Потом он сидел на табуретке в маленькой комнатке и смотрел, как над ним хлопочет Оксана. Она мазала чем-то прохладным его плечи, шею и спину, её проворные пальцы причиняли, конечно, боль, но эта боль казалась ему по сравнению с тем, что он только что пережил, удовольствием. Забинтовав его раны, Оксана вдруг взяла его лицо в свои теплые, мягкие ладошки, посмотрела прямо ему в глаза.
Генка почувствовал, как что-то сладко оборвалось у него в груди.
В следующее мгновение он уже погрузился в темную пучину спасительного сна. Генка уснул, не успев даже закрыть глаза и убрать с лица пугающую, загадочную улыбку смертельно уставшего человека, гордого своей победой. Победой над самим собой. Самой большой победой, какую он одерживал в своей ещё короткой и, в сущности, еще только начинавшейся жизни.
Николай Коротеев«Психологическая» стена
1
Они шли по гребню на высоте трех тысяч семисот метров.
Ветер, зажатый в скалах, набирал здесь силу горного потока. Он мог столкнуть в пропасть каждого при первом же опрометчивом шаге. Шестеро альпинистов, в связках по двое, двигались очень осторожно, то и дело припадая к камням, пережидая, когда порыв ветра ослабнет.
Спортсмены были одеты в перкалевые штормовки, подбитые мехом, с остроконечными капюшонами. Среди нагромождений гигантских скал, гладких отвесов и каменных взлетов они напоминали крохотных гномов.
Потом альпинисты прошли по узкому каменному выступу-«полке» на площадку.
Ветер пропал. Было слышно, как он посвистывает в скалах за поворотом.
— Вот она! — неожиданно для себя громко сказал Мурат.
Пятеро проследили за его взглядом. Они тяжело дышали — давал себя знать разреженный воздух высокогорья, и борьба с ветром утомила их.
— Вот она, — повторил Мурат негромко, словно поправился извиняясь.
Его товарищи молчали.
Они смотрели на каменную стену высотой в четыре десятиэтажных дома. Стена была стального цвета. Лишь кое-где в неё вкрапливались, словно ржавчина, рыжие породы, а посредине проходила угловатая трещина, едва приметная на расстоянии.
Самый высокий в группе, Мурат глядел на стену поверх голов своих спутников. В душе он ругал себя за несдержанность. Его товарищи, как и он, отлично знали, что это и есть та самая «Психологическая» стена.
Так её прозвали альпинисты.
— Отдохнем, — сказал парень, шедший первым.
Мурат понял, что товарищи почувствовали его волнение. Ему совсем не хотелось этого, но так получилось.
Спортсмены сели, прислонившись рюкзаками к камням.
Было холодно, но солнце припекало.
Протерев запотевшие очки, Мурат посмотрел влево. С площадки, на которой они сидели, хорошо просматривалась перемычка между двумя увалами. Вернее, снежный намет, засыпавший её. Дальше шла наклонная полка, похожая на карниз здания. Она заканчивалась широкой плитой, напоминавшей односкатную крышу. И наклонная полка и плита — основание «Психологической» стены — обрывались в километровую пропасть.
С этой «Психологической» стены и сорвались в пропасть два года назад четверо альпинистов. Четверо из шести. Они шли в одной связке. Двое благополучно преодолели стену и закрепили веревку наверху. Но кто-то из стоящих на полке или поднимавшихся по отвесу стены сорвался. Веревка, закрепленная на камнях, не выдержала тяжести падавшего, лопнула, и тогда упавший увлек за собой остальных.
Мурат, тогда только что поступивший на работу инструктором контрольно-спасательной службы, вместе с начальником пункта Николаем Семеновичем Смирновым вышел в горы. Дело было зимой, а группа, попавшая в беду, совершала первое в истории зимнее восхождение на трезубец Домбай-Ульгена.
Погибшую четверку искали неделю. На дне пропасти было много снега, и тела альпинистов провалились очень глубоко. Когда их откопали, они напоминали фигуры из группы Лаокоона. И были так же тверды, как мрамор.
От места гибели в Домбайскую поляну возвращались на вертолете. Всю дорогу молчали. Мурат старался не смотреть на покрытые брезентом тела, а Смирнов ушел в кабину к пилотам.
Мурат впервые столкнулся с беспощадностью гор. Он долгое время не заговаривал со Смирновым о трагической попытке зимнего штурма Домбай-Ульгена, потом спросил напрямик:
— Почему они погибли?
— Не так шли, — коротко ответил Смирнов.
— Не так? — удивился Мурат. Ему казалось, что нет более надежной страховки, чем связка вшестером. Ведь каждого в случае срыва удерживают пятеро, четверо, ну, трое наконец.
— Не так, — убежденно повторил Николай Семенович. — Надо идти в связке по двое. Только по двое.
— И в этом залог успеха?
Николай Семенович окинул взглядом могучую фигуру Мурата, рядом с которым казался себе щуплым парнишкой:
— Успех решает тренировка. Ну и, конечно, характер!
Тогда-то Мурат и задумал совершить вторую попытку зимнего штурма Домбай-Ульгена. Во время летнего альпинистского сезона Мурат встретился с ленинградским мастером спорта, инженером-судостроителем Виктором Синицыным. Среди альпинистов Виктор был известен под прозвищем Генерал. Веселый балагур и гитарист «внизу», Синицын преображался в горах. Его словно подменяли. Он становился молчаливым и суровым, а его выдержка и выносливость изумляли даже бывалых.
Будто между прочим Мурат сказал Генералу:
— Неплохо бы зимой прогуляться по трезубцу.
— Та история тебе покоя не дает? — усмехнулся Синицын. — Или ты решил принять вызов Домбай-Ульгена? И нас подбиваешь?
— Второй год присматриваю компанию.
— Выбрал?
— На тебе остановился.
Виктор в ответ тронул струны гитары. Постоял Мурат, послушал и, приняв молчание за отказ, ушел.
А через неделю Генерал явился на контрольно-спасательный пункт.
— Мурат, ты больше никого не присмотрел?
— На Домбай-Ульген?
— Ну ясно. С нашего завода ещё четверо решились пойти. А тебя — шестым. За идею.
— Пойду. Если начальство отпустит. Как вы, Николай Семенович?
— Кто да кто пойдет? — спросил Смирнов.
Синицын назвал.
— Что ж, ребята дельные, — подумав, проговорил Смирнов. — Тренируйтесь. А что думают по этому поводу в Центральном совете общества?
— Они думают, что зимнее покорение Домбай-Ульгена следует засчитать как первовосхождение.
Мурат очень обрадовался. За два года работы на контрольно-спасательном пункте он облазил горы Западного Кавказа, но все восхождения пролегали по хоженым и перехоженным маршрутам, а в первовосхождении ему участвовать не приходилось.
Штурм вершины — это экзамен. Только особый. В альпинизме нельзя пойти на авось. Тому, кто любит риск, лучше не подниматься в горы, потому что цена альпинистского риска — жизнь.
Николай Семенович согласился отпустить перворазрядника Мурата на восхождение высшей категории трудности. Смирнов хорошо знал своего воспитанника. Они вместе не раз выходили на самые опасные спасательные работы — лазили в похожие на ловушки трещины ледников, поднимались по спинам дремлющих лавин, пережидали громоподобные низвержения камнепадов. Они вместе каждое утро занимались на турнике — Мурат подтягивался до восьмидесяти раз, по шестидесяти раз приседал на каждой ноге. Смирнов уступал ему до десяти жимов и по пяти приседаний.
Группа тренировалась на скалах. А когда выпал снег, Мурат вбежал в палатку радостный, словно подарок получил:
— Ребята, вот и зима!
С этого времени подготовка стала ещё ожесточеннее. По утрам Мурат выходил из дома раздетый, становился лицом к трезубцу, над которым поднималось солнце, и принимался за физзарядку.
2
А теперь, увидев стальной монолит стены, Мурат почувствовал, что на него обрушился страх. Здесь, в пятидесяти метрах от «Психологической» стены, страх настиг его как лавина, но сейчас Мурат понял, что, подобно лавине, страх этот скапливался в нем исподволь, может быть с того самого дня, когда он выкапывал погибших, и, наверное, именно потому Мурат так упорно готовился к штурму — он хотел во что бы то ни стало победить страх.
Мурат, бывало, посмеивался над спортсменами, которые в минуту откровенности рассказывали, как, случалось, от страха они не могли пошевелиться или были не в силах заставить себя разжать оцепеневшие пальцы, подняться и идти дальше. И каких усилий воли требовал этот шаг!
Теперь сам Мурат испытывал то же чувство — когда не просто даже подумать о том, что надо подняться, когда приходится переступать через душевное волнение, словно через стену. Это чувство знакомо солдатам, вернувшимся на передовую после тяжелого ранения и снова идущим в первый бой; морякам, спасшимся после кораблекрушения и опять выходящим в штормующее море; тем, кто, пережив катастрофу, садится в самолет или автомобиль.
— Вот и добрались, — проговорил Мурат.
Его тяготило молчание.
Мурат не мог видеть, как внимательно сквозь темные очки смотрит на него командир.
— Пожалуй, стоит подкрепиться, — сказал Синицын.
— Конечно! — поддержал его Мурат.
— Да ну, — махнул рукой Востриков. — Пройдем её, тогда и перекусим.
Но Сеня Мухин, шедший в связке с Муратом, воспринял пожелание руководителя восхождения и своего напарника как приказ. Он скинул рюкзак и достал примус.
Мурат с благодарностью глянул на Сеню и подумал о том, что есть люди, в руках у которых вещи становятся удивительно послушными: не капризничают, не упрямятся, а ведут себя как хорошо выдрессированные животные. Прикосновение — и добродушным шмелем гудит примус. Горит весело, с удовольствием. Стоит Сене подойти к тлеющим сырым дровам в печке, раза два двинуть кочергой, как занимается огонь, трещат разгоревшиеся поленья. Не успеешь оглянуться, а у Мухина уже уложен рюкзак: ничего не выпирает, не топорщится, всё нужное — сверху, под рукой.
Он думал о Мухине с теплотой и какой-то завистливой нежностью, наверное, потому, что был уверен: Сеня не ощущает противной, тошнотворной оторопи.
Потом он перевел взгляд на Генерала, который, по твердому убеждению Мурата, никогда не испытывал чувства, похожего на страх. И в душе Мурата рождалось презрение к себе.