Лицо Льва было бледно и равнодушно. Упираясь руками и волоча ноги, он отполз к стене.
— Крикни ей... все в порядке, — сказал он тихо. — Отдышусь... Как раз под дых...
Алик только сейчас услышал крики Нади. У него шумело в ушах. Он встал и крикнул.
Лев прислонился затылком к стене и закрыл глаза.
— Не нужно было, — сказал Алик. — Сломал бы шею, зачем?..
— Сейчас, подожди...
Он сидел неподвижно, морщась и как будто к чему-то прислушиваясь. Алик сел. Его тошнило. Левая рука, когда он упал, наотмашь ударилась о землю, и цепочка часов лопнула. Алик выковырял из циферблата грязь и осколки стекла, выпрямил стрелки и положил часы в карман.
Лев приподнялся, придерживаясь за стену, и вяло помахал.
— Веревку... надо... поднять! — попытался он крикнуть.
Голос был хриплый и обрывающийся. При каждом слове изо рта вылетало облачко пара. Чем длиннее было слово, тем больше было облачко.
Надя спустила мерный шнур. Они привязали к нему конец веревки, и Надя начала вытягивать ее наверх.
— Я уже думал; всё, — сказал Алик, — когда летел.
— Завяжу булинем за колонну! — крикнула Надя.
— Да. — Лев плечом и головой прислонился к стене. — Потому что рассчитываешь только на себя.
Веревка, дергаясь и болтаясь, ползла вверх.
— Я сейчас полезу, — сказал Алик.
— Отдыхай.
— Ничего.
И он полез. Руки ослабли, дрожали, но он был странно как-то спокоен. Если даже он не долезет до верха, в этом не будет теперь ничего позорного. А если сорвется, то внизу Лев.
— Ну что? — спросила Надя.
— Все нормально.
В горле драло и першило. Он расстегнул ворог комбинезона. Лежал и хватал ртом холодный воздух.
— Что вы так долго не отвечали? — сказала Надя.
Сказала тихо и отчужденно. Алик посмотрел на нее. Она лежала щекой на локте. Мокрые глаза, слипшиеся ресницы.
— Понимаете, пока очухались...
Вылез Лев.
— Фу! — Он не то морщился, не то улыбался Наде. — Напугалась? — и двумя руками сжал ее руку.
— Ладно, пошли, — сказала она и прерывисто вздохнула, как наплакавшийся ребенок.
Игорь лежал на животе, положив ногу на ногу, и разговаривал с поверхностью.
— Что? — кричал он и крутил ручку. — Да нет, подождем пока. Всего!
— Дождь, — сказал он встав.
— Веселое дело! — Юрочка держал около рта ложку, с которой капал суп. — Сильный?
— Да нет.
Юрочка положил ложку.
— Э, мальчики, это мне уже не нравится.
— Ничего страшного, — сказал Игорь. — Чтобы вода в пещере закрыла сифоны, нужно по крайней мере миллиметров сорок осадков, притом ливневых.
— Очень, конечно, утешительно, но если дождь будет до утра, я рву на выход. Мне еще нравится жить.
— «Я», «мне», «меня», — сказал Игорь. — Ты когда-нибудь думал о том, что, кроме тебя, есть и другие люди?
— Здесь что, собрание по обсуждению морального кодекса строителя коммунизма?
— Заткнись!
Надя толкнула Игоря локтем и приложила палец к губам.
— Ты, главное, блюди себя, — сказал Юрочка. — Бытует мнение, что нервные клетки не восстанавливаются.
Лев разувался, грея руками белые, разбухшие, морщинистые ступни.
— Я прекрасно понимаю, что нервы у тебя напряжены, — сказал Юрочка. — Ты за все отвечаешь и так далее. Но и у других нервы не коровьи.
Лев надел сухие шерстяные носки, латаные и обгорелые, и осторожно распрямил ногу.
— Что такое? — спросил Игорь.
— Растянул немного.
— Болит?
— Ходить трудно.
Игорь потер лицо, усмехнулся.
— Так, счет два-ноль не в мою пользу. Юрка расклеился, у тебя — нога.
Юрочка снова ел суп.
— Нельзя, товарищ начальник, относиться к людям только с точки зрения пользы.
Лев встал, сделал два шага и схватился за колено. Игорь подсел к нему, пощупал ногу.
— Вывиха как будто нет.
— Растянул, я же сказал.
— Звони на поверхность, Князь, — сказал, жуя, Юрочка. — Пусть несут портшез для Льва.
— Есть давайте, — сказал Игорь. — Стынет. Неважный вышел супец.
Алик пошел к речке, сел на корточки на истоптанном, заляпанном зубной пастой берегу и начал мыть руки. Они все еще дрожали и были как будто не его, пальцы почти не сгибались.
Подошла Надя.
— Самое противное в пещерах, — сказала она, — грязь эта. Всюду — под ногтями, в волосах, в ушах. Противно.
Лев и Игорь молча ели суп. Юрочка курил, лежа на спальнике.
— Садись, ешь, — сказал Игорь. — Костюм у тебя цел?
— Держится пока.
— Наверно, придется нам с тобой завтра. Ты как?
Надя вытирала руки и смотрела на них.
— Конечно, — сказал Алик.
— Отлично. Ешь, а то не останется. Здесь лозунг такой: от каждого — по способностям, каждому — по нахальству.
Он сел над телефоном, повертел ручку и снял трубку. Все смотрели на него.
— Кто это? Ну как дождь? Ладно, ничего. Теперь слушай. Мы сейчас ложимся спать, а потом мы с Аликом идем делать съемку. Думаем закончить: похоже, что Старушка кончается. Ты слышишь? А остальные, отоспавшись, соберут шмотки и двинут на выход. А мы закончим съемку и тоже. Да, прямиком. До скорого! Что? Нет, все. Счастливо! Часов через десять высылайте вспомогателей.
Он положил трубку и сидел, постукивая по ней ногтем.
— Игорь Викторович! — сказал Юрочка. — Так, в сущности, мы можем и сами все вытащить. Смотрите: мешков сколько выйдет? Семь, не больше...
Он говорил возбужденно и суетливо. Игорь повернулся к Льву.
— Ничего другого не остается. Ты согласен?
— Вполне.
Надя бинтовала ему ногу, положив ее себе на колени. Нога опухла, натянувшаяся кожа лоснилась.
Алик влез в сырой, пахнущий прелой шерстью и носками мешок, с трудом застегнулся негнущимися пальцами. Все время тянуло думать о том, что было бы, если бы он сломал сегодня ноги или позвоночник. Сломавшего позвоночник полагается, кажется, прибинтовать к доске. Интересно, как бы его в таком случае вытаскивали из пещеры?
Не думать об этом, всё! Он перевернулся на другой бок и стал думать о Льве, об отце Льва, потом о своем отце. После того как пришла похоронная, мать собрала все его фотографии и по вечерам, когда в доме ложились спать, садилась к столу и аккуратно, сосредоточенно приклеивала их к страницам книги «Животный мир Южной Америки». «Все хотели с папой сделать альбом, да так и не собрались, — сказала она. — Чтоб карточки не терялись. Все «потом», «потом», да так и не собрались». Одна из этих фотографий, сильно увеличенная и подретушированная, висит сейчас над ее кроватью. На черном пиджаке отца — значки «Осоавиахим», «МОПР» и «Ворошиловский стрелок». «Я не виноват, что у меня нет отца! — крикнул он как-то учителю физкультуры. — Никто не учил меня лазать по канату, плавать и драться!» Но главное, конечно, не в этом. Других обучила этому улица, дело не в этом. Почему-то ни у одного из его товарищей не было отца. Ни в школе, ни в университете. Раньше он как-то не задумывался об этом и сейчас удивился. Потому что у многих одноклассников и однокурсников отцы все-таки были. Особенно почему-то у девчонок.
Подошла Надя.
— А вы... ты ничего не ударил?
— Обошлось как-то.
Она присела — черная шея, черная голова, освещенные сзади волосы и поднимающийся ото рта пар.
— О чем-то плохом сейчас думаешь? О чем-то грустном, да?
— Нет. — Он улыбнулся.
— И еще, наверно, считаешь себя героем. Мне, мол, плохо, а я еще улыбаюсь и никому не говорю. А по-моему, всегда нужно говорить все. И когда хорошо и когда плохо. Всегда. Нужно быть с людьми. Иначе жить страшно.
Алик молчал. Сердился на Надю. За то, что она помешала ему. Потому что жалеть себя — он сам это понимал — было приятно.
Надя встала.
— Ты все время настороже. Если б ты был собакой, уши у тебя все время стояли бы торчком.
Спал он плохо: мерз в сыром мешке. Он пошарил по песку, нащупал сигареты, закурил. Игорь спал. Алик сел, зажег свечу, обулся и толкнул Юрочку.
— Ложись в мешок.
— Слышу. — Юрочка не двигался и не открывал глаз.
Всхрапнув, проснулся Игорь, посмотрел на часы.
— Ого, разоспался я!
Они разожгли примусы. Игорь вытащил из мешка резиновую ленту. Алик слышал, как он дышит и как дрожит и хлопает растягиваемая резина.
Они поели каши — горячей снаружи и холодной внутри. Игорь жевал и смотрел в затертый сажей клочок газеты.
— Дурацкая привычка, — сказал он. — Не могу, когда голова ничем не занята. Не могу, например, просто так пройтись по улице. Иду и проделываю всякие дурацкие манипуляции с попадающимися на глаза словами: рифмую, читаю задом наперед, считаю буквы, черт знает что!
Он смотрел на Алика. Нужно было что-то ответить.
— Бывают и похуже привычки.
Как всегда, когда он был с кем-нибудь вдвоем, он чувствовал себя скованно.
— Вот сюда мы дошли, — сказал Игорь.
Перед ними было круглое, как бассейн, озеро. Вода вливалась в него из косой трещины, журчала, на белых стенах упруго дрожали узоры отраженного света.
Они сели. Игорь зажег свечу и грел над ней руки. Алик смотрел на него.
— ...попалась книга тысяча семьсот девяносто пятого года издания — описание путешествия Кирхгаузена по Таврической губернии. Такой обрусевший немец, член Российской академии...
Это Игорь рассказывает, как было открыто продолжение Мамут-кобы. Алик спросил об этом.
— ...Побывал он и в Кобе. Описание, конечно, такое: «Сия хлябь весьма приметна как в рассуждении красы, так и по причине других качеств». Но вот что нас удивило — он упоминал о какой-то пропасти внутри пещеры. Я рассказал в секции, и Лев с Сережкой Фирсовым — был у нас такой славный хлопец, служит сейчас, — рассудили так: надо копать, искать ход к колодцу. Они поселились возле пещеры и стали методически так, одну за другой, раскапывать все подозрительные ниши. Повезло Сережке: он наткнулся первым. С чрезвычайным бумом они явились ко мне в половине второго ночи, перепугав Надину маму. В воскресенье мы поехали туда с оборудованием, спустились в колодец и дошли до сифона. А через три дня — как раз был День Конституции, снег такой — Лев пронырнул через сифон. Вода тогда стояла до потолка, понизили ее уже потом.