Все кинулись к топорам, но в это время из-за деревьев выехало десятка два всадников.
– Связать! – скомандовал один из них.
Манап, подняв топор, пошел ему навстречу. Вот уже рядом серая конская морда с черной звездочкой на лбу, прижатые уши; Кучукбаев взмахнул топором и упал – кто-то сильно ударил его прикладом в спину. Лезвие топора врезалось в землю.
– Да вяжите же вы! Здесь останутся четверо. Остальные – вперед!
Всадники двинулись в сторону ущелья Кача-Булак.
Комотрядовцы, связанные веревками из конского волоса, больше получаса сидели на краю небольшой поляны. Было жарко, хотелось пить, болели туго перетянутые руки и ноги, но ни говорить, ни шевелиться было нельзя. Каждого, кто пытался сделать это, били сапогами.
Далеко в ущелье прозвучал выстрел, почти сразу же за ним второй, третий. Все подняли головы, прислушались.
– Сидите, сволочи! – крикнул один из бандитов и принялся зло пинать пытавшихся встать комотрядовцев.
Снова все стихло. Связанные сидели молча. Молчали и те четверо, но теперь с их загорелых, обветренных лиц с редкими черными бородками точно кто-то смахнул самодовольные улыбки. В глазах налетчиков заметалась тревога.
Через несколько минут частая стрельба стала слышна совсем близко – на горе между двумя ущельями, как поняли комотрядовцы, начался бой. Басмачи плотней окружили пленников, направив на них стволы карабинов. Вдруг, неожиданно, на поляну выскочили два всадника.
– Скорей уводите этих! – спрыгнув с коня, крикнул высокий толстый бандит в цветной чалме и полосатом халате. Халат его выбился из-под кушака и топорщился на груди; между полами была видна грязная домотканая рубашка и рукоятка маузера у волосатой потной груди.
– Скорей! Скорей!
Комотрядовцев подняли, связали между собой длинной веревкой, конец которой взял один из басмачей и уселся на коня. Захваченных людей повели к границе, подгоняя прикладами.
Те, что прискакали от перевала, замыкали конвой, ведя басмаческих лошадей в поводу, и криком торопили идущих: «Скорей! Скорей!»
Из леса доносились частые выстрелы из винтовок и треск пулеметных очередей: комотрядовцам эта стрельба слышалась совсем рядом, и они надеялись, что пограничники успеют отбить их. Но граница была уже совсем рядом, а бой затихал…
Морозов подошел к столу, налил в стакан густо заваренного холодного чаю, выпил и снова, вернувшись к висевшей на стене карте участка поста, стал внимательно рассматривать ее. Казалось, он был спокоен и смотрел на извилистые голубые линии речек и ручейков, на ущелья и горы, чтобы, как он это делал и раньше, выбрать маршрут очередному наряду; но спокойствие это было только внешним.
Морозов не спал больше суток. Он отправил донесение коменданту участка Самохину о бое с басмачами, сообщил о том, что коммунистический отряд Манапа Кучукбаева басмачи увели за границу, и просил разрешения потребовать через пограничные власти возвращения отряда.
Начальник поста с нетерпением ждал посыльного от Самохина. Он злился на себя за то, что не смог уберечь комотрядовцев от басмачей. Утешал себя тем, что маршрут басмачей прошел случайно по тому месту, где работали комотрядовцы. Но от этого на душе не становилось спокойнее.
Вроде бы все складывалось удачно. Пастух Бектембергенов своевременно сообщил на пост о сигнале бывшего байского приближенного Жалила.
Пограничники успели сделать засаду недалеко от того места, где собирали ягоды девушки. В ущелье после боя остались навсегда сорок два басмача; в руках у пограничников и Жалил – теперь у басмачей нет связи с селом. Но шестерых комотрядовцев басмачи все же захватили…
Сейчас Морозов смотрел на знакомые ему голубые, черные и коричневые извилистые линии карты, анализировал свои действия, мысленно ругая себя за то, что не смог предугадать маршрут басмачей. Он понимал – басмачи сорвут зло за свои потери на комотрядовцах.
– Что они с нами сделают? Скажем – дровосеки мы, на заработки пришли, – тихо говорил Киякпай. – Главное, чтобы все так говорили.
– Ты прав, – подтвердил Манап. – Фамилии другие скажем. Пытать будут – молчите. Долго здесь не пробудем. Заставят их вернуть нас.
Комотрядовцы сидели в углу большого сарая-сенника на голом холодном полу и подбадривали себя разговорами.
– Не те годы сейчас, чтобы басмачи страх наводили.
– А кто ж главарь у них?
– Новый какой-то. Старых я всех знаю, – ответил на этот вопрос Кучукбаев. – Ни с одним из них не приходилось встречаться. Может, из тех, что из Киргизии через наши места прорвались.
– Видно, из Киргизии, – согласился Сандыбаев. – Многих тогда побили, но многим удалось и уйти. Ну ничего, придет и им конец.
– Вначале с нами покончат, – проговорил кто-то совсем тихо.
– Не посмеют. Мы советские люди. Нас защитит страна! – Черные глаза Манапа блестели даже в полутьме, рука рубила воздух в такт словам. – Мы не скот!
Заскрипели ржавые дверные петли.
– Выходи по одному. Ты! – вышедший указал пальцем на Манапа. – Побыстрей!
Кучукбаева подвели к группе людей, сидевших возле юрты на разостланной кошме и пивших кумыс.
– Пограничник?! – спросил его толстый мужчина и отхлебнул из большой деревянной чашки глоток кумыса.
У Манапа перехватило горло – ему хотелось пить, глотнуть хотя бы один глоток душистого кумыса, но он скрыл от взглядов сидящих это желание. В толстом человеке он узнал того басмача, на которого кинулся в лесу с топором. «Главарь», – определил он. Кучукбаев обвел всех сидящих взглядом – знакомых лиц не было.
– Нет. Я – крестьянин. – Манап Кучукбаев говорил спокойно, стоял прямо и смотрел в глаза спрашивающему.
– Почему в солдатской форме?!
Кучукбаев стал объяснять, что они нанялись заготовить дрова и лес пограничникам и что те дали им одежду, хорошо кормят и хорошо платят.
– Врешь, желтая собака! – крикнул главарь. Потом спокойно, с усмешкой, обратился к сидящему рядом горбоносому басмачу: – Развяжи ему язык, Абдулло.
Бич просветлел в воздухе и больно врезался в спину.
– Говори!
– Я сказал правду.
Снова свист бича, снова вопрос. Били, пока Манап не упал. Тогда его оттащили в сарай и пригласили «на беседу с аксакалами» другого комотрядовца. До вечера «побеседовали» со всеми. У всех были коричневые рубцы на спинах. Все молчали.
Ночью их не трогали. А утром, как только солнце осветило одну грань Хан-Тенгри, дверь сарая заскрипела вновь.
– Кучукбаев Манап, выходи!
«Неужели кто-то предал?» – мелькнула мысль у Кучукбаева.
Кто-то из тех пятерых, что остались в сарае, назвал фамилию Кучукбаева, начальника отряда. Кто? А, может, кто-либо из басмачей опознал?
Манапа привели к юрте. Те же лица в том же полукруге, те же деревянные чашки, наполненные кумысом, то же нестерпимое желание выпить хотя бы один-единственный глоток холодного напитка.
– Слышал, Кучукбаев, о тебе много. Говорят, хорошим проводником у пограничников был, прислуживал им. Теперь увидел тебя своими глазами. Садись, гостем будешь, – с язвительной усмешкой заговорил главарь.
– Я требую, чтобы вы вернули нас домой! Вы ответите за все ваши бесчинства!
– Ты разве забыл наш обычай – гость, не отведавший угощения, оскорбляет хозяина, а оскорбленный вправе мстить.
Кучукбаеву поднесли чашку, наполненную вонючей жидкостью.
– Угощайся.
Манап отвел рукой чашку:
– Я не гость. Я – пленник.
Тот, кто подавал «угощение», со всей силой ударил Манапа чашкой по голове. Из рассеченного уха начала капать кровь. Но Манап устоял на ногах. Напрягая всю силу воли, старался казаться спокойным. Высокий, плотный, в туго обтягивающей грудь гимнастерке, он был похож на бывалого солдата; черные глаза его смело смотрели в лицо главарю банды.
– Неверным продался! Против своих идешь! – сквозь зубы процедил главарь и хитро улыбнулся. – Аксакалы, гость не принял угощения. Он оскорбил нас, отступил от обычаев предков. Какое полагается за это наказание?
– Смерть!
Кучукбаев стоял со связанными руками у края неглубокого оврага под старым карагачом. Одна ветка, низко склонившись над землей, была как раз перед глазами Манапа, а сквозь шершавые темно-зеленые листья просвечивала снежная вершина далекой горы.
Манап смотрел на листья, на далекий белый снег и мучительно старался вспомнить, где он видел такую же ветку, такую же снежную вершину, белевшую сквозь листья. «Где?! Где?!» – напрягал он память, как будто от ответа на этот вопрос могло что-то измениться в его положении.
Наконец он вспомнил: «У Красной сопки». Он даже обрадовался тому, что помнит такие мелкие детали прошлого.
Тогда в одной из схваток с бандитами погиб красноармеец Кропоткин. Пуля пробила ему голову.
Манап долго смотрел на убитого солдата, с которым не один раз ходил по следам басмачей, потом поднял голову и увидел сквозь листья белые шапки гор…
Услышав лязг затворов, Манап не сразу осознал, что за его спиной басмачи заряжают карабины.
Тут он заметил на темном, почти черно-зеленом листе красную с белыми пятнами божью коровку. Она торопливо ползла вверх, и, добравшись до ножки листка, расправила крылья и полетела. Манап посмотрел ей вслед.
– Приготовиться! – громко прозвучала команда, и Манап почувствовал, что в спину ему направлены стволы карабинов. Манап напрягся – он очень хотел жить, но стоял молча и ждал залпа.
Минута, вторая, третья – минуты мертвой тишины, минуты напряженного ожидания смерти; Манап начал терять контроль над собой. Еще немного – и он не выдержал бы этой тишины.
– Стой, – тихо прозвучал тот же повелительный голос. Но от этого тихого «стой» Манап вздрогнул.
Его снова подвели к сидящим полукругом на кошме «аксакалам».
– Мы решили так: ты останешься жить, но будешь калекой. Пусть все, кто забывает наши обычаи, видят, как наказывает отступников Аллах.
Хлесткий упругий бич ожег спину Манапа. Били долго. А когда притащили его в сарай, там были уже приготовлены две петли. Он почти безразлично смотрел на эти петли и не мог понять для чего две; смотрел на комотрядовцев, даже не замечая в их взглядах жалость и страх; он не сразу понял, что с ним хотят сделать, не понял даже тогда, когда ему на ноги стали надевать петли.