Через калитку в дощатом заборе отец, а за ним Валерий проходят на колхозный стан. Он слабо освещен электрической лампой, подвешенной на столбе у самого крыльца ожидалки. Сегодня она пустует. Зато на берегу — у кладовой, гаража и на ледяном припае у берега — слышны голоса и мельтешат тени. «Видно, не только отец решил воспользоваться светлой ночкой — может быть, последней перед ледоходом», — думает Валерий.
Отец скидывает с плеча сеть и кладет у крыльца весло и сохар.
— Пойду возьму мотор, — говорит он Валерию, — а ты подожди.
Валерий стоит, внимательно наблюдает за сбором рыбаков и прислушивается к их разговорам.
— Раньше глыбь была не та, что сейчас. Язя и леща тоннами брали, — говорит кто-то. — А зараз техника губит божью тварь.
Валерий узнает Григория Лутака.
— Мало их штрафуют, гадов, вот что! — подхватывает напарник Лутака — мелкорослый, с жиденькой бородкой Вьюн. В руках у него опачина — гребное весло.
— Люди бога забыли — вот откудова скудость нашей кормилицы реки, — вздыхает Григорий Каленикович.
— Ты что ж, Каленикович, против техники? — удивляется его веселый собеседник. — А сам, гляди, с капроновой сетью ходишь. Против этого возражений нет?
Конечно же, это Клим Штанько, чубатый хлопчина, никогда не дающий спуску Лутаку.
— Тебе все смех, — вздыхает Григорий Каленикович, — а как всмотришься, так техника вчистую губит рыбу. Сколько одни катера с крыльями, эти самые «ракеты», порезали рыбы!
— Что ж, и «ракеты» запретить? — спрашивает Штанько. — Дедовы челны лучше?
— Божьей милостью гнушаются люди, вон что, — твердит Лутак.
— На бога надейся, — сам не плошай, знаешь, Каленикович?
— С таким рассуждением скоро будешь жрать лягушек. Как французы.
— А с твоей, Штунда, заботой о рыбе скоро и без лягушек останешься, честное слово.
— За меня не убивайся.
— Очень ты мне нужен! Харитошу жалко. Хоть бы его ты не сбивал с пути.
— Харитон при чем тут?
— А кто инспектору неправильно сведения давал? Тоже во славу боженьки?
— Брехня! — возмущается Григорий Каленикович. — Химия была неправильная.
— Химия... Когда человек правильный, то химия не подведет.
— А! — машет рукой Григорий Каленикович. — С тобой не договоришься.
В это время из гаража выходит отец с мотором на плече.
— Клим, — говорит он, — помоги лодку к воде подтянуть. Мой напарник загулял сегодня.
— С нашим удовольствием, — сразу откликнулся Клим. — А как же на реке справитесь, Егор Павлович?
— Я Валерия взял, — говорит отец,
— И то дело, — одобряет Штанько. — Из него рыбак будет первый сорт.
— Не перехвалить бы...
Лодка за лодкой уходит по мерцающей дороге в лунную ночь, в неизвестность. Что принесет эта ночь рыбакам?
С полчаса едут молча. Давно уже не видны лодки рыбаков.
Мотор затихает сразу и для Валерия неожиданно.
— Греби на крыгу... — тихо приказывает отец. — Крепче...
Течение быстрое, и Валерий старается изо всех сил.
— Как будто в нужном месте пристали, — говорит отец, когда лодку уже втянули на лед. — Ты не выходи, а я проверю, крепок ли он. — И, взяв в каждую руку по жердине, отец осторожно, по-кошачьи, делает первые шаги.
Валерий хочет сказать, что лучше бы он пошел на разведку, но знает, что отец во время лова не терпит, когда ему перечат, и молча, напряженно следит за продвигающейся вперед высокой фигурой. Наконец Егор Павлович возвращается.
— Как будто в порядке, — говорит он. — Но осторожность требуется. А то искупаться сейчас — брр!..
Егор Павлович снова проверяет, крепко ли стоят лодка, взваливает на плечо сеть и берет тычки.
— Возьми лом, — приказывает он сыну, — и сохар.
Валерий идет следом за отцом, стараясь не поскользнуться, и — странное дело — ему кажется, что лед будто прогибается под ним, словно дышит. Ему чудится, что он слышит даже тихое журчание воды. «А что, если обломится? — думает Валерий. — Что, если начнется ледоход?»
Но вот отец уже выбрал место для ставка, и Валерий помогает рубить лед. Работа не легкая — сделать в толще льда прорубь по длине ятеря. Ледяные осколки взлетают из-под лома фонтаном и больно жалят лицо и руки. Уже через минуту Валерий хочет скинуть телогрейку, но отец строго приказывает:
— Не балуй!
Жарко, хотя стоишь на льду. Валерий сдвигает шапку на затылок, рукавицей смахивает пот со лба и опять колет. И в эти минуты он уже не думает, что с часу на час может начаться ледоход. Теперь все его мысли о том, как бы скорей пробиться к воде. И тут лом проваливается. Так неожиданно, что Валерий с трудом удерживается на ногах. Можно было и совсем его упустить! Однако отец как будто не заметил промашки. Или делает вид, что не заметил.
Наконец ятерь топится под лед, только сетевые крылья остаются в ставке. Отец с помощью Валерки надевает на крылья тычки, разводит по ширине ставка и закрепляет на дне.
— Устал? — добродушно спрашивает Егор Павлович. — Теперь и отдохнуть можно.
Он присаживается на корточки и закуривает, а Валерий таким же манером опускается рядом, смотрит на огонек сигареты и неожиданно говорит:
— Послушай, это правда, что баптистам по их вере нельзя брать в руки ружье?
— Почему тебя это интересует?
— Григорий Каленикович ведь баптист, а я видел его на Ондатровом острове с ружьем.
— А ты как попал туда? — удивился отец.
Озеро, в котором водится драгоценная ондатра, довольно далеко от села, в заповеднике, раскинувшемся на сотни гектаров за селом.
— В воскресенье ходил с Катей Сивковой на лыжах, — смущенно объясняет Валерий.
— Так. Что ж он делал, Григорий Каленикович?
— Ничего. Стоял и что-то высматривал. Потом свернул на кордон к Андрею Потапычу. Я проследил. Но он меня не видел.
Егор Павлович вспоминает наблюдателя Андрея Потаповича: нелюдимый человек.
— А Катя где была?
— Катя за оленем пошла. Знаешь, в заповедник оленей привезли.
— Знаю. Катя, значит, не видела Григория Калениковича?
— Нет, я один.
— Может, ружье не его, а наблюдателя?
— А что ему делать с ружьем в заповеднике, даже если оно Андрея Потапыча?
— Но Лутак не стрелял?
— Нет.
— Ты кому-нибудь говорил, что видел?
— Кате рассказал. Но мы решили никому не говорить. Только тебе.
— И никому не говори, слышишь? Никому. Не пойман — не вор, знаешь такую пословицу...
— Знаю. А все-таки как же сходится это с его верой? Ведь баптистам вроде их вера запрещает держать ружья. Штунда, говорят, даже на войну из-за этого не пошел. Это правда?
— Мало ли что говорят...
Валерий задумывается. Он думает о Лутаке. Что ж это за человек, который не пошел на войну, дезертировал, когда весь народ поднялся против врага? Это не укладывается в сознании.
По тому, как отец нахмурил густые брови, Валерки догадывается, что история с ружьем чем-то его обеспокоила. Действительно, Егор Павлович тоже думал о Лутаке. Он появился в селе сразу после войны. Было известно, что он баптист, даже как будто казначей секты. Каждую субботу ездит в соседнее село на сборища сектантов, живет замкнуто, отчужденно. Но рыбак первоклассный. Григорий Каленикович никогда не возвратится после лова с пустой засекой. А теперь эта история с ружьем на Ондатровом озере...
Дважды Егор Павлович с Валеркой вытаскивают ятерь, и верейка почти доверху наполняется рыбой. Егор Павлович забрасывает сети в третий раз и, подняв тяжелую корзину на плечо, собирается отнести ее в лодку, когда ночную тишину разрывает нарастающее татаканье мотора.
— «Москвич», — определяет Валерий.
Он по слуху узнает не только марку мотора, но может даже сказать, с чьей он лодки.
— Григория Калениковича, — говорит Валерий.
— Точно, — подтверждает отец. И удивляется: — Чего это он так скоро?
Татаканье мотора нарушает очарование лунной ночи, вносит беспокойство и вызывает тревогу,
— Ничего не понимаю... — бормочет отец. — Как будто рано...
Мотор затихает, и в лодке кто-то поднимается. При свете луны трудно разглядеть лица, но ясно видно, что один из рыбаков — человек крупный, а другой — тоненький, мальчишеского роста, и теперь, даже не узнав лодку по мотору, Валерий и Егор Павлович сразу сказали бы, что это Лутак и его напарник — Вьюн.
— Зарится на чужие места, — насмешливо говорит отец. — Чужой пирог кажется слаще. Жадность человеческая...
Вообще не в правилах рыбаков без спроса соваться на уже занятый участок, это знает Валерий, но он видит, что отец смотрит на приход незваных гостей иронически, и сам презрительно отворачивается от пришельцев.
Выбросив рыбу из верейки в засеку, отец достает из сумки пакет, завернутый в газету.
— Есть хочешь? — спрашивает он сына.
— Не.
— А может, все-таки съедим чего-нибудь?
— Нет, не хочу.
— Тогда бери верейку, — и кидает ее на лед.
Отец и сын возвращаются к сетям.
В этот раз ятерь приносит пяток великолепных лещей, щучку и два десятка чехони. Хороший улов. У Валерия в глазах охотничий огонек.
— Забросим еще? — азартно предлагает Валерий.
— Что ж, ладно.
В эту минуту сверху, где промышляют Лутак с Вьюном, доносятся тревожные крики:
— Спаси-ите... люди!..
Отец сразу бросает сеть, поднимается во весь свой богатырский рост и стоит вглядывается. И Валерий старается разглядеть, что там происходит, но ничего не видит — ни лодки, ни людей.
— Стой здесь! — сурово приказывает отец, а сам хватает запасное путо — веревку и бросается вверх по реке, откуда доносятся крики.
— Спаси-ите!..
Сомнений нет, случилась беда, кто-то ушел под лед. Но кто — Григорий Каленикович или Вьюн? Впрочем, какая разница, кто из них. Тонет человек — и Валерий срывается вслед за отцом, охваченный тем чувством, которое роднит в минуту опасности всех рыбаков на свете. Рыбаков и моряков.
Они пробегают двести или триста метров, дважды Валерий шлепается на лед, но тут же поднимается и опять бежит. Потом сразу, одним взглядом, он охватывает трагическую картину случившегося. Под лед ушел Григорий Каленикович. Провалился, видимо, когда сходил с лодки, и она зачерпнула воды и битого льда, а когда ухватился за нее утопающий, и вовсе затонула. На воде видна только лысая голова, а впереди нее судорожно вцепились в ледяную кромку две руки с растопыренными пальцами. Руки все время в движении и напоминают ласты моржа, пытающегося вскарабкаться на лед. Но ледяная кромка слишком хрупкая; и всякий раз, когда человек наваливается широкой грудью, она крошится под руками.