Пулемет Ивченко снова повернулся к фронту. Метрах в пятидесяти за убитыми лошадьми лежало около двадцати басмачей. Они не отступали, ожидая, видно, поддержки основных сил. Однако последние, укрывшись за барханами, медлили с атакой, хотя тоже методично стреляли по пограничникам, как и те, что находились впереди у самой засады.
«Что-то замышляют! Не в обход ли хотят?» – забеспокоился Ивченко.
До границы было всего несколько километров, и басмачи могли, отвлекая засаду огнем, обойти ее вначале частью своего отряда с табуном лошадей и верблюдов. Таким манером могли прорваться к границе и остальные. Тех, кто лежал близко от засады, за убитыми лошадьми, вожаки могли бросить без поддержки. Это был один возможный вариант. Но напрашивался и другой. Бандиты могли тянуть время, вынуждая перебросить часть сил для прикрытия обходных путей. Расчет здесь прост: прорвать оставшуюся малочисленную засаду гораздо легче. Противнику был выгоден и тот и другой маневр.
Ивченко рискнул оставить оба пулемета и половину бойцов в засаде, а остальных направить на фланги. По цепи тихо передали его команду.
В числе отходящих на фланги был назван и Невоструев. Еще раз выстрелив в басмачей, он подтянул винтовку и змеей пополз с бархана. Сухой песок забирался в рукава, в голенища, отчего сапоги становились все тяжелее и тяжелее. Невоструев оберегал от песка лишь ствол винтовки. Старался двигаться быстрее и не задевать саксаульник, чтобы басмачи по движению веток не засекли его.
Осторожно отползали и остальные пограничники. Над головами их сухо щелкали пули, и на песок падали перебитые жесткие ветки саксаула. По грязным лицам ручейками струился пот.
Наконец они встали и, пригнувшись, побежали к лошадям. Тяжелые сапоги, как привязанные к ногам гири, мешали бежать. Нужно было вытряхнуть из них песок, но разве до этого? Вскочили в седла. Волнение всадников передалось лошадям, и они без понукания взяли с места в галоп. Оставшихся коней коноводы едва успокоили.
Проскакав с километр по лощинкам, пограничники стали выезжать к вершинам барханов, откуда хорошо просматривалась местность. Но ничего не было видно.
Поднялся ветер. Задымились барханы, обволакивая пылью безжизненную степь.
Выскочив на один из барханов, Невоструев увидел табун лошадей и верблюдов в окружении большого отряда всадников. Бросив повод и сжав ногами бока лошади, – привыкшая к этой команде лошадь остановилась как вкопанная, – он вскинул винтовку. Один из бандитов сполз с коня, конь сделал свечку и понес запутавшегося в стременах убитого. Те, кто был между Невоструевым и табуном, ответили нестройным залпом и, бросив табун, стегая своих коней и отстреливаясь на скаку, понеслись к границе, до которой оставалось не больше километра.
«Уйдут, если оставшиеся внизу пограничники не пересекут дорогу», – подумал Невоструев и пустил за басмачами своего коня. Вдруг справа прогремел выстрел. Невоструев обернулся и увидел скакавшего ему на помощь красноармейца.
«Остальные пошли наперерез, – подумал он. – Молодцы! Должны успеть».
Резкий удар по фуражке – и она слетела с головы на спину: ремешок, удержавший фуражку, скользнул с подбородка и прилип к мокрой шее.
«Уйдут, сволочи!» – думал Невоструев, подгоняя уставшего коня, который и так скакал, напрягая все силы. «Скорей! Скорей!» – торопил он его. Увидав, как впереди выскочили на бархан пять пограничников, быстро спешились и укрылись за послушно упавшими лошадьми, Невоструев во весь голос закричал, повернувшись к скакавшему рядом красноармейцу:
– Успели!
Залп. Три басмача вылетели из седел, остальные, осадив коней, развернулись и помчались на Невоструева. Мелькнула мысль: «Хорошо, что отстал, есть время спешиться, иначе бы – конец!» Он резко осадил коня, положил его на песок и начал стрелять. Второй пограничник сделал то же.
Невоструев не видел, падали ли от его выстрелов басмачи, он только слышал залпы, беспрерывно звучавшие за спиной атакующих, слышал выстрелы соседа справа, слышал свист пуль над головой и видел, что лавина всадников быстро приближается и стрелял, стрелял, стрелял…
Выстрелы пограничников, укрывшихся за лошадьми, достигали цели. Но бандиты видели, что перед ними только два красноармейца, и понимали, что им не остановить их, и они, стреляя на скаку, стегали коней, подбадривали себя и лошадей громким, похожим на вопль, криком.
Подобные вопли были знакомы Невоструеву, слышал их не один раз. «На психику, гады давят!» – Он стал стрелять спокойнее и даже стал замечать: почти после каждого выстрела падал именно тот, в кого он целился.
А всадники, орущие на скаку, всадники в цветных бархатных халатах с серебром и золотом шитыми узорами на рукавах, бортах и полах, быстро приближались.
С сопки, где залегли пять красноармейцев, часто гремели залпы; там, откуда они прискакали раньше и где осталось двенадцать пограничников против основной силы басмачей, тоже не стихала стрельба.
Пограничники, ожидая банду, предполагали, что бой будет нелегким, и готовились к нему, но они не думали, что так по-звериному, яро будут биться басмачи.
Невоструев ничего не слышал, кроме громкого вопля, ничего не видел, кроме цветных халатов и поднимающих ног скачущих лошадей: он готовился уже встать во весь рост, чтобы штыком встретить врага. Как вдруг эти – вороные, рыжие, серые ноги – будто натолкнулись на какое-то препятствие, подогнулись, и лошади вместе с всадниками начали падать на мягкий песок, вдавливая его, скользя по нему по инерции, поднимая пыль.
Ветер подхватывал эту пыль и нес по лощине, а кони падали как подкошенные – слева с бархана по атакующим двух пограничников басмачам бил пулемет.
Невоструев услышал знакомое, до боли родное «ура-а-а-а!» и увидел скачущих с обнаженными клинками пограничников. Впереди всех скакал командир Никита Самохин.
Много слышал о Самохине Невоструев, слышал о том, как разгромил тот контрабандистов, убивших пограничников на перевале Иштык: рассказывали, что Самохин один ходил в стан басмачей, – пограничники восхищались смелостью молодого начальника взводного участка.
Басмачи повернули коней и поскакали обратно. Невоструев поднял своего коня, выхватил клинок и сколько было силы закричал: «Ура-а-а!»
Через несколько минут в лощине стало тихо-тихо. Ветер порошил песком цветные бархатные халаты и доносил оттуда, где осталось двенадцать пограничников против основной силы банды, приглушенные расстоянием звуки боя.
Оставив четырех красноармейцев, чтобы они собрали табун лошадей, метавшихся среди барханов, Самохин повел остальных на помощь засаде.
Через час, когда бой прекратился, когда немногие, оставшиеся в живых басмачи, сбились в кучу, повернув спины к ветру, Самохин и Ивченко подъехали друг к другу, спешились и поздоровались.
– Ни одного из наших даже не ранило! – возбужденно, еще находясь под впечатлением боя, заговорил Самохин.
– А ты-то с корабля – на бал, – с улыбкой прервал его Ивченко. – Я думал, после школы плотно в штаб засядешь. Нет – все такой же. Все туда, где жарче.
– Написал начальнику отряда рапорт. На Тасты прошусь. Застава там вместо поста будет.
– Что же, соседями будем. Место – боевое. А солдаты там – герои!
– Верно. Сам видел их в бою.
Откочевка
С востока, у вершин бесконечных гор, похожих на белые зубы оскалившегося чудовищного хищника, вгрызавшегося в прозрачное небо, поднималась туча с белыми мягкими краями и черным, со свинцовым отливом осередищем. Из глубины расщелин, скользя по ледникам, потянулись к ней, будто торопясь встретиться, голубоватые струи испарины. Туча, разрастаясь, быстро закрывала небосвод. Раздавались угрожающие раскаты грома. Солнце скрылось, позеленели ледники. Горы казались теперь суровыми, настороженными.
Командир комотряда Ибраш Сапаралиев, ехавший впереди отряда пограничников и вооруженных каракольских крестьян и рабочих, торопили коней, но туча быстро нагнала их, и он, совсем немного не доехав до перевала, остановился, подождал, когда к нему приблизились Самохин с Невоструевым и другие пограничники и комотрядовцы.
– Придется переждать грозу, – обратился он ко всем. – Коней сбатуем, сами – за камни.
– Может, проскочим через перевал, а там – ущелье, – возразил кто-то из пограничников.
– Нельзя, нельзя! – наперебой ответили на это сразу несколько комотрядовцев.
А Ибраш насупился:
– Меня трусом считаешь?! Их трусом считаешь?! Зачем зря время терять? Кому польза будет?! Банда уйдет, муллы скажут о нас по всем аулам: пошли отступники от веры против своих – Аллах и покарал.
Самохин улыбнулся, слушая возражения Сапаралиева и понимая его обиду. Когда Ибраш горячился, Самохин всегда улыбался. Это раздражало Сапаралиева, он запальчиво спрашивал: «Что смеешься, командир?!» – потом успокаивался и тоже улыбался.
Сапаралиева и Самохина сдружила пограничная служба еще тогда, когда Самохин был начальником взводного участка в Милютинке. Ибраш, местный уроженец, знал в горах каждую тропку, а его знали и уважали в округе все, уважали за силу, за то, что никогда не склонял головы перед баями и всегда защищал слабых и бедных, рискуя своей жизнью. Он один из первых казахов стал коммунистом. Каждый раз, когда нужна была помощь пограничникам, он поднимал народ и шел со своими боевыми товарищами в поход на день, на два, на неделю, на месяц. Он всегда узнавал от местных жителей-казахов такие подробности, какими пограничники не располагали, и очень часто предлагал свой план операции. Обычно это был разумный и дерзкий замысел.
Работал он в Кара-Коле заведующим районным шерстьотделом. Начальник заставы Никита Самохин, прибыв к нему с шестью пограничниками, сообщил, что им приказано помочь начальнику Акбайтальской заставы Семену Кудашеву, на участке которого баи, собрав большую банду, начали откочевку за границу.
Сапаралиев сразу же оповестил комотрядовцев. Через день узнал все об откочевке и изложил свой план. Он предлагал немедленно послать в откочевку двух-трех надежных джигитов, чтобы они разведали, каковы в ней силы, враждебные советской власти, много ли бедняков, не желающих покидать родные степи. Такие люди уходили за границу лишь из боязни родовой мести. И если невольных окажется много, джигиты предложат обманутым беднякам вернуться в свои аулы.