Конечно же, создатели и хранители устоев (консерваторы) вполне могли бы выразить свое кредо строками Пушкина:
Два чувства дарят сердцу пищу,
Два чувства равно близки нам:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Но ни решительное предпочтение жареного сырому, ни облагороженная некрофилия не способны активизировать в обществе аварийный режим сверхмобилизации. Начиная с позднего палеолита, перед человеческим сообществом все время вставала одна и та же задача: создать управляемого, «ручного» Носферату, который мог бы и «врага съесть» и, когда потребуется, своевременно на кол сесть. Это была типичная idee fixe, отвергнутая в конце концов поздними всецело гарлическими цивилизациями, пошедшими по пути конструирования стационарных машин войны и сделавшими упор на технику, а не на суперанимацию.
Судя по всему, в свое время был найден некий приемлемый вариант, свидетельством чему и являются смутные предания о графе Дракуле и другие подобные истории. Есть основания полагать, что ритуалы жертвоприношения представляли собой сложнейшие реакторы многоцелевого назначения — в частности, генерирование зова бытия в модуляции голоса крови оставалось одной из важнейших задач. «Заведующие реакторами», а по совместительству и распорядители других ритуалов, именовались по-разному — жрецами, шаманами, брахманами, — и понятно, что ответственность на них лежала не меньшая, чем на конструкторах и руководителях современных ядерных объектов.
В индуистской иерархии воины-кшатрии шли после брахманов именно потому, что в некотором смысле были их порождением, по крайней мере, в части отваги и неистовства. Прерывать опасную работу было нельзя, и поэтому столь важную роль играли правила «ритуальной чистоты» (техники безопасности). Нашествия «варваров» повторялись регулярно, и главная характеристика варваров, даваемая всеми летописцами ранних цивилизаций, — кровожадность. Видимо, в этих протосоциумах, лишенных элементарных гарлических предосторожностей, реакторы работали почти безостановочно, причем реакцию синтеза запускал не посвященный (обладающий «допуском» специалист), а какой-нибудь упырь-уполномоченный…
Тем не менее практика замещающих жертв постепенно вытесняла трансляцию голоса крови: преодолеть несовместимость актуальных вампирионов (т. е. находящихся в активированном режиме сверхжизни) и сообществ неоантропов оказалось невозможным. Вампиризм в чистом виде не вписывается ни в какие структуры человеческого общежития. Его последней позитивной «миссией» оказалось уничтожение столь же «чистых» некрофагов, однозначно предпочитавших протухшее свежему. После чего, как уже было сказано, конфликт отцов и детей несколько потерял свою остроту.
Итак, в ходе социогенеза вампиризм в форме его максимальной кровожадности был подавлен. Но теневое присутствие и некоторые другие формы инобытия вампира сохранились. Сверхвитальная составляющая внесла свой вклад в важнейшие экзистенциальные проекты человечества, в психологию масс и даже в структуры рефлексии. Степени присутствия вампирического начала столь разнообразны, что их трудно отследить, даже пользуясь вампиром как инструментом (оптическим и транспортным средством).
Во-первых, множество социальных институтов и психологических установок могут быть поняты (по крайней мере по своему происхождению) лишь как противовампирические устройства — гарлические предосторожности. Часть из них мы уже рассмотрели.
Во-вторых. Хотя все уцелевшие цивилизации являются гарлическими в своей основе, но степени подавления вампиризма и формы его остаточного присутствия весьма различны. Возьмем две соседние, почти родственные цивилизации — китайскую и японскую. Уже различия в их кухне нам могут многое сказать. Китайцы — великие мастера всего приготовленного — страстные поклонники жареного, вареного, консервированного и даже протухшего (знаменитые яйца по-китайски). Они же известные приверженцы гарлических специй, включая собственно чеснок. Японцы, напротив, предпочитают сырое, полусырое и минимально приготовленное — идеалом питания здесь служит как раз натуральный продукт.
Трехтысячелетняя история Поднебесной прочно опирается на почитание предков и выделяется детально разработанным искусством захоронений и перезахоронений (согласно Дж. Нидэму, изобретенный китайцами компас первоначально использовался исключительно для обслуживания нужд покойников)[31], искусством хранить, помнить, коллекционировать. Налицо некрофильские тенденции и повышенные гарлические предосторожности.
Не менее славная цивилизация Японии отличается все же другими особенностями — школами единоборств и воинских искусств, кровавыми ритуалами сеппуку — наряду с возвышенно-утонченными техниками созерцания[32].
Ясно, что по шкале «некрофилия — суперанимация» два родственных народа достаточно далеко отстоят друг от друга. И все же перед нами, безусловно, гарлические цивилизации (других цивилизаций, впрочем, быть и не может), обуздавшие запредельную кровожадность, сплоченные ритуалами и символами, а не зовом штормящего Океаноса. И хотя степени блокировки зова различны, на сути дела это не сказывается. Подобные же различия существуют, например, между вьетнамцами и их соседями кхмерами[33].
Далее. Христианская традиция всегда выделялась из ряда вон выходящим некрофильством (и, соответственно, антивампиризмом). Культ мощей по своей роли сравним только с египетским. Различия между Ветхим и Новым Заветом, не устававшим провозглашать, что «Я есть Бог живых, а не мертвых», бросаются, конечно, в глаза, но они не касаются народных основ культа и глубинной эсхатологии[34]. Учение Николая Федорова о воскрешении отцов можно рассматривать как апофеоз «консерватизма» и традиционализма, хотя в силу своей предельной высказанности оно не имеет аналогов ни в мифологии, ни в традиции мысли. Человечество Федорова напоминает детей, увлеченно и сосредоточенно играющих в грандиозной песочнице, делая куличики. Только вместо песка — прах умерших, вместо формочек — их косточки, а вместо куличиков — трупы, готовые к анимации. Ирония судьбы состоит в том, что воскрешение сразу всех предков с новой силой возобновило бы конфликт отцов и дедов — самый непримиримый антагонизм не только в истории, но, может быть, и в природе вообще.
Особенно ярко в христианстве выражена вторичная некрофилия, связанная с оппозицией натуральное — консервированное. Речь идет не только о принципе нетленности мощей, необходимом для канонизации, но и об отношении к реликвиям (что в переводе с латыни означает одновременно и «остатки», и «останки»). Святые покровительствовали многим чаяниям человеческим, но вот что они предвещали напрямую, так это грядущие успехи консервной промышленности. Тем не менее даже такая система сдержек и противовесов не смогла изгладить все составляющие вампиризма. На протяжении всей европейской истории фиксировались спорадические попытки синтеза вампирионов (достаточно вспомнить графа де Пейрака), встречались и научные попытки обрести бессмертие через хорошо забытое старое[35]. Отсвет вампирической оптики блеснул и в построениях западноевропейской метафизики — но к этому мы еще вернемся.
Наша «фаустовская» цивилизация реставрировала много палеолитических тенденций — нисколько не уступая в этом смысле Китаю. Иначе обстоит дело с цивилизацией ислама. Здесь, скажем, традиция требует хоронить умершего в день смерти до заката солнца (минимизируется контакт с покойниками). В исламе наиболее строг запрет в отношении спиртных напитков — а мы помним, что алкоголь является главным консервантом, субститутом, симулякром и антагонистом крови. Напротив, практика жертвенного кровопролития прочно входит в обрядовую составляющую мусульманства (курбан-байрам). Есть и другие особенности, свидетельствующие о сравнительной слабости гарлического контроля. Но в панораме даже современных человеческих обществ существуют народы, у которых реакции суперанимации по-прежнему работают, хотя и в приглушенном режиме. Вот, например, что пишет о современных чеченцах не посторонний наблюдатель, а их земляк:
«Это чувство, или понятие, не переводится. Пытаясь передать его, можно перебрать множество эпитетов. У чеченцев же оно состоит из двух букв — ях Это короткое, но емкое слово, понятное семилетнему ребенку из глухого аула, которого сегодня бомбят, не имеет адекватного обозначения на языке, на котором пишешь. Здесь можно перебрать множество слов: героизм, гордость, честь, благородство, мужество, преданность, долг, самоотверженность, храбрость, дерзость, — но и они не наполняют емкость ях. Помимо того, что выражают эти слова, в нем есть еще что-то такое, что так и остается не переданным. Скажем, определенное состояние духа и тела. Помимо различных эмоциональных и физических составляющих, присутствует также и история, и взаимоотношения чеченцев между собой, и с другими народами. Ях — суть и даже определитель чеченца — внутренний алгоритм его психологии.
Невозможно сломать дух, в котором сидит ях. Каждый день видишь парней, идущих в бой или выходящих из него, — на их лицах улыбки и они не вымученные. Те, что не могут справиться с горсткой людей, вооруженных чувством, о котором идет речь, пытаются объяснить это неким фанатизмом, когда надо бы говорить о феномене. Но это уж их проблемы, а чеченцы — люди с ях… Когда человек в таком состоянии, с ним находятся все его предки — живые и мертвые, родственники и друзья, — где бы они физически ни находились; тут же рядом все известные ему фольклорные и исторические герои, и он духовно и физически состязается с ними.
Сердце может вздрогнуть, разум заколебаться и отказаться сделать то, что кажется неисполнимым, — тогда включается