Иначе чувствовал себя Ростислав. Был он в возбужденно-радостном состоянии. Такой удачи не ждал — попасть в гнездо «боёвки». Даже безотносительно к главной операции, найти пристанище бандитов было немалым успехом.
О прибытии в город крупного вожака националистов, в недавнем прошлом гитлеровского прислужника Павлюка, органам государственной безопасности стало известно сразу. Выяснили, что приют ему дал священник храма святой Елижбеты Иваньо, как и Павлюк, запятнанный связью с фашистами. Заставил служить себе Павлюк и некоего Торкуна, спекулянта и проходимца, когда-то сотрудничавшего в «двуйке» — контрразведке Пилсудского, а потом — с гестапо.
Выполняя оперативное задание, Ростислав Демьянко сумел под видом эмиссара из-за рубежа проникнуть в банду, узнать их планы. Теперь дело идет к концу. Два-три дня, и Павлюк с сообщниками будет схвачен. Важно взять живыми, порассказать могут многое, особенно Павлюк и Иваньо…
— Слава Украине!
Демьянко вздрогнул.
В дверях стоял Долгий. Он был одет в тот же костюм, что и при неудавшейся встрече с Богданной. На груди висел автомат, сбоку — пистолет.
Из-за спины Долгого выглядывал Стецко.
— Героям слава! — Демьянко поднялся с места. Подумал: «Третий — на улице».
Долгий расшаркался перед Богданной, как ему казалось, очень галантно, протянул руку Демьянко. Пришлось ее пожать.
— Вот, берите «медок». Для пана отца последний отдам. — Стецко подал Демьянко и Богданне два пакета.
Они рассовали взрывчатку по карманам.
— Последний запас, — подтвердил Долгий. — Тикаем отсюда скоро, жить здесь нельзя. — Большой рот его перекосился, тонкие губы задергались.
— Я пойду? — сказал Стецко.
— Иди, — разрешил Долгий. Объяснил гостям: — Вместе с Карпо караулить будут, поговорить спокойно можем.
«Карпо — третий в «боёвке», — понял Демьянко.
Долгий снял автомат с груди, положил на лавку и подошел к ларю в углу. Поднял крышку, достал бутыль, банку консервов, хлеб, пару щербатых чашек, мутный стакан.
— Давай выпьем. Звать тебя как?
— Демьянко.
— А вас, пани?
— Богданна.
— Вот и познакомились. Я — Долгий. Слыхали?
«Бандитское честолюбие», — подумал Демьянко и ответил:
— Не довелось.
Он решил держаться независимо, даже нагловато, чувствуя, что так внушит Долгому больше уважения.
Долгий сморщил узкий лоб, пошевелил бровями — ответ ему не понравился. Однако не сказал ничего.
Разложив угощение на столе, хозяин вытащил из- под пиджака висевший на брючном ремне кинжал. Черный, с фигурной рукояткой — таким вооружал Гитлер своих головорезов-эсэсовцев.
Уткнув острие в консервную банку, Долгий ударил ладонью по рукоятке. Из пробитого отверстия брызнул томатный соус. И вдруг Богданна подумала: может, именно этим кинжалом Долгий убил жену и дочь Стефана. Горло девушки перехватила судорога. Богданна почувствовала, что не сможет заставить себя проглотить хотя бы кусочек угощения Долгого.
А тот уже вскрыл консервы, нарезал хлеб, до краев наполнил стакан и чашки самогоном. Стакан пододвинул Демьянко.
— Ваше здоровье, Богданна. Не ходят к нам девушки, а такие, как вы, и подавно.
Судорога в горле не проходила. Богданна взяла кусочек хлеба, поднесла к губам.
— Пейте! — Долгий тянул к ней свою чашку, чтобы чокнуться.
— Спасибо, я не пью.
Глаза Долгого зажглись злобой.
— Как это «не пью»? Может, компания для вас неподходящая?!
— Чего обижаться, — поддержал Богданну Демьянко. — Нельзя ей, доктор запретил.
Долгий рассмеялся невеселым смехом, похожим на хрип того пса, что привязан был к крыльцу хаты.
— Доктор! До ста лет жить собралась? Всех нас пуля ждет, а они — про доктора. Пей, тебе говорю!
Демьянко понял, что Долгий пьян угарным, запойным хмелем, который продолжался не одну неделю. Глаза его остекленели, большой тонкогубый рот дергался. Лютые дни в сыром схроне — подземном убежище среди леса, волчьи ночи на дорогах, пламя подожженных хат, стоны убитых, выстрелы «ястребков» довели человека-зверя до исступления, и только алкоголь помогал ему еще как-то жить. Иногда действие яда ослабевало, рассудок мутился.
«Черт, как же быть? — думал Демьянко. — Нельзя ссору затевать, не время и не место».
Мягко посоветовал:
— Выпейте, Богданна, не обижайте хозяина.
Поднял свой стакан:
— Будьмо!
— Слава Исусу! — тотчас откликнулся Долгий, придерживая чашку у губ, ждал, как поступит Богданна.
Мысли Демьянко будто передались ей. Девушка поняла, что нельзя перечить бандиту, обезумевшему от страха, злости, водки; придется подчиниться.
Медленно взяла чашку, глотнула вонючий самогон, закашлялась.
Долгий единым махом осушил свою порцию. С вызовом посмотрел на Демьянко, который отпил три четверти стакана.
— Что, тоже доктор запретил?
— Ты на сеновал завалишься, а мне сорок километров ехать, потом с толом по городу идти, — спокойно возразил Демьянко.
Ответ его вернул Долгого к затаенной мысли, которая не оставляла бандита. Почти любезно Долгий сказал:
— А вы не торопитесь уезжать, побудьте с нами. Бояться нечего, охрана есть, ты заснешь, мы с Богдан- ной посидим.
Глядел в сторону, говорил безразличным тоном, но было в голосе что-то такое, отчего Богданна сжалась, почувствовала беду.
Не понравилось его предложение и Демьянко.
— Нет, задерживаться мы не можем.
— Врешь! — губы Долгого задергались. — Все вы врете! Обманули, предали.
— Никто тебя не обманывает.
— Много ты знаешь! — На лице бандита как будто двигались два лоснящихся красных червя.
«Надо сматывать удочки, — подумал Демьянко. — Совсем его, скотину, развезло».
Долгий опять налил самогону — всем троим. Богданна с ужасом смотрела на стоящую перед ней чашку. Неужели придется снова пить? Нервы ее были так напряжены, что крепчайший «бимбер» не хмелил, но даже вид самогона вызывал тошноту.
— Много ты знаешь! — повторил Долгий. — В западную зону уходить надо, а чего я там делать буду, в Германии ихней?! Чего? Но память здесь по себе оставлю, ой, оставлю! — тяжело заскрипел зубами. — Навек Долгого не забудут. Пей! — Не дожидаясь остальных, снова плеснул самогон в рот. — Пейте, чего ждете.
— Нам хватит, пора идти, — твердо сказал Демьянко, отодвигая стакан. Понял, что больше уступать нельзя, от уступок бандит наглеет. Будь Демьянко один, он бы не боялся ничего, но Богданна!
Встал из-за стола. Девушка последовала за ним.
Долгий в упор оглядел Богданну. Узкие глаза раздевали, липли к стройным ногам, крутым бедрам, высокой груди.
— Ладно, — совсем трезвым голосом сказал Долгий и облизнулся. — Иди! А вы, пани Богданна, останьтесь.
— Нет, — на скулах Демьянко заиграли тугие желваки. — Пришли вместе и вместе уйдем.
«А он красивый, — вдруг подумала Богданна о Демьянко. — И сильный, совсем не боится». Мысль была так неожиданна, неуместна, что девушка покраснела.
Долгий по-своему понял ее смущение. Зарумянившиеся щеки девушки придали ему настойчивости. Спокойно, однако упрямо повторил:
— Не лезь не в свое дело, уходи.
— Перестань, — Демьянко еще не терял надежды урезонить Долгого.
Губы Долгого искривились. Одним прыжком он очутился у лавки, схватил автомат, направил на Демьянко, прохрипел:
— Убирайся!
Богданна чувствовала, что теряет сознание. Под угрозой оружия Демьянко придется уйти, и она останется во власти оскотиневшего бандита. Если Демьянко попытается сопротивляться, его застрелят.
Однако девушка плохо знала своего спутника.
Демьянко нашел единственный выход из положения. Как и в фашистской армии, у националистов основу основ составляло слепое, нерассуждающее подчинение «низших» «высшим». На этом сыграл Демьянко. Даже не глянув на автомат, принял надменную позу и, отчеканивая каждый слог, проговорил:
— Это-то еще что! Как со старшими разговариваешь, хам! Распустились, мерзота, быдло.
Расчет был верен. Холуйская душа, которая привыкла измываться над беззащитными и трепетать перед сильными, знатными, дрогнула. Долгий сообразил, что позволил себе слишком многое. Вдруг Демьянко оттуда, из Мюнхена?! Пристрелишь его здесь, а там тебя… Бандит не терял надежды добраться до западной зоны оккупации Германии.
Секунду продолжалось напряженное молчание. У Богданны онемели ноги.
Долгий опустил автомат.
— Слава Украине! — спокойно, будто ничего не случилось, сказал Демьянко и жестом пригласил Богданну выйти.
— Героям слава! — вслед ответил Долгий.
Спустились с крыльца. Пес не поднял даже головы, только покосился в их сторону. Стецко сидел на завалинке — отсюда он видел подходы к «зачепной хате» со стороны деревни.
Демьянко попрощался с ним небрежным кивком. Богданна сказала: «До свидания» и, сказав, сообразила, как нелепо звучат сейчас эти слова.
— Идите спокойно, не торопитесь, не оглядывайтесь, — вполголоса проговорил Демьянко. — Бояться не надо.
Богданна догадалась, почему он держится сзади, а не рядом — защищает ее собою от выстрела в спину. У девушки забилось сердце. На душе сделалось радостно и тепло, как никогда в жизни. Богданна заметила, что, пока сидели в хате, пасмурный день превратился в яркий, солнечный, услышала приветливый шум леса, увидела облака, которые неторопливо плыли в синем небе.
Опушка все ближе, ближе, ближе.
Сзади тишина.
Тропинка. Петляет в зарослях орешника, уходит в зеленую глушь.
Демьянко посмотрел через плечо. Хата еле видна. Погони нет.
— Фу, вот и все, выбрались! — вздохнул, как бы сбросив с плеч тяжелую ношу, и добродушно рассмеялся.
Постояв немного в нерешительности, заплакала. Старалась сдержать слезы и не могла.
— Что вы, Богданна, не надо, не надо, — растерянно сказал Демьянко, взяв руки девушки в свои.
Богданна подняла голову, посмотрела на него. Круглые глаза с темными бровями блестели от слез. Слезы сразу высохли, взгляд сделался густым, глубоким, губы раскрылись. И Демьянко поцеловал — губы, щеки, глаза. Девушка не отвечала на поцелуи, только крепче прижалась к нему.