ансиордании) – гораздо большей по площади, чем сегодня обсуждается в контексте проекта двух государств. К тому же основные фигуры в палестинском руководстве активно участвуют в создании антисемитской мифологии. Махмуд Аббас, с 2005 года председатель Палестинской национальной администрации, защитил в 1982 году в Москве кандидатскую диссертацию, в которой утверждал, что сионисты сотрудничали с Третьим рейхом, помогая ему в окончательном решении «еврейского вопроса», с тем чтобы побудить европейских евреев бежать в Израиль. Оценка числа убитых во время Холокоста евреев – 6 миллионов, – считал он, откровенно завышена[149]. Последнее утверждение не только противоречит фактам, но и сильно отдает антисемитизмом, правда, следует оговориться, что позднее Аббас открестился от своей диссертации и признал Холокост величайшим преступлением в истории человечества[150]. И, чтобы привести последний пример, «Хартия Хамаса» недвусмысленно призывает убивать евреев и солидаризуется с теорией заговора мирового еврейства, опираясь, в частности, на так называемые «Протоколы сионских мудрецов», наукой давно признанные подложным документом[151]. Когда Мусе Абу Марзуку, одному из видных руководителей Хамаса, был задан вопрос, почему «Протоколы сионских мудрецов» были включены в «Хартию», он ответил, что сионисты сами написали этот текст и теперь это отрицают[152]. Проистекающая из всего этого демонизация Израиля, сионизма и евреев эпистемологически несостоятельна, морально неприемлема и, конечно, приводит к тому, что большинство палестинского населения не имеет ни малейшего представления ни об истинном положении вещей в Израиле, ни об умонастроении израильтян.
Подводя итог, можно сказать, что обе стороны, хотя и в неодинаковой мере, не желают или не могут отказаться от доказуемо ложных фактических утверждений, на которых зиждется их самодовлеющий нарратив. Израильско-палестинский конфликт, таким образом, с большой наглядностью показывает, какую конструктивную роль может играть этика ответственного суждения в тех случаях, когда необходимо избежать кровопролития и избавить людей от страданий. Неспособность осознать факты и постичь историю другой стороны углубляет этот конфликт вот уже многие десятилетия и чрезвычайно затрудняет его разрешение.
Принцип ответственного суждения, несомненно, не является панацеей от любых культурных, политических или религиозных конфликтов, с которыми сегодня сталкивается человечество. Но, последовательно применяемый, он мог бы сделать более содержательными многие дискуссии. Беда в том, что и крайне правые, и крайне левые в «первом мире», равно как различные группировки «третьего мира», не признают его ценности. Приведенные здесь примеры показывают, что для формирования здравого научно обоснованного мнения потребны определенные базовые знания, но для этого людям в развитых странах следует обеспечить принципиальную доступность инструментария, необходимого для поиска информации и критического ее осмысления. Но использовать эти инструменты как полагается они смогут, лишь если вернутся к просвещенческому самосознанию, которое в наше время буквально парализовано идеологией политической корректности. К этой теме я еще рассчитываю вернуться в конце данного очерка.
КАК РЕСЕНТИМЕНТ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ДОБРОДЕТЕЛЬ
Элитам принципиально не доверяют оба лагеря, как правые, так и левые. В широких кругах считается, что специалисты в конкретных областях, будь то экономика, биология, медицина или наука о терроризме, не представляют народных чаяний, так как принадлежат к далекой от народа элите, которая преследует лишь свои собственные интересы. Разумеется, нельзя отрицать, что порой так и бывает, однако применительно к ученым вообще этот упрек несправедлив. Если мы говорим не об экономических или политических элитах, а об элитах меритократических, то есть о людях, статус которых обеспечен их собственными достижениями, то в большинстве случаев этот упрек – следствие ресентимента. По-человечески это очень понятно, но именно поэтому с трудом осознается. Кому не знакомо досадное чувство, когда в споре по какому-либо специальному вопросу тебя не воспринимают как равного собеседника? Приведу пример из личного опыта. В 2003 году, в преддверии парламентских выборов в Израиле, я участвовал в совещаниях стратегической команды партии Авода. Когда разговор шел на тему, по которой я являюсь специалистом, меня слушали внимательно, но стоило нам перейти к принятию важных стратегических решений, как я фактически лишался слова. Я возмущался, воспринимая это как пренебрежительное отношение к моему мнению, но в душе отлично понимал причину происходящего. Наша стратегическая команда состояла из политиков, социологов общественного мнения и PR-специалистов, имевших в багаже уже много подобных кампаний, я же был абсолютным новичком. Мне было очень нелегко справиться со своим ресентиментом, но я по крайней мере старался держать его в узде.
Политическая корректность нацелена помимо прочего на то, чтобы не нанести обиду или не возбудить зависть у тех, кого другие люди в чем-то превосходят. Как ни благородно выглядит эта установка, эффект ее сомнителен. Смешно выглядит, когда про человека низкого роста говорят, что он «vertically challenged», а про лысого (тема, близкая автору настоящего очерка) – «hair-challenged». То, что в этих примерах кажется всего лишь забавным, может принести большой вред, когда затронуты вопросы профессиональной компетенции. В период беспорядков 1968 года считалось в порядке вещей, что учащиеся оспаривают права преподавателей определять, чему им следует учиться и что знать. Нельзя отрицать, что эти требования принесли известную пользу: иерархические отношения стали утрачивать ригидность, профессорам пришлось проявить бóльшую гибкость. Однако тенденция подвергать сомнению любой профессиональный авторитет сказывается в учебном процессе и в наше время: исследования показали, что преподаватели все чаще испытывают давление, вынуждающее их ставить студентам хорошие оценки, так как студенты считают, что таковые причитаются им по полному праву, а не как поощрение за успехи в учебе[153]. Вместе с тем преподаватели многих дисциплин находят все более затруднительным критиковать студентов и требовать от них усидчивой работы. И это тоже имеет прямую связь с политкорректностью. Статистика утверждает, что мера интеллектуальной одаренности (как и большинство других индивидуальных характеристик) в человеческом сообществе подчиняется закону нормального распределения. Попросту говоря, это означает, что не все студенты одинаково талантливы. Поэтому невозможно избежать ситуации, когда большинство учащихся испытывают болезненные чувства из-за того, что они уступают кому-то из своих товарищей. Мы соглашаемся с таким положением вещей в футболе, шоу-бизнесе, но также и в некоторых других профессиональных сферах, таких как медицина, юриспруденция или инженерные дисциплины, где успехи и достижения, вообще говоря, допускают более объективную оценку. В более «эластичных» дисциплинах, однако, студентам такое дается труднее. Похожие феномены дают себя знать, когда дело касается распределения доходов. От социализма, куда восходят ее корни, политкорректность унаследовала неприятие такого явления, как предпринимательская одаренность, которая при либеральном устройстве экономики дает одаренным людям большие преимущества. Я здесь не собираюсь защищать непотические элиты и непрозрачные классовые структуры, но давайте осознаем, что политическая корректность преследует цели абсолютно недостижимые: оберечь недостаточно успешных людей от зависти и уязвленности.
В результате мы получили культуру, которая маскирует ресентимент, выдавая его за добродетель[154]. Произошло нелепое смешение двух совершенно разнородных начал. С одной стороны, идеал Просвещения, согласно которому все люди от рождения имеют основные права: право на свободное развитие, на телесную неприкосновенность, свободное выражение мнений, на человеческое достоинство и т.п. Этот идеал постепенно подрывал общественные устои, при которых немногие пользовались привилегиями в силу своего статуса, дворяне унижали и эксплуатировали крестьян и других людей из низких сословий. Отсюда закономерно вытекают до сих пор звучащие в современных демократиях призывы к равенству возможностей всех членов общества, имеющие огромное значение как в этическом, так и в практическом плане. Но в перспективе политкорректности – и в этом состоит второе начало – отсюда же вытекает притязание на полное равенство и требование стереть все иерархические структуры и все различия вообще. Просвещенческий идеал равенства оказался смешанным с требованием права на то, чтобы никогда не испытывать обиды и униженности. Но это требование нереализуемо. Каждый человек, кто бы он ни был, уже чисто логически должен уступать кому-либо другому хотя бы в чем-то, идет ли речь о спортивном, артистическом, писательском, математическом или предпринимательском таланте. Ницшевский анализ ресентимента остается в этом отношении абсолютно адекватным: если не удается унять ресентимент средствами культуры, если из него делают добродетель, это достается дорогой ценой[155]: зарождается общественная культура наименьшего общего знаменателя, в которой запрещено все, что может исключить из дискуссии хоть кого-то. Подобная нивелировка культуры зиждется, естественно, на некоем ложном представлении о жизни, ведь никто всерьез не захочет жить внутри культуры, в которой нельзя даже пожелать сотворить что-либо выдающееся. Каждый хочет, чтобы хирург, оперирующий его ребенка, был талантлив и медицински образован, насколько это возможно. Возражение: «Разве это справедливо, что не каждый человек может стать хирургом?» – по справедливости можно считать абсурдным. И уж конечно, если бы высшая школа и система здравоохранения вдруг отказались от строгих критериев отбора кандидатов, это решение явилось бы этическим скандалом. Все мы хотим смотреть фильмы гениальных режиссеров, иметь компетентных экономистов во главе центральных банков и чтобы нашим самолетом управляли тщательно испытанные пилоты. Логика политической корректности поэтому просто внутренне непоследовательна: сложные современные общества не могут функционировать, не имея высших достижений