за ним. Казаки плетками разгоняли рабочих. Меня тоже ошпарили. Зло взяло. Вот думаю, гады. За что бьют?! Хозяев своих защищают!
– Так и думал? Лет десять, верно, было тебе тогда? – спросил Самохин.
– Может, и не так. А что плакал сильно, это хорошо помню.
– Ну и балаболка ж ты, – усмехнулся Симачков. – Замолк бы. Подивись, горы яки гарни.
– Это тебе на диво они, – ответил Невоструев. – А я, когда в чоновском отряде был, полазил по горам досыта.
Они въехали во двор заставы и спешились. И в это время наблюдатель с вышки крикнул:
– Посыльный скачет!
Это был джигит Кучукбаев.
– Банда в горах, начальник. Большая банда! Приказано скорей. Всех приказано взять. Я проводником буду.
Самохин оставил для охраны заставы Надю и Невоструева с Симачковым.
– Ты, Надюша, расскажи им, что делать нужно.
– Есть! – ответила Надя, вскинув руку к платку.
А когда застава опустела и смолк стук копыт, Надя посмотрела на красноармейцев. Лицо Симачкова стало еще серьезней, а Невоструев, казалось, вот-вот расплачется.
– И-и, ребята! Носы не вешать. Хватит еще и на вас басмачей. А сейчас, шинели долой, давайте сюда «максим», винтовки и вот – маузер. Учиться будем.
Симачков взял пулемет за колеса, поднял его, привалил к груди и понес во двор, где ждала их Надя. Невоструев попытался ему помочь, но Симачков отстранил его:
– Тикай. Винтовки тащи.
– Ну и силища! – восхищенно воскликнула Надя, когда Симачков вынес пулемет и спросил, куда его поставить. – Как игрушку несет.
– Батька у мене подковы гнув, – спокойно ответил Симачков.
Два дня не возвращалась застава, два дня Надя учила молодых красноармейцев рубить лозу, а ночью поровну с ними несла службу.
– Гарна жинка, – восхищенно сказал Симачков Невоструеву.
– Пограничница. Жена начальника.
Так и остались эти парни ее подопечными. Вернутся с очередной операции красноармейцы, Надя к мужу:
– Как мои ребята?
– Не ребята – львы! Симачков безмерно храбр. В атаку несется спокойно. Рубит – покрякивает только. А у Невоструева силенок маловато. Но, кажется, с твоей помощью изживает он этот недостаток. Говорит теперь серьезнее. Не пустомелит.
Менялся постепенно Невоструев под влиянием Нади и Симачкова. Становился серьезней, упорно занимался на брусьях и перекладине, работал со штангой и гирями и вскоре прослыл одним из сильнейших спортсменов части. Молва эта была без прикрас. Позже, когда граница окрепла и когда появилась возможность проводить спортивные соревнования, Невоструев занимал призовые места.
Но это было позже, а в те годы о соревнованиях не думали – не успевали бить басмачей и задерживать контрабандистов.
Служба разбросала друзей, но потом Симачков и Невоструев уже заслуженными командирами отделений попали на одну и ту же заставу – Жанабулак. Надя в это время жила в комендатуре, куда был переведен Самохин.
На берегу небольшого соленого озера, под развесистым карагачом стоял небольшой домик с плоской крышей. Возле домика – коновязь. К коновязи были привязаны четыре оседланных лошади. Они, отгоняя хвостами надоедливых мух и оводов, лениво жевали сено. В домике, на попонах, разостланных поверх сена, спали пограничники.
Первым проснулся командир отделения Симачков.
– Подъем! – негромко проговорил он, потянулся и зевнул. – Поужинаем сейчас, и Василенко сменит Макарина.
Пост у соленого озера выставляла застава Жанабулак. Расположен был он на «бойком» месте. С тыла к озеру выходили два ущелья, за озером – неширокая, километров пять долина и снова горы, перерезанные двумя ущельями, ведущими за границу; по этим маршрутам часто ходили контрабандисты и банды басмачей. Но если перекрыть ущелья, ведущие за границу (когда банда идет из тыла), то нарушители будут вынуждены идти вдоль долины, которая в окружении труднопроходимых гор тянется в длину на десятки километров, до Кара-Саса. Лишь там можно пройти за границу. Пока банда преодолеет этот путь, пограничники успеют устроить на ее маршруте засаду.
В задачу поста входило перекрывать ущелья, задерживать нарушителей или вынуждать их идти по долине. Обычно застава высылала на пост четыре-пять человек на несколько суток, потом их сменял новый наряд.
Сейчас на посту несли службу четыре пограничника во главе с командиром отделения Симачковым. Находились здесь они третьи сутки, и утром к ним должна была приехать смена – наряд Невоструева.
Спокойно прошли три ночи, наступила четвертая. Оставив одного пограничника на посту, Симачков с двумя другими выехал охранять подступы к ущельям.
Медленно ехали по дозорной тропе, часто останавливались, смотрели, слушали, не стукнет ли копыто о камень, не звякнут ли удила, не фыркнет ли конь. Нет, все спокойно. Медленно уходила ночь. Хотелось курить. Но вот постепенно начало сереть небо, поблекли звезды. Вот и совсем посветлело; Симачков достал кисет.
– Что-то гости не жалуют, скучновато.
Дозор вернулся на пост, а отдыхавший ночью пограничник, быстро позавтракав подогретыми консервами, поднялся на небольшую сопку, возвышавшуюся недалеко от поста, чтобы наблюдать за ущельями и долиной.
Только успели раздеться Симачков, Макарин и Василенко, только принялись за консервы, как в комнату забежал запыхавшийся наблюдатель.
– Товарищ командир отделения, банда! Шесть человек из тыла. Быстро двигаются!
– Скачи на заставу, аллюр три креста, – понимающе кивнул Симачков взволнованному красноармейцу. – Остальные: «По коням!»
Командир отделения, как всегда, не повел людей на след. Он то крупной рысью, то галопом скакал по низинам наперерез банде. Сейчас главным для пограничников было опередить нарушителей, раньше их заехать в ущелье. Они торопили коней. Вот уже первое ущелье. Ни следов, ни всадников.
– По второму пойдут, надо успеть к мазерам раньше, – заключил Симачков и повел людей по крутой тропе.
Тропа шла по лесу, через невысокую гору, и выходила к полуразвалившимся глинобитным надгробным памятникам, мазарам – пограничники всегда под прикрытием деревьев выдвигались, опережая басмачей, к развалинам и устраивали засаду.
Мазары высились в центре небольшой ровной поляны, поросшей невысокой травой; басмачи, выезжая на поляну, попадали под пули красноармейцев. Обойти развалины басмачи тоже не могли – пришлось бы карабкаться почти по отвесным склонам, которые простреливались от развалин из винтовок и пулеметов. Ни одной банде здесь еще не удавалось пройти, если путь им успевали перерезать пограничники.
Симачков спешил, чтобы успеть к мазарам раньше банды.
На поляну выскочили одновременно и пограничники, и бандиты. Пограничникам было ближе до развалин, и они пустили коней галопом, надеясь опередить басмачей. Врезались и басмаческие камчи в крупы лошадей, и их кони рванулись, но тут же один из басмачей крикнул: «Не успеем!» – осадил коня, спрыгнул с него и вскинул винтовку.
Прозвучал выстрел, потом второй, третий, и вот уже все шестеро стреляют по скачущим к развалинам пограничникам.
А те, склонившись на потные шеи коней, неслись к укрытию. Оставалось двести, сто метров… И тут скакавший впереди Симачков вздрогнул и стал сползать с седла, но удержался, обхватив руками шею коня. Лошадь, почувствовав, что с хозяином что-то случилось, остановилась и начала ложиться. Один из красноармейцев проскакал без остановки до развалин и начал стрелять по басмачам, а второй придержал коня, положил его и, пригнувшись, побежал к командиру, чтобы помочь.
– К мазарам бегом! Отбейте басмачей, – слабым, но властным голосом приказал Симачков.
Красноармеец, оставив своего лежащего коня на поляне, побежал к укрытию. Но он не успел пробежать пятидесяти метров, как басмачи, понявшие, что им теперь не пробиться по этому ущелью, вскочили в седла и скрылись в лесу.
Василенко и Макарин вернулись к командиру отделения.
– На коней – и назад в первое ущелье. Они там пойдут. Не пропускайте. Преследуйте потом по долине, – вновь приказал Симачков.
– Но вы же…
– Что я? Дотерплю, пока с заставы подъедут. На коней!
Симачков неподвижно лежал, подогнув к груди колени и крепко стиснув зубы, чтобы не стонать от боли в животе. Он лежал и смотрел на своего любимого серого коня, который вскочил и проскакал было несколь метров за конями Макарина и Василенко, но потом вернулся, остановился рядом с хозяином, постоял немного и лег.
«Не оставит в беде!» – думал Симачков о своей лошади, он даже хотел сказать: «Не горюй, милый, повоюем еще», – однако молчал; ему казалось, что, если он разожмет зубы, то не сможет потом так терпеливо переносить боль, потеряет сознание, а этого он не хотел.
По его предположению, с заставы должна подъехать помощь примерно через час, и ему нужно было продержаться этот час, чтобы доложить обстановку. Гимнастерка его прилипла к животу, но Симачков чувствовал, что кровь больше не идет из раны; это немного успокаивало его.
Минут через десять в первом ущелье началась стрельба.
«Успели хлопцы, не пройдет банда, – подумал Симачков. – А на Кара-Сасе комендатура им дорогу перекроет».
Стрельба прекратилась. Осталась тишина, нарушаемая спокойным дыханием лошади, и боль в животе.
Поляну осветило солнце. Стало жарко, как-то враз пересохли губы, сильно захотелось пить. Хотя бы глоток воды…
Откуда-то прилетала большая зеленая муха и стала кружиться над вспотевшим лицом, все время намереваясь сесть на губы; Симачков медленным движением (от резких движений боль усиливалась) отгонял муху, но она продолжала назойливо жужжать возле рта.
Медленно шло время. Прошло, как казалось, раненому, минут двадцать. Еще сорок минут… Надо терпеть, надо ждать…
Но Симачков ошибался, настраивая себя на длительное ожидание. Посланный им на заставу красноармеец встретил на полдороге смену – Невоструева с тремя красноармейцами и комотрядовцем Манапом Кучукбаевым. Он сообщил им о появлении банды и поскакал дальше, а группа Невоструева галопом понеслась к ущельям. Через несколько минут пограничники спешились возле раненого Симачкова.