Уже начали мерзнуть ноги, мороз пробрался через «арматуру» до тела, но Федор не давал сигнала. Неожиданно потянула поземка, вначале несильно, но каждую минуту ветер становился все порывистей – Федор не подавал сигнала. Николай Сырецких не выдержал:
– Евгей идет. Пора.
Федор ничего не ответил. Он понимал, что теперь нужно быть особенно расчетливым. Если нарушитель мог до этого не решиться перейти границу, боясь оставить следы на снегу, то сейчас, когда начинается евгей, пойдет смело, предвидя, что ветер сдует снег, а вместе с ним и следы.
«Еще пять минут и – можно идти», – решил Федор.
Ветер набирал силу быстрее обычного: прошло всего минут десять, как солдаты пошли назад по дозорной тропе к заставе, а контрольно-следовая полоса во многих местах была черной, как будто на ней никогда и не было снега; кое-где оголилась и степь. Ефрейтор Мыттев прибавил шагу. По участкам, где был снег, он почти бежал, а на оголенных от снега местах замедлял шаг, включал следовой фонарь, и, защищая ладонью, как козырьком, глаза от ветра и поземки, внимательно всматривался в хорошо вспаханную и проборонованную полосу земли. Сырецких тоже смотрел туда, где скользил по земле луч фонаря.
Следы они увидели вместе. Собственно, это не были хорошо видимые отпечатки следа, оставленные человеком или животным – это были невысокие твердые сиежные бугорки, которые ветер еще не в силах был оторвать от земли.
Федор остановился и присел.
– Человек, Коля. К озеру пошел. Совсем недавно, – уверенно сказал он.
– Доложить на заставу?! – спросил Сырецких и стал расстегивать чехол телефонной трубки.
– Подожди. Сколько отсюда до розетки?
Сырецких не ответил, а про себя подумал: «Как раз узнаешь в степи ночью, сколько до нее!»
– Семьсот метров. Много времени потратим. Если не догоним до озера, оттуда позвоним. – Федор встал, поправил автомат. – Не отставай.
Николай Сырецких вначале бежал легко, след в след с Федором. Сырецких был намного выше Мыттева, шаги делал широкие, но вскоре он уже напрягал все силы, чтобы не отставать, и все ждал, когда ефрейтор хоть немного остановится, чтобы проверить, не сбились ли они со следа; но, ожидая остановку, он понимал, что сейчас никаких следов обнаружить нельзя – евгей, набравший силу, сдул весь снег и с бешеной скоростью унес его через озеро. Федор и не искал следов, он бежал прямо по ветру к озеру, предполагая догнать нарушителя, если же это не удастся сделать, то, позвонив на заставу, можно будет разыскать след на берегу озера, который был не так крут, но на нем при любом ветре сохранялось немного снега; а что нарушитель идет сейчас к озеру, в этом Мыттев даже не сомневался. Подгоняемые ветром бежали пограничники по черной каменистой степи, один легко и быстро, другой тоже ровно, но через силу; мелкие камни больно били им в спины.
Вот уже линия связи, за ней, метрах в четырехстах, – озеро. Нарушителя нет.
– Дай трубку, – остановился Мыттев. – Отдохни, я доложу.
Сырецких вынул из чехла трубку, подал ее Федору и повалился на камни, а потом с большой неохотой повернулся головой к ветру: он руками прикрыл лицо от мелких камней, летящих с ветром, и с наслаждением распрямил ноги.
Через несколько минут вернулся ефрейтор Мыттев.
– Приказал начальник берег осмотреть. Вставай.
Они вновь бежали к озеру. Федор мысленно ругал себя за то, что слишком долго пролежал на стыке, поэтому не смогли они догнать нарушителя: «Теперь поднимется вся застава, поднимутся на том берегу рыбаки. В такой ветер. Эх шляпа, шляпа!»
След они искали недолго, он был хорошо виден на снегу, сохранившемся у берега; ветер даже не успел запорошить след, значит, прошло всего несколько минут, значит, нарушитель где-то рядом. Но на ровном и чистом, как стекло, льду не видно было никого, хотя уже начинало светать и пограничники могли хорошо видеть местность вокруг себя метров на двести.
С каждой секундой евгей дул все порывистей и порывистей; сейчас, Федор знал это, ветер сметал все на своем пути; Мыттев и Сырецких едва удерживались на ногах, расставив их широко и немного согнувшись вперед; их маскировочные халаты, неплотно облегавшие куртки, надулись на груди, как резиновые шары, а в спину больно били мелкие камешки. «Где нарушитель? Куда пошел?» – мысленно задавал себе вопросы Мыттев.
У охотника одна дорога, у волка – десятки. Так и путь нарушителя – отгадай его мысли, его планы, реши за него, как он поступит сейчас, как через минуту, да если еще для решения у тебя тоже считанные минуты: будешь медленно действовать, не догонишь, не задержишь. И Мыттев решал, обдумывал возможные варианты действия, взвешивал все за и против.
«Пошел через озеро! Легче идти, быстрей оторваться от границы!» – сделал твердое заключение Мыттев.
На том берегу есть поселок, и начальник заставы, видно, позвонил уже директору совхоза, а тот сейчас поднимает людей; нарушителя встретят там, но, может, евгей успел порвать провода, и связи с поселком нет. Пятьдесят километров льда – этот путь обязаны сделать пограничники, пусть даже связь с поселком не испорчена: пограничники обязаны преследовать врага, пока он не будет в руках.
Федор подал сигнал «вперед» и стал спускаться озеру, Сырецких последовал за ним, споткнулся о камень, скатился вниз и, как большой белый мячик, покатился по льду. От неожиданности Федор даже растерялся; он смотрел на быстро удаляющегося по льду товарища и ничего не понимал, потом крикнул: «Держись!» – сбежал на лед, но его сразу же подхватило ветром и понесло вперед. Теперь Мыттев понял, почему он не увидели нарушителя: его вот так же, как и их, по льду понес ветер. Федор, чтобы устоять на ногах, принял стойку лыжника, спускающегося с горы; лед был гладкий, и Федор катился быстро, но расстояние до Николая не уменьшалось; ефрейтор расставил руки, чтобы ветер сильней толкал его, но сделал это нерасчетливо, какую-то руку поднял немного раньше, евгей крутнул Федора и бросил его на лед. Федор почувствовал, как оторвалась от ремня сумка с патронами, он увидел ее, скользящую совсем рядом, хотел развернуться, чтобы взять ее, но ветер не позволил сделать это, он, как волчка, закрутил ефрейтора на льду. Нестерпимо больно вдавился в бок магазин автомата, Федор даже застонал.
Вот так же больно было, наверное, и тем деревьям, которые сейчас стоят мертвыми вокруг заставы. Они погибли, не успев распустить листья.
Посадить деревья в этой бесплодной степи предложил Федор. Все солдаты поддержали: «Хоть немного тени будет летом, а зимой небольшая защита от ветра». Начальник заставы, прослуживший здесь больше дасяти лет, отговаривал солдат, объяснял им, что евгей не раз срывал с заставы крышу, как-то однажды перевернул легковую машину, и с тех пор, когда дует евгей, выезжают только на грузовых; он убеждал солдат, что ветер переломает деревья, но солдаты стояли на своем, и начальник заставы разрешил им ехать к предгорью за деревьями.
Сажали зимой, выбирали деревья побольше, долбили ломом мерзлую землю и везли деревья прямо с кругами этой мерзлой земли – нелегкий труд, но солдаты работали упрямо.
Деревья посадили, провели от насосной трубу, раздобыли где-то резиновый шланг. Поливать, однако, деревья не пришлось: мелкие камни и песок счистили кору с деревьев и отполировали стволы лучше, чем наждаком. Федор вспомнил сейчас, как грустны были лица солдат, увидевших содранную во многих местах кору на деревьях после первого евгея. Потом он дул снова и снова, и лица солдат каждый раз были грустными и суровыми, когда после евгея они ходили смотреть на свою рощу. Деревья гибли, и ничем помочь им было нельзя. Им, наверное, было так же больно, как сейчас ему, Федору; его вертело на льду и несло с непостижимой скоростью к другому берегу; от маскировочного халата остались одни лохмотья, из куртки и брюк во многих местах торчала вата; болел не только бок, но и колени, и локти, и плечи, а мысли путались, порой сознание терялось совсем и отполированные стволы деревьев будто маячили перед глазами.
Федор врезался в тальниковый куст, пробил его, пробил метра на два сухой, жесткий камыш и остановился; ветер шумел в камыше, а Федору казалось, что шумит в голове – монотонно, надоедливо; ему хотелось, чтобы шум этот прекратился, тогда бы он немного отдохнул, а потом уже поднялся; но это было мимолетное желание, мысли сразу же сменились другими, тревожными: «Где нарушитель?.. Что с Николаем?.. Нельзя, лежать, а то замерзнешь!»
Федор ухватился за камыш, чтобы, оперевшись на него, подняться, но камыш ломался, тогда он, приминая снег, пополз к тальниковому кусту, ухватился за ствол и встал; ветер налетел на него, но Федор удержался на ногах, еще крепче ухватившись за ветки. Болело все тело, глаза не видели ничего, кроме голубовато-зеленых кругов. Покачиваясь, он стоял, никак не решаясь сделать первого шага, а евгей трепал лохмотья его одежды. Постепенно мысли Федора стали не так сумбурны, он начал обдумывать свои дальнейшие действия.
Кого искать, Николая или нарушителя? Нарушитель тоже пролетел через все озеро и далеко не уйдет; а Николай мог сломать руку или ногу и теперь замерзает.
«Найду Николая, оттащу в село, подниму людей», – решил он и, тяжело ступая, пригнувшись почти к сам земле, двинулся вдоль берега.
Шаг, второй, третий… Он увидел примятый снег и сломанный широкой полосой камыш – кто-то прополз. Сырецких или нарушитель.
Федор остановился. Он был уверен, что это след нарушителя, что Николай не уполз бы от озера, а стал бы искать его, Федора; может быть, он уже ищет, может, сам ждет помощи. Идти по следу, искать ли Николая – ефрейтор сразу решился, что предпринять.
«По следу! – приказал себе Федор. – Задержат Николая, найдут рыбаки».
Федор повернул в сторону поселка, идти стерался быстрей, ему помогал ветер, толкая в спину. Показался дом Антона Соколенко, главного лодочника, как называли его все рыбаки. Дом этот одиноко стоял метрах в двухстах от берега; до села от него было почти полкилометра. Следы вели к дому Соколенко.