– Видно, что вы все горожане, – глядя, как они озираются по сторонам, засмеялся Николай Дмитриевич. – В селах и маленьких городках вы не встретите толп ни днем, ни вечером! Люди или на работе, или перед телевизором – тут по улицам не шатаются! Нам же лучше. Когда начнем искать, никто не будет стоять над душой, выясняя, что мы тут делаем.
– Копать в людном месте – это жуть! – энергично одобрил Влад. – Особенно на пляжах: все детишки с совочками собираются вокруг тебя – и весь район поисков немедленно оказывается в песочных куличиках!
– А вы специалист? – скривилась Нюрочка.
– Десять лет каждый отпуск на копы езжу, – спокойно сказал Влад.
– Хвастун, – едва слышно шепнула Нюрочка.
Кисонька беззвучно хихикала. Смешные эти двадцатилетние. Она сама проделывает такие штучки гораздо изящнее. Ну у нее и опыта побольше, чем у Нюрочки. И парень, который ее интересует, покруче Влада: судя по интересу Большого Босса к Кисонькиному шляхетному предку, под ником скрывается не иначе как принц Уильям, наследник британского престола собственной персоной! Учитывая, что Уильям вдвое старше, женат и с ребенком… вот уж счастье привалило! Кисонька фыркнула так злобно, что Николай Дмитриевич шарахнулся и испуганно пролепетал:
– Мы сейчас идем к донжону. К центральной башне замка.
Они миновали крохотный парк, добрались до невысокого холма, поднялись по каменной лестнице…
– Ну и где замок? – спросила Греза Павловна.
Глава 7Остропольский замок
Серые массивные башни Остропольского замка поднимались из тумана.
Кровавый туман стлался по земле, подползал к ногам, связывал колени, полз выше, вцеплялся в горло, не давая дышать. Стянутые сыромятным ремнем запястья мучительно болели, просунутая в кольцо рук жердь ссаживала кожу, Катерина не чувствовала стертых от долгого пути ног, колени мучительно дрожали, но падать нельзя, спотыкаться нельзя: упадешь – конец! И она шла не различая дороги, кровавый туман плыл перед глазами, сквозь него прорывались свист бича и злые лающие команды – Катерина не понимала ни слова, словно на чужом языке говорили…
– Татары! – простонала она.
– Татары и есть! – откликнулся сзади злой и безнадежный голос.
«Давно, пятнадцать лет назад… Старая Рузя… она и тогда уже была немолодая, лет тридцать… – в голове словно молот бухал. – Татары пришли, мужа убили, детей, Рузю в Кафу[21] гнали… Казаки! Казаки догнали полон, освободили Рузю! Тато моего казаки!»
– Казаки придут, казаки нас спасут! – снова застонала девочка.
– Тю, дурна! – удивился голос рядом, и Катерину вдруг сильно толкнули в плечо, так что она чуть не влетела головой в идущего впереди пленника. – Да просыпайся уже! Это и есть казаки!
Катерина с трудом подняла гудящую, как сброшенный со скалы медный казан, голову – грязная, свалявшаяся от пота и крови коса перекатилась на плечо. Перед глазами и впрямь плыл туман – мелкая пыль, поднятая с дороги десятками колес и сотнями конских копыт. И пыль эта и впрямь отливала красным – от сотен сбитых в кровь ног. Впереди и позади нее были люди – и все они, как ягоды смородины на стебелек, связанными руками были нанизаны на длинную жердину. Ни вбок не шагнешь, ни назад не отпрянешь, только и остается что шагать и шагать рядом с забитыми добром возами, туда, куда гонят едущие по бокам всадники в богатых жупанах[22] и с длинными чубами, свисающими из-под бараньих шапок.
«Рузя умерла, – с беспощадной отчетливостью вспомнила Катерина. – Мама… Мама умерла. Дмитро… Дмитро стрелял из окна хаты. За ним побежали… побежали казаки. Казаки не придут! Казаки уже пришли! Убили Рузю, маму, Дмитра…»
Обрушившееся на нее понимание было таким чудовищным, яростным и… невозможным, что ее скрутило в узел, ноги заплелись, она повисла на удерживающей ее жердине. Сильный пинок по ноге заставил ее выпрямиться.
– Держись! – прошипели сзади. – Хорошо хоть очнулась, а то как мертвая идешь, и на ночь встаем, тоже будто неживая!
Катерина попыталась обернуться, но жердина не пустила, только резко задергалась от ее движения, ломая строй пленников.
– А ну! Что тут у вас? – зазвучал над головой резкий мужской голос.
– Да вот дивчина с ума сошла – думает, нас татары захватили! И с чего это она, никак понять не могу, а, пан?
– Молчать! – звучно щелкнула плеть, раздался короткий вскрик, и тут же веселый голос добавил:
– Так я и говорю: какие же татары, когда это славные паны-черкасы[23]!
– Без языка останешься! – щелкнуло снова, мимо рысью проскакал конь, Катерина увидела только сапоги всадника, полы длинного кунтуша и подергивающийся как змея хвост нагайки.
Стены из грубого серого камня приближались с каждым шагом. Каждое прикосновение измученных ног к дороге заставляло вздрагивать от боли, Катерина вступила во что-то вонючее, омерзительно чавкающее – и испытала облегчение… потому что боль на краткое мгновение стихла. Вокруг стен бушевал казачий табор. Остро пахло кипящим в громадных котлах кулешом, навозом и смесью конского и человеческого пота. Давно пустой желудок Катерины свело спазмом, а рот наполнился слюной с горьким привкусом желчи. Ржали лошади, и сновали люди: казаки в пестрых жупанах, крестьяне с корзинами, погонщики медлительных волов – полные возы, точно в разверстый рот, втягивались в арку крепостных ворот, а пустые вытекали обратно. На поднятой крепостной решетке мерно качались повешенные. Судя по богатству платья, это был поставленный князем Острожским каштелян замка… и его жена. Катерина долго и непонимающе смотрела на еще два подвешенных к решетке тела… Почему они такие маленькие, даже меньше самой Катерины? Поняла и, отчаянно вскрикнув, попыталась прикрыть глаза плечом – но веревка не пустила.
– Держись, столько прошли – недолго уже! – снова зашептали сзади. Крепкий пинок не позволил Катерине свалиться на колени, повиснув на связанных руках.
Озабоченная замковая прислуга деловито пробегала под телами своих недавних хозяев. Тень сторожевой башни упала на пленников. Стало сумрачно, их загнали под арку крепостных ворот в толстой, как две Катеринины хаты, стене. Ребристые булыжники холодили ноги, сверху снова обрушился свет, и они оказались на внешнем замковом дворе. Замковый двор мычал, хрюкал и гоготал. Неторопливо прошествовала тяжелая от молока корова, торопливой побежкой пересекло двор куриное семейство – желтые цыплята поспешали за пестрой мамашей. За огороженными у стены загончиками блеяли козы, из другого загончика замурзанный мальчишка выгонял верещащих поросят.
– О, туда вас! – искренне возрадовалась оставшаяся с пленниками пара конвоиров. Со сноровкой, выдающей немалый опыт, они начали по одному, как чеснок со связки, отцеплять пленников с жердины и заталкивать в загон.
Катерину дернули за связанные руки…
– Пусти! – вдруг пронзительно и страшно закричала она и, со всей силы пнув охранника по голени, рванулась прочь. Казак легко перехватил ее за талию, не дав пробежать и пары шагов, Катерина отчаянно забилась в его руках. – За что? Мой тятя сотник был, казацкий сотник… вы… Отпустите! Мама-а-а! Отдайте маму! Верните!
Охранник швырнул ее на покрытую нечистотами землю и с оттяжкой стегнул плетью. Резкая, отнимающая даже крик боль заставила девочку выгнуться, будто лук.
– Я такое уже слыхал! – раздался вдруг рев, смахивающий на медвежий. Катерину рывком подняли с земли, и она повисла, пиная ногами воздух. Она сразу узнала это лицо, эти вислые усы. – Сотнико-овна! – его губы растянулись в жуткой улыбке. – Нехай меня чертяка забодает, если ты не с того самого подворья, где меня щенок с пистолем подстрелил! – Он неловко повел плечом – богатый жупан соскользнул в свинячью лужу, но он даже головы не повернул. – Тебя ж пан гетман от меня забрал? Ничего, сейчас уже я тебя заберу! – Он закинул Катерину на другое, здоровое плечо. Девчонка отчаянно завизжала, но перекрывая ее ор, завопил сосед по жердине, оказавшийся пареньком годка на три постарше Катерины, белобрысым, веснушчатым, со вздернутым носом, хитрющими глазами и такой глоткой, что перепуганная курица, растопырив крылья, в ужасе помчалась по двору, а корова протяжно замычала.
– Добычу крадет! Вор! Обманщик! – надрывался хлопец. – Паны товарищи лыцарство, да что ж это делается! Разве ж у Войска Запорожского нету ни правил, ни законов, разве не клянутся казаки на святом Евангелии, что, если кто добычу потаит, Господь его покарает и в этом мире, и в следующем? Тоже клялся, небось, а сам середь бела дня у своих братьев из доли девку тянет!
– Верно, не дело, – неуверенно начал один из конвоиров. – Пока паны старши́на все по-честному меж панами товарищами не поделят…
– Чихал я на панов старшину! Моя девка! – казак все еще орал, не понимая, что кричит один на вмиг умолкшем дворе. Свисающая с плеча Катерина с трудом вывернула голову, увидев возвышающегося над ней жеребца и разряженного всадника в шапке с пером, с интересом разглядывающего орущего усача. За спиной у всадника, тоже верхóм, виднелась богато разодетая казацкая старшина.
– Ты того… обернулся бы, пан, что ли… – с некоторым даже сочувствием вдруг сказал враз переставший возмущаться белобрысый хлопец.
Усач развернулся… босые ноги Катерины прошлись по носу жеребца – тот попятился и злобно фыркнул. Мгновение – усач узнал всадника и, мрачно хмурясь, согнулся в поклоне. Катерина бессильно свисала с его плеча.
– Как звать? – обронил всадник.
– Охримом, пан гетман!
– Ты недоволен моим решением, Охрим? Думаешь, лучше поделишь добычу, чем паны старшина? – Косинский холодно усмехался, а глаза его оставались острыми и колючими, словно взведенные стрелы на самостреле. – И как же? Себе, себе и еще маленько себе?
Вокруг захохотали. Усатый Охрим побагровел от злости, но смолчал.
– Чихал он на нас! – пробурчал за спиной Косинского казацкий полковник, толстый, аж кобыла под ним проседала. – Эдак ежели каждый на нас чихать будет… прочихаются! А ну положь девку где взял! – надсаживаясь до вздувшейся жилы на лбу, заорал полковник.