– Куда тебя?! – нагнулся над своим другом Невоструев.
– Пить, Федор, пить… – с трудом разжал зубы Симачков.
Невоструев был рад, что заехал сюда, что может помочь своему другу. Он сам готов был нести его на руках до самой санчасти, но понимал, что сделать этого не сможет, надо преследовать банду. Снял с себя гимнастерку и отдал ее красноармейцу.
– Сделайте носилки. Вдвоем повезете, – потом повернулся к Кучукбаеву: – Веди на Кара-Сас.
Он нагнулся к раненому:
– Прости, что оставляю, но сам знаешь – надо.
– Догоняй их. Отлежусь – повоюем еще…
Кучукбаев, хорошо знающий местность, провел погрангруппу к Кара-Сасу коротким путем. Они подоспели вовремя. Банда, наткнувшись на засаду, которую устроил Самохин с комотрядовцами, повернула обратно, но путь отступления ей преградили Макарин, Василенко и Невоструев со своей группой…
После боя Самохин поблагодарил Кучукбаева и других комотрядовцев за помощь, а у Невоструева спросил, почему тот в одной майке и где его гимнастерка.
– Симачкова на ней везут.
– Убили?!
– Ранили. В живот. В памяти, но плохой.
Оставленные Невоструевым пограничники, срубив клинками два ровных деревца, продели их через рукава двух гимнастерок, получившиеся примитивные, но крепкие носилки привязали к седлам двух лошадей, вставив расспорку, чтобы кони не сдавили раненого, и повезли Симачкова в санчасть комендатуры.
Вначале раненый чувствовал себя неплохо, крепился, во всяком случае, но когда проехали половину пути, стал терять сознание.
В комендатуру приехали к обеду. Врача не было, уехал какую-то заставу, и раненого приняла Надежда Яковлевна. Не отошла она от больного и когда приехал врач. Двое суток дежурила Надя у постели Симачкова, кормила и поила его из ложечки, меняла мокрое от пота и крови белье и, сдерживая слезы, с улыбкой говорила ему о его будущей жизни, о свадьбе, о детях, которые обязательно будут похожими на отца, такими же сильными, как и он.
Симачков под влиянием спокойного, ласкового голоса и искренности тона тоже начинал мечтать о будущем, вспоминать свое детство, девчат украинских: «Как они спивают!» Вспоминал в снежном цвету вишневые сады по хуторам. О вишневых садах Симачков говорил с особой теплотой и любовью. Надежда Яковлевна улыбалась и глотала слезы.
Раненый все чаще и чаще стал терять сознание, а когда приходил в себя, то просил:
– Усни, Надежда Яковлевна, я потерплю.
Она отвечала ему, что спала, пока он спал, и вновь начинала разговор об Украине, о вишневых садах. Он поддерживал ее, вспоминал, как они, босоногие хлопцы, до слез обиды завидовали богатым хуторянам и очень хотели вырастить свои вишни; но ни земли для сада, ни саженцев не было. Однажды он все же решил посадить вишню в палисаднике и выкопал дикий отросток от корня в саду у одного куркуля. И тот куркуль спустил на него собак…
Симачков умер. У его могилы Надежда Яковлевна посадила вишневое деревце.
За два десятка лет объехала она с мужем почти всю южную границу Советского Союза и всюду, где жила, сажала вишни…
Тайна черного камня
1
В четырех километрах от заставы, за пшеничным полем, начинается ущелье. Глубокое, узкое, как коридор. Оно огибает маленькую горушку и выходит к реке. В ущелье даже днем полумрак и тишина, только негромкий шум водопада доносится от речки, да иногда каркает воронье.
Хозяйничают вороны в ущелье с тридцать третьего года, после той страшной ночи, когда банда Шакирбая, бывшего владельца приграничной долины, тихо пробралась в село Подгорновку, перерезала всех колхозных коров, разграбила магазин и увела в ущелье председателя сельского Совета Семена Капалина, его жену Марину, сына Илью и малолетнюю дочь Ганю.
Утром подгорновцы и пограничники нашли их истерзанные тела. Илья еще был жив. Односельчане осторожно, на шинели, снятой кем-то из солдат, отнесли его к сельскому фельдшеру. А Семена Капалина с женой и дочерью похоронили в ущелье. Вырыли широкую могилу в каменистом грунте и поставили три гроба рядом. На могиле установили звезду, наспех сделанную сельским кузнецом и им же выкрашенную в красный цвет. Пограничники вскинули винтовки – гулко прогремел залп, второй, третий. В это время кто-то из сельчан и заметил пугливо заметавшихся ворон.
Вороны остались в ущелье. Старики видели в этом примету: «Будет здесь еще кровь. Ждет воронье», – говорили они. Молодые смеялись над этим предположением, но так же, как и старики, ходить в ущелье перестали. К бахчам, которые начинались сразу же за горушкой, подгорновцы протоптали новую тропу; она была длиннее той, что через ущелье, но все ходили по ней, ходят и сейчас, потому что привыкли, хотя теперь об убийстве в ущелье многие знают только из рассказов старожилов.
Застава не задержала тогда бандитов, пограничники даже не смогли тогда понять, в каком месте прошла банда… Но ущелье с тех пор считается местом, где вероятней всего может пройти нарушитель. И хотя с тех пор ни одного нарушителя здесь не задержали, пограничные наряды каждую ночь слушали здесь тревожную перекличку воронья.
2
В три часа ночи к ущелью подошли двое: заместитель начальника заставы Подгорновка старший лейтенант Вениамин Малыгин и приехавший на заставу из политотдела части лейтенант Сергей Борисов. Перед входом в ущелье офицеры остановились и стали вслушиваться в ночные звуки.
За горой шумит водопад, но этот однообразный шум не мешает слушать тишину. Скрипнул кузнечик, прошуршала в траве змея, возвращавшаяся с ночной охоты под свой камень; где-то вдали тоскливо икнула цапля. И снова ни звука, только шумит водопад…
Постояв несколько минут, Малыгин и Борисов вошли в ущелье, чтобы проверить службу пограничного наряда, еще вечером высланного туда начальником заставы. И почти сразу же, как вошли, услышали хриплое карканье ворон.
– Еще бы ведьму сюда, и как в сказке, – тихо проворил Малыгин, останавливаясь. – Как сговорились, никогда не дадут наряд врасплох застать.
Лейтенант Борисов, который впервые зашел в это ущелье и которому было жутко от этой черноты, окружавшей их, поднял голову, пытаясь увидеть птиц, и чуть натолкнулся на Малыгина.
– Орут, – продолжал так же тихо говорить старший лейтенант, обращаясь к Борисову. – Здесь и похоронили председателя?
– Здесь.
Борисов уже слышал об убийстве Капалина и о загадочном исчезновении банды. Рассказал ему об этом инструктор политотдела майор Данченко, когда лейтенант собирался в командировку. Майор предупредил тогда:
– Все, кто первый раз попадает в Подгорновку, пытаются распутать клубок. Смотри – затянет и тебя Шакирбай.
Действительно, лейтенант заинтересовался этой историей и вчера сам попросил начальника заставы майора Рудкова назначить его на проверку наряда в ущелье, чтобы выполнить задание начальника политотдела – проверить службу на отдаленном участке, – и побывать в ущелье, о котором так много говорят.
– Наряд в конце ущелья?
– Да.
– Пошли?
– Пошли.
3
Когда офицеры, проверив наряд, вышли из ущелья, стало светать.
Солнца еще не было видно, но лучи его серебрили дальние снеговые вершины гор; над одной из вершин перистые облака развернули веер, заря окрасила основание этого веера в розовый, а верх – в желтый цвет. Посветлели и горы, полукольцом окружавшие долину; отчетливо стали видны разбросанные на склонах и хребтах высокие и стройные тянь-шаньские ели. Борисов смотрел на игру утренних красок и жалел, что с каждой минутой становилось все светлее, и краски блекли.
Лейтенанта Борисова недавно назначили помощником начальника политотдела по комсомольской работе, приехал он с дальневосточной границы, из тайги, и не привык еще к горным рассветам – они поражали его своим разнообразием. Не знал Борисов и участка, а участок отсюда, у выхода из ущелья, был как на ладони. Лейтенант стал рассматривать его, запоминая тропы, дороги, ориентиры.
Слева – полоса тальника. Это речка Подгорновка, огибающая единственную горушку на участке заставы. От речки доносится шум водопада. За прибрежным тальником просматривается густая поросль кустарника с редкими деревьями. А дальше вздымаются горы – все выше и выше, на многих вершинах лежит снег. В одной из лощин змеится речка Шалая, по которой проходит граница. Речка Подгорновка впадает в Шалую.
У подошвы пологой горы белеют домики села Подгорновка. Борисов сравнивал это село с теми, которые привык видеть в тайге: ровные ряды улиц, крытые дворы; ни одного дерева, ни даже кустика на километр – там боятся пожара. Здесь же у каждого дома большой сад, но дома беспорядочно раскинулись у подножия. В селе – ни одной улицы.
На окраине села, почти под самой горой – крытый соломой ток с буграми желтой пшеницы. Немного левее большим четырехугольником чернеет развалившийся глинобитный дувал, обросший кустами татарника и лебедой.
– Что это? – показывая на развалины, спросил Борисов у Малыгина.
– Кошары Шакирбая.
Осень успела наложить свои краски на камыш, сплошной стеной обступившей большое озеро Коримдик-Куль, черневшее в двух километрах от села, сразу же за заставой.
– Кошары Шакирбая… – проговорил лейтенант, подумав о той загадочной истории, о которой рассказал и майор Данченко. – Так и не узнали, как банда ушла?
– Нет.
Борисов внимательно посмотрел на Малыгина. Невысокий, широкоплечий. Шинель по фигуре, а на шинели – зеленые, от полевого обмундирования, пуговицы. Борисов вспомнил, что и на кителе у Малыгина тоже пришиты зеленые пуговицы, он видел их вчера, но не обратил на них внимания, а сейчас подумал: «Обленилея. Пришил, чтобы не чистить».
– Нравятся, что ли, зеленые?
Этот вопрос для старшего лейтенанта был неожиданным. Он удивленно посмотрел на Борисова, потом на свои пуговицы и усмехнулся.
– Сойдут. А в штаб ехать – у меня другая шинель есть, – ответил Малыгин и, не давая лейтенанту времени что-либо сказать, сразу же добавил: – Пора на заставу.