– Запомните, вы – желтые собаки! Со всеми, кто отступит от закона корана, будет то же самое! – громко проговорил главарь, обращаясь к сидевшим комотрядовцам. Затем он повернулся к палачам: – Тяните!
Зашуршали волосяные веревки по стропилам, сбивая труху с обгнивших бревен и подтягивая ноги Манапа вверх. Кучукбаев увидел стропила, часто набитые на них доски, клочки соломы, выбившиеся из-под досок, увидел большой сучок на одном из бревен – сучок был коричневый, с капельками смолы. «Не поддается времени, совсем свежий», – мелькнуло в сознании, и в это время он ощутил боль от удара бичом, почувствовал, что кровь пошла из носа и ушей, ощутил солоноватый вкус крови во рту и потерял сознание.
Очнувшись, Кучукбаев застонал от нестерпимой боли в спине. Открыл глаза и увидел Самохина, Морозова, рядом с ними незнакомого человека в белом халате. На тумбочке, стоявшей у кровати, лежали порошки, шприцы, стояли бутылочки с какой-то мутной жидкостью. Манап вспомнил все: лязг затворов, свист бича, сучок на бревне, команду: «Тяните», – и испуганные лица комотрядовцев.
– А что с остальными? Где они? Долго ли там были? – спросил Манап у Самохина.
– Долго, Манап, долго. Едва вытребовали. Сам на переговоры приехал, – ответил ему Самохин. – Остальные все живы. Ты тоже скоро в строй станешь.
– Теперь будешь жить. Крепкий ты человек. Будешь жить, – уверенно подтвердил доктор.
– Обязательно, доктор, буду. Теперь я знаю, что не время только дрова заготавливать. Теперь я снова – солдат!
Бой у Актамской тропы
Перед пологим спуском к реке Или пограничники спешились и стали растирать потные спины, бока и ноги лошадей скрученными из травы жгутами. Кони тяжело дышали. Их фырканье, звон удил казались в ночной тишине неестественно громкими и раздражали солдат. То и дело слышались недовольные приглушенные голоса:
– Стоять! Стоять, ну!
Группу возглавлял командир отделения Курочкин, заместителем его был назначен красноармеец Невоструев.
Прошло меньше двух часов, как пограничники выехали с поста Тасты, а уже больше двадцати километров едва видимой в темноте тропы остались позади. Впереди – река, едва заметная тропка. И снова бешеная скачка.
Они спешили. Ночью их подняли по тревоге и объяснили обстановку: двести пятьдесят бандитов в сорока километрах западнее Джаркента разграбили овцесовхоз и двигаются к границе; по следу банды идет взвод Мусихина и высланная на помощь ему группа пограничников, возглавляемая Самохиным. На Актамской тропе сделал засаду пост Каерлык. Туда в распоряжение начальника поста Ивченко, они и должны были прибыть к рассвету.
Банда вышла из Кунур-Оленской волости летом 1932 года. Вооруженные баи и их прислужники убивали активистов колхозного движения, коммунистов, грабили аулы. После налета банды на овцесовхоз маневренный кавалерийский взвод во главе с опытным командиром Мусихиным сделал засаду, но банда прорвала ее, убив солдата и шесть лошадей.
Мусихин по телефону (командир взвода взял с собой полевой телефон и подключался к линии связи – тогда это была новинка) сообщил о неудачной операции в Джаркенте и начал преследовать банду басмачей. Кони пограничников устали. Басмачи же имели заводных, поэтому оторвались от преследователей и, выйдя на старую караванную – ее еще называли старой контрабандисткой – Актамскую тропу, быстро уходили к границе.
– Мусихин – командир храбрый, а вот оплошал, не держал банду басмачей, – вслух размышлял Курочкин. – Что же случилось? И ребята у него что надо.
– Видно, опытны бандиты, – отозвался Невоструев. – Бой предстоит нелегкий.
Пограничники закончили растирать коней, ждали команды.
– Как будем переправляться? – спросил у них командир отделения.
Бойцы задумались. Здесь, на берегу, куда подъехали красноармейцы, была одна лодка. Они и раньше переправлялись в этом месте через широкую, с крутыми водоворотами мутную реку и делали это обычно так: лошади вплавь, всадники – в лодке; сейчас так переправляться было нельзя – ограничивало время. Нужно сделать три рейса (их было двенадцать), а на это ушло бы часа три.
– Седла и винтовки в лодку, сами – вплавь, – ответил за всех красноармеец Невоструев. – Иначе опоздаем.
У Невоструева пять лет пограничного стажа. Это пять лет непрерывных тревог, быстрых переходов, пять лет боев, таких боев, когда не считают, много или мало врагов, а выхватывают сабли и – вперед. Он был смелым, находчивым, выносливым, а ростом не вышел – сухощавый, невысокий. Старшины ему всегда с трудом подбирали обмундирование.
– Да, только вплавь, – согласился с Невоструевым Курочкин и стал расседлывать коня.
Его примеру последовали другие.
Невоструев плыл, держась за гриву, видел впереди голову лошади командира отделения, черную полосу прибрежных зарослей тальника, барбариса, джигиды, бездонное прозрачное небо с россыпью неярких звезд.
Река, переполненная летними паводками, крутила водовороты, сносила вниз. Невоструев плыл к черневшему впереди берегу и в то же время направлял коня так, чтобы он грудью встречал течение, чтобы не сильно сносило. Коню было трудно, но он подчинялся воле хозяина.
Небольшая песчаная отмель. Пограничники остановились по пояс в холодной воде и, дав передохнуть коням, снова поплыли. Берег приближался медленно.
Когда красноармейцы переправились и, пробившись через колючий джигидовник, выехали на мокрых неоседланных лошадях к тропе, от которой течение отнесло их почти на километр, они увидели лодку с седлами и оружием и среди своих красноармейцев связного от Ивченко.
– Я выведу вас сразу к месту засады, – сообщил он о цели своего приезда Курочкину. – Начальник поста приказал быстрей. Банда близко.
Пограничники сразу пустили коней в галоп; из-под копыт с шумом взлетали фазаны и, тревожно крича, забивались в тугаи. Кони вздрагивали, но продолжали скакать по тропе, не снижая скорости.
Рассвет застал группу Курочкина в песках. Еще километр трудного для лошадей пути – и они у засады. Теперь их стало двадцать шесть. Двадцать шесть против двухсот пятидесяти.
– Даже по десятку на брата не хватает, – пошутил кто-то из красноармейцев.
Взошло солнце, осветило бесконечную цепь безжизненных барханов, среди которых такими же безжизненными островами щетинился саксаульник, и сразу стало нестерпимо жарко, захотелось пить, захотелось снова в холодную воду реки. Солдаты чертыхались, сравнивая свое положение с положением рыбы на раскаленной сковороде, но говорилось все это беззлобно – все понимали, для чего они здесь, и были готовы лежать день, два – пока не подойдет банда.
Они, расположившись полукольцом вправо и влево от Актамской тропы, тихо переговаривались, еще и еще раз поудобней, чтобы можно было быстро перезаряжать винтовки, укладывали патроны; пулеметчики проверяли ленты – нет ли где перекошенного патрона. Бой обещал быть нелегким, и все готовились к нему.
Вдали, между барханами, показалась банда. Впереди ехало человек пятьдесят, за ними, в кольце всадников, пылил небольшой табун лошадей, дальше нестройными рядами двигались основные силы – сотни полторы; за основными силами – снова табун, только большой, верблюдов и лошадей. На спинах многих верблюдов горбились вьюки.
Пограничники притихли, не шевелились, чтобы басмачи до времени не обнаружили засаду.
Банда, не замечая опасности, быстро приближалась, вот уже различались бархатные халаты с незатейливыми узорами, вышитыми золотом и серебром. Все четче просматривались лица с редкими черными бородами и совсем безбородые, винтовки, опущенные на седла, синие, красные, коричневые потники с такими же узорами, как и на бархатных халатах, массивные медные стремена, взмыленные, с широко раздувающимися ноздрями лошади.
«Винтовки на седлах, – отметил про себя Невоструев. – Готовы к бою. Нельзя слишком близко подпускать – не сдержим, как и мусихинцы. Почему Ивченко не дает команды?!»
А начальник поста не спешил, хотя тоже видел, что басмачи готовы к любой неожиданности. Банда двигалась необычно: в центре боевого порядка находился табун лошадей…
Ивченко разгадал замысел басмачей. При встрече с засадой они собираются атаковать ее под прикрытием табуна. Если сейчас открыть огонь, пока расстояние сравнительно велико, басмачи успеют перестроиться и разогнать табун до бешеного галопа. Тогда коней ничем не сдержишь. Если подпустить совсем близко, то басмачи, хотя и перестроятся, табун не успеет набрать большую скорость.
«Видимо, Мусихин не раскусил басмачей и открыл огонь рановато. Вот и не удержался, – подумал Ивченко. – Надо подпустить их как можно ближе».
И еще одно обстоятельство смущало начальника поста. Басмачи ехали широкой рысью, а с такой рыси нетрудно перевести коней в галоп. Ждали засады, и при первой же опасности готовы были сразу, не останавливаясь, перестроиться.
«Остановить бы их, – думал Ивченко. – Ряды расстроить. Сбить рысь, сбить темп».
И у Ивченко родилась невероятная на первый взгляд идея. Когда басмачи приблизились метров на сто пятьдесят, он встал во весь рост и крикнул по-казахски:
– Сто-о-ой!
Передние всадники невольно подчинились этой неожиданно прозвучавшей в безмолвной степи команде и натянули поводья. Табун продолжал двигаться. Строй сбился.
– Огонь! – скомандовал Ивченко и упал за пулемет.
По саксаулу защелкали пули опомнившихся басмачей.
Засада ответила шквалом огня. Пронзительно заржали раненые лошади. Ритмично заговорили два пулемета.
Басмачи, гикая, теснили табун вперед, но лошади вышли из подчинения. И тогда полсотни джигитов, ехавших впереди, с криком и воплями поскакали на засаду, увлекая за собой табун, но расстояние до засады было слишком мало, и они попали под разящий огонь пограничников.
Лишь десяток басмачей и столько же лошадей из табуна прорвались через засаду и поскакали к укрытию, где стояли коноводы. Оттуда загремели выстрелы. Один за другим валились с седел басмачи. Повернул в спину прорвавшимся свой пулемет и Ивченко. Никто не доскакал до коноводов. Оставшиеся без седоков лошади, ломая саксаул, выскочили на открытые места и ошалело заметались по барханам.