Так вот, как справляться с этой трудностью? А зачем, собственно, с ней справляться? В чем здесь проблема для говорящего?
Вот здесь я хотел бы сослаться на одну очень любопытную психологическую работу В.К. Гридина, который показал, что в сущности эмоциональность говорящего перед аудиторией как бы трехслойна. С одной стороны, это, так сказать, эмоциональное самовыражение, реализация каких-то своих собственных психологических потенций; с другой стороны, это сознательная или, во всяком случае, целенаправленная эмоционализация аудитории, если можно так выразиться; и, наконец, есть еще и третье – это отраженное рикошетом от аудитории, так сказать, эмоциональное взвинчивание самого себя и введение себя в определенный эмоциональный тонус, то, что в цирке называется кураж, вещь для любого выступающего перед аудиторией, телевизионной или любой другой, абсолютно необходимая. Естественно, что выйти из положения, когда отсутствует обратная связь, можно только прогнозируя, представляя себе, как живая аудитория или как реальная телевизионная аудитория, которую я не вижу, должна или может реагировать на то, что я говорю или как я себя веду.
Но вот здесь возникает очень большая проблема: как это прогнозировать. Мне кажется, единственный путь в данном случае – это как бы сужение этой аудитории до «моей» аудитории. Я тогда смогу прогнозировать поведение, реакцию аудитории, когда я эту аудиторию знаю.
Знать аудиторию – мне кажется, в идеале это значит: иметь свою аудиторию, которую я знаю.
Я понимаю, что сейчас, при нынешнем положении телевидения, это скорее идеал. И тот же самый И. Фесуненко говорил о том, что он появляется там-то, но он еще выступает и там-то, и там-то, и там-то. Он все время появляется в нескольких различных, так сказать, ролях. И большинство выступающих по телевидению профессионально выступают в различных ролях.
Совсем недавно в прессе я где-то читал замечание Владимира Владимировича Познера. Он рассказывал, что когда к нему кто-то пришел и предложил ему вести передачу «Воскресный вечер с Познером», он был приятно удивлен и даже поражен таким предложением.
Мне кажется, что вообще-то говоря, это должно быть нормой. То есть я – телезритель – в идеале должен включать данную программу не на программу, а на человека. «Воскресный вечер с Фесуненко», «Воскресный вечер с Познером», «Воскресный вечер с Молчановым», я не знаю с кем, – или какой-нибудь другой, не воскресный вечер…
Мы этого, по-моему, немножко боимся. Для этого, естественно, нужно, чтобы человек сумел заработать эту популярность, сделать так, чтобы «на него» включали телевизор.
А, кстати говоря, включать могут по трем разным мотивам. Могут включать потому, что факты интересные, включают не потому, что это Иванов, а потому, что Иванов говорит о вещах, которые мне обязательно надо узнать. Может быть второе: включают потому, что это Иванов, и я хочу слушать именно Иванова. И третье – потому что Иванов, допустим, говорит в рамках «Взгляда» или «Пятого колеса», или любой другой популярной передачи, и популярность передачи проецируется на Иванова.
Вы понимаете, что третий вариант отнюдь не оптимален, что первый вариант обеспечить мы систематически, естественно, не можем. И, наверное, все-таки остается второе – зарабатывать, так сказать, себе популярность в хорошем смысле.
Эта популярность – из чего она складывается? Я бы выделил, наверное, шесть таких позиций.
Позиция первая. Это общая положительная установка. Я к «нему» хорошо отношусь. А к кому-то, наоборот, кого-то я не могу видеть на экране телевидения. Он начинает выступать, и я телевизор выключаю, потому что он неприятен.
Вторая. Это интерес. Вот Иванов (я буду говорить об Иванове, чтобы не называть реальных людей): Иванов всегда, когда он выступает, скажет что-то интересное. Может быть, он мне не очень симпатичен, но я не могу его пропустить, потому что я что-то интересное пропущу.
Третье – доверительность, Я верю, что Иванов мне не врет. Я верю, что он говорит то, что думает, что он не кривит душой.
Четвертое – совпадение с моими позициями, Иванов говорит то, что я думаю. Или… то, что я думаю, что я думаю – наиболее частый случай. Я могу и не сформулировать это для себя, у меня, может быть, и нет такой четкой позиции, нет убеждения, но он говорит – и это мне близко, я это принимаю, это мое.
Пятое. Это совпадение «его» с желаемым имиджем. То есть «он» говорит то, что я хочу, чтобы он сказал. Тогда он мне приятен, тогда я его принимаю, тогда он мне нравится.
И последнее. Это чисто эмоциональное к «нему» отношение. Я думаю, что едва ли, конечно, в Гостелерадио ведется учет любовных писем, которые получают ведущие. Но думаю, что, между прочим, это было бы очень интересно – посмотреть, кто из ведущих получает вот эти письма, потому что это тоже для имиджа, для личности очень существенный момент.
Реплика: Многие в эфир стремятся, чтобы получать такие письма.
Не знаю, но мне кажется, что исследовать, когда, и кто, и почему получает эти письма, было бы очень любопытно. Хотя это не самое главное, конечно.
Вторая трудность – а я в сущности уже к ней перешел – это как раз и есть проблема: каким образом обеспечить внимание к себе. Потому что телевизионная аудитория тем отличается от любой другой, что она психологически совершенно рассредоточена, каждый думает о своем, и нужно ее психологически собрать.
Третья трудность. Это то, что телевизионная аудитория не поддается заражению. И вот именно поэтому есть необходимость постоянно поддерживать контакт с аудиторией. Мало того, что я один раз ее заинтересовал, надо, чтобы все время этот интерес не гас.
Здесь опять есть предложение, которое едва ли сегодня реализуемо, но, наверное, в принципе оно реализуемо: чтобы человек по возможности выступал так, тогда и по таким поводам, когда его ждут. То есть чтобы не было реакции вроде: «Ах, как хорошо, что сегодня выступает Фесуненко». Или: «Как хорошо, что сегодня выступает Молчанов». Нет, чтобы я знал, что если сегодня произошло то-то, если сегодня такая-то тематика должна быть, то я хочу, чтобы сегодня выступил именно Фесуненко, хочу, чтобы сегодня выступил именно Молчанов, сегодня выступил именно Иванов.
Четвертая трудность. В. Саппак об этом прекрасно писал – есть у телевидения такая «безгалстучность» или то, что его смотрят «в мягких туфлях». Говорящему по телевидению нужно, с одной стороны, сохранить некоторую отстраненность, а, с другой стороны, все-таки и «интимность» определенная нужна.
Это, кстати говоря, требует совершенно специфической манеры. По телевидению у нас огромная литература, но я нигде не встречал серьезного анализа этой специфической телевизионной манеры выступления. Могу сослаться только на какие-то общие наблюдения или на опыт. А ведь это очень специфический стиль речи, стиль общения с аудиторией.
Пятая. Эта трудность в том, что аудитория любого телевизионного выступления гораздо более разнообразна, чем любая живая аудитория, то есть там представлены самые разнообразные люди. Почему-то в той литературе, которая мне известна, по телевизионной речи, в частности, в основном пишется, что надо говорить понятно и надо говорить так, чтобы это было понятно аудитории.
Но это же только маленькая часть того, что должен учитывать выступающий по телевидению! Во-первых, что такое «понятно»? Есть такое понятие семиотической группы (я не имею возможности сейчас об этом говорить) – это различный уровень владения лексикой, с одной стороны, и владения структурой текста, то есть различное понимание структуры текста, построения его, композиции. Таких семиотических групп выявлено 7. Первой все понятно, седьмой ничего не понятно.
Но ведь есть еще и уровень информированности. Мы уже привыкли к тому, что наши люди якобы все знают. Они на самом деле далеко не все одинаково всё знают. И уровень информированности мы, по-моему, учитываем сейчас недостаточно. Это целее видно по тем очень хорошим передачам, которые идут по телевидению. Они хороши для нас с вами, но это не значит, что они хороши для всех одинаково – я имею в виду «фоновые знания», уровень и характер информированности, на который они рассчитаны.
Характер аргументации. Это то, что мы тоже практически не учитываем. Наконец, различия по характеру принятых мною, то есть зрителем, ранее социальных установок. То есть на что ложится то, о чем я говорю? И здесь тоже многое, еще очень многое предстоит, мне кажется, сделать.
И шестая. Она связана с той самой «человечностью» телевидения, о которой мы все говорим. Я позволю себе высказать только одно соображение, которое мне кажется принципиально важным. Чем более важна задача телевизионного общения, чем более ответственна та задача, которую я, выступающий по телевидению, должен решить (а мне кажется, что если я, по Станиславскому, не имею некоторой задачи, выходя к микрофону и перед камерой, то это очень плохо. Я должен для себя ясно представить, почему и зачем я сегодня говорю это), тем более человечным, личностным должен быть способ доведения ее до аудитории.
У нас почему-то чаще получается наоборот. Решая задачи, может быть, не самые главные, мы интимничаем с аудиторией. Чем более важные решаем задачи, тем более становимся сухими. А мне кажется, должно быть совсем иначе. Убеждают ведь не тексты, даже самые хорошие, а убеждают люди, ведут за собой не лозунги – люди ведут за собой.
И последнее. Мы все время рассуждаем таким образом, как если бы то, что мы должны довести до зрителя, – наша социальная, социально-психологическая позиция, наша задача воздействия, – как если бы она все время оставалась одной и той же. Но ведь сейчас происходит невероятная динамика развития, политического развития, социально-психологического развития, завтра уже не то, что сегодня, а послезавтра не то, что завтра. И мне кажется, что мы с вами сейчас не вполне успеваем за этим, во-первых, и, во-вторых, не решаем одной задачи, которая должна решаться; значительная часть аудитории ригидна, жесткa. Она не поспевает за этим развитием. И это, кстати, большая трагедия, драма социальная, психологическая