко.
Перед самой школой пришло уже другое увлечение. Как-то летом соседке, молодой веселой работнице Наташе, дали на фабрике два бесплатных билета в цирк.
— А ну, Сазончик! Умойся быстренько да чувяки надень. Будешь мне за кавалера, — смеясь, объявила она.
Никогда еще не видел Гриша такого чудесного зрелища. Цирк — это, прежде всего, море света. Громадная высота. Тысячи веселых людей. А на круглой арене огромные гривастые львы, дрессированные собачки, жонглеры и акробаты сменяли друг друга. Гриша отхлопал себе все ладоши. Но больше всего ему понравился клоун. Только слово скажет или даже что-то сделает, а публика уже хохочет. Гриша тоже смеялся до слез. И решил, что обязательно станет клоуном.
Теперь он только и думал о цирке. Но достать денег на билет — дело нелегкое. Второй раз он попал в цирк уже вместе со своим первым классом. Улучив момент, Гриша нырнул под тяжелый бархатный занавес и догнал клоуна за кулисами:
— Дяденька! Подождите! Возьмите меня в клоуны!
— Что, понравилось? — спросил клоун и смешно подмигнул ему.
— Ага. Я уже тоже умею, как вы, рожи корчить! — объявил Гриша с гордостью и начал кривляться.
— Стой! Хватит, пацан! От таких гримас даже наш лев Персей сбежит, поджавши хвост. Нужно, чтобы людям весело было! Ты думаешь, легко клоуном быть? Учиться надо.
— Так я учусь уже. В первом классе.
— Мало этого, дружок. И подрасти нужно.
— Конечно, — оправдывался Гриша, — вам хорошо! У вас вон какие волосы рыжие. И торчат дыбором. Не хочешь, так засмеешься. И щеки разноцветные… А зато я на руках ходить умею! И еще ухо чесать могу левой ногой. Подождите, я сейчас разуюсь…
В цирк Гришу так и не приняли. Но зато клоун дядя Петя подарил ему рыжий парик с торчащими во все стороны волосами и железную коробочку с разноцветным гримом.
И полетела по школе слава Гриши-клоуна. Он выступал на утренниках. Исполнял смешные роли в детских спектаклях. Во втором классе Гриша был уже главным помощником деда Мороза. Стоило только ему появиться в бело-красном шутовском наряде с гремящими бубенчиками на концах загнутых вверх туфель и в скоморошьем колпаке, стоило тряхнуть огненно-рыжими кудрями, зрители были в восторге.
Но кончались праздники, и вновь начинались занятия. А Гриша оставался таким же. То подмигнет, то скорчит рожу — ребята хохочут. Учительница нервничает. Наказывает Гришу. Он обещает, что не будет кривляться, но через пять минут забывает. И снова смеется класс… Гришу сажали за последнюю парту, чтобы его никто не видел. Но разве утерпишь? Нет-нет да и повернется к нему чья-то голова… Гриша, может, и сумел бы сидеть спокойно. Но уж очень ему нравилось всеобщее внимание, нравилось смешить товарищей.
Учительница, выйдя из терпения, отсылала его к директору.
— Опять набедокурил, «возмутитель спокойствия»? — говорила Алевтина Васильевна, делая строгое лицо. — Когда же это кончится, а? Сам не учишься и другим мешаешь.
— А чего ж они сами смеются? — спрашивал Гриша, и лицо его при этом становилось таким наивно-удивленным, что директор сама еле удерживалась, чтобы не улыбнуться.
— Потерпите. Это как болезнь. Перерастет… и все кончится, — успокаивала Алевтина Васильевна учительницу.
Это кончилось, едва он перешел в четвертый класс, а в доме стал появляться Альберт. Худой и костлявый, с маленькими глазками-буравчиками, он приходил всегда неожиданно. Небрежно бросал на стол деньги и приказывал матери:
— Варюха! Двигай в «Гастроном». Да загляни к нашим.
На столе появлялись бутылки. Приходили какие-то парни и женщины. Пили, плясали, ругались, пели про далекий Колымский край и про то, как «на Дерибасовской открылася пивная…».
Гриша ненавидел эти сборища и Альберта. Потому что мать опять прогуляет. Ее выгонят и с этой фабрики. А потом в доме не будет ни копейки. Но его мнения никто не спрашивал.
— А ну, Гришка, почуди! — приказывал пьяный Альберт.
— Покажи, Гришенька! — поддерживала мать. — Он у меня далеко пойдет. Артистом будет.
— Пойдет, если милиция не остановит! — всякий раз говорил Альберт и первый смеялся своей шутке.
Гриша «чудил». Гости хохотали. Потом о нем забывали все. А ему хотелось спать, но негде было. Хорошо, что лето. Кинет Гриша материн ватник в коридоре на ящики и прикорнет до утра… Однажды Альберт так ударил мать, что из носа потекла кровь.
— Не трогай мать! — крикнул Гриша и повис на руке пьяного.
— Ах ты, щенок! — заорал Альберт и швырнул его на пол. Злость сделала Гришу дерзким. Схватив скалку, он изо всех сил ударил Альберта по руке и кинулся из дома. Но во дворе, в закоулке, Альберт настиг его, сшиб с ног… Очнулся он в комнате Наташи и узнал, что отняли его соседи. А утром туда зашла мать. Глянула недобрыми мутными глазами, дохнула перегаром:
— Ах ты, змееныш! Кормлю тебя, пою… Замуж собиралась за хорошего человека. Так он руку ему сломал!.. Да я тебе!..
Женщины оттянули ее от Гриши и выставили за двери.
— Все равно убью твоего Альберта! — кричал ей вслед Гриша.
С месяц о ней ничего не было слышно. Потом узнали: мать арестована, в тюрьме сидит. И ее дружок Альберт тоже…
В четвертый класс Гриша пришел уже другим. Продолжал еще смешить, но и в смехе его слышались ожесточение, злость. Он часто и жестоко дрался. Совсем забросил занятия в школе. Учителям дерзил. И ко всем относился подозрительно.
Теперь Алевтине Васильевне все чаще приходилось разговаривать с «возмутителем спокойствия». И она уже не улыбалась. Гриша менялся на глазах и совсем не в добрую сторону.
В пятом «б» Сазон был самым сильным и самым старшим. Его боялись и слушались. А он скучал на уроках. Все это уже слышал в прошлом году. И хотя толком ничего не помнил, развлекался как мог. То с задней парты вспорхнет стайка бумажных голубей, и ребята тянут руки, чтобы поймать их. То в тишине вдруг задребезжит воткнутое в парту лезвие безопасной бритвы: дзз-з-з! Снова смех. Учительница сердится. А Сазон, как настоящий артист, разыгрывает то недоумение, то даже негодование:
— А чего я? Я ничего не делал!.. За что меня за двери? Других не замечаете!.. Как что, так сразу: Васильченко…
Такое поведение Сазона расценивалось сборным, разобщенным классом как независимость и нашло много подражателей. Мальчишки грубили, выкручивались, бессовестно врали учителям. И это даже стало считаться шиком, чуть ли не геройством. Дисциплина падала. Страницы журнала пестрели двойками. В учительской только и разговором было, что о пятом «б».
— Это «возмутитель спокойствия» будоражит класс! — говорили учителя. — Нужно принимать срочные меры!
На первом классном собрании, которое провела Надежда Кирилловна, старостой избрали Сережу Капустина, а фамилию Сильвы даже не назвали. «А Зойка и рта не раскрыла! Подружка называется!» — сердилась Сильва. Но свое недовольство от Зойки скрыла. — Еще подумает, что я в ней нуждаюсь. Правильно мама говорит: «Надо знать себе цену и не унижаться!».