Затем протиснулся толстяк Джимо. Майк усмехнулся, помогая тяжело дышавшему Корневу выбраться из лаза: ствол пистолета был плотно забит землей, Корнев опирался на него, вылезая из водостока.
Последним, демонстративно отказавшись от руки Майка, выбрался Гвено.
— А что дальше?
Майк стоял у стены, удивляясь, как при таком шумном побеге их не заметил ни один из наемников: они все словно исчезли.
Внезапно со стороны лагуны появилась чья-то тень. Человек осторожно крался к вилле. Вот он подполз к невысокой стене, огляделся и разом перемахнул во двор.
Свет с веранды упал на него, когда он был на гребне забора, лишь на одно мгновение, затем рухнул в темноту.
— Женя! — ахнул Корнев.
— Это Джин, — упавшим голосом сказал Майк.
Он обернулся к своим «конвоирам» и махнул им рукой:
— Скорей! Хор убьет его!
И сейчас же ловко метнулся через забор, не скрываясь, во весь рост побежал по садовой дорожке к веранде, на ходу срывая с плеча автомат. Он слышал, как Корнев и Гвено с трудом спешили за ним.
«Хоть бы Джимо догадался подсадить их», — подумал он, подбегая к веранде.
…Хор и Аде стояли у стены холла — почти рядом с выходом на веранду. Между ними было шагов пять, не больше.
Хор мрачно разглядывал сержанта. Рот его кривился.
— Значит, вы хотите купить свою жизнь, выдав меня, сержант? И получить деньги, обещанные тому, кто доставит меня живым или мертвым?
— Я офицер, а не торговец преступниками! — отрезал Аде. — Ваша игра проиграна, господин Хор.
И в этот момент майор рванулся вперед. В руках его оказалась тяжелая бронзовая пепельница, схваченная со столика, стоявшего у стены.
Аде отпрянул в сторону, сбил Хора с ног. Он прижал майора к полу. Хор сильным ударом колена в живот отбросил Аде. Тот вскочил, но пистолет был уже в руках Хора.
— Руки вверх! — раздался голос с веранды. Евгений стоял с автоматом, наведенным на майора. Немец прыгнул в сторону и нажал курок. Но в это мгновенье Евгения что-то с силой отбросило. И сейчас же автоматная очередь вспорола грудь Хора. Немец пошатнулся, пальцы его впились в спинку стоящего рядом кресла. Колени подогнулись, он опустился на пол, упал на бок, перекатился на спину.
Майк тяжело вздохнул и опустил автомат.
— Вы спасли парню жизнь, — тихо сказал Аде. Он протянул руку, и Майк послушно отдал ему свой автомат. Корнев и Гвено, ворвавшиеся на веранду следом за Майком, уже поднимали Евгения: юноша, отброшенный Майком, ударился головой об угол стола и теперь, слегка оглушенный, все еще не понимал, что с ним случилось.
— Арестуйте его, капитан Морис!
Гвено решительно указал на Майка, бледного, стоящего с опущенной головой.
Аде помедлил, затем подошел к Майку и положил ему руку на плечо.
— Уходите, капитан, — сказал он тихо. — Там, под пальмами, я спрятал лодку. Я верю, что мы с вами… еще будем друзьями.
Майк слабо улыбнулся, потом обвел всех взглядом, задержав его чуть дольше на Евгении, и медленно пошел к выходу.
Файбышенко ЮлийРозовый куст
В Горны я попал случайно. Бродил по знакомому с детства Заторжью, обошел кладбище со старыми, не поддающимися времени отполированными цоколями купеческих памятников, вышел за ограду, спустился по Заварной и вдруг увидел пруды, поросшие ряской, наглухо замкнутые с двух сторон высокими заборами, на которых, навалясь, дремали яблоневые ветви. Буйно зеленел на противоположном берегу травянистый бугор. По стежке я выбрался туда, огляделся. Со всех сторон подступали к укрытой невдалеке за насыпью железнодорожной линии кварталы пятиэтажных типовых зданий. Горны лежали внизу, обойденные новыми микрорайонами, но пока не тронутые. Дома там стояли вразброд, как попало. У некоторых не было даже заборов. А там, где они и были, за их дощатой неприступностью крылись отнюдь не сады и оранжереи. В Горнах всегда жили люди пришлые, не собиравшиеся оседать здесь надолго, и теперь, когда новостройки обкладывали поселок, как победоносные армии ветхую крепость, еще яснее была его обреченность. Но прямо на взгорке, за которым они и начинались, собственно, эти самые Горны, ударил мне в глаза вешним розовым цветением могучий куст шиповника. Я стоял перед ним, удивляясь его нездешности и рокочущей под ветром ветвистой мощи, сумасбродству самого его красочного явления на скудной и угрюмой земле Горнов. Откуда он? Какой ветер развеял в этих местах розовое семя? Неужели дикая воля природы закинула сюда крохотное зернышко, давшее потом такие цепкие рослые всходы?
Нет, оказалось — куст этот посажен здесь человеком. Давно. Почти полвека назад. Тогда он был розой. Но годы шли, умер человек, присматривавший за ним до самой своей смерти, и вот теперь цветет в Горнах шиповник. Но шиповник — это всего лишь одичавшая роза. А лет прошло много, было с чего ему одичать.
Вот она, эта история.
Глава I
Рабочий день в бригаде по особо тяжким преступлениям заканчивался. Ветер заносил в открытое окно томительный запах сирени. За оградой угрозыска в соседних садах шумели яблони. Кроны, опушенные белым цветением, делали их похожими на гимназисток в форменных фартуках. Закат порой проливался на них, и белые их наряды начинали лиловеть в наступающих сумерках:
— В карты, что ли сыграем? — спросил Селезнев. Он осмотрел остальных и ни в ком не нашел поддержки.
— В азартные игры не играю, — сказал Стае, поднимая свою взъерошенную кудрявую голову, — и тебе не советую.
— Это почему же? — насмешливо полюбопытствовал Селезнев.
— Как партийцу, — сказал Стае.
— Ах, какие ужасти! — захохотал Селезнев. — Яйца курицу учат!
Климов хотел было срезать Селезнева, сказав, что тот давно напоминает ему каплуна, но дверь распахнулась, и дежурный завопил:
— Особо тяжкие! На выезд!
Они кинулись вниз.
Дежурный, топоча по ступеням подкованными сапогами, на ходу крикливо излагал:
— Позвонила и орет: «Скорее! Скорее! Скорее!» Я говорю:
«Что случилось?» А она: «Скорее! Скорее!» Я говорю: «Адрес давай!» А она опять: «Скорее!» В общем, у парка, Белоусовский проезд, дом два. Особнячок такой…
— Погоди, — сказал Климов, останавливаясь, — да там же доктор живет, Клембовский.
— Вот оттуда и звонили…
«Фиат» у шофера Коли долго фырчал, пыхал дымом, но не заводился. Поочередно крутили ручку. Климов уже хотел бежать за извозчиком, но мотор вдруг зарычал, и они вскочили в машину. Через ворота на Тургеневскую, затем по Базарной, разгоняя кур и собак, прыгая по булыжникам выщербленной мостовой, пугая старух на завалинках. Затем поворот на улицу Свободы, дальше по Алексеевской, и на углу перед первыми кустами парка встали у двухэтажного особнячка с приветливым палисадником.
— Климов, за понятыми! — приказал Селезнев, а сам со Стасом помчался на второй этаж.
На первом жил ювелир Шварц. Открыла бледная горничная, семейство стояло в столбняке, с выпученными глазами. Старик Шварц в расстегнутой визитке сидел в кресле, прикладывая платок ко лбу.
— Гражданин Шварц и вы! — сказал Климов, ткнув ладонью в горничную. — Попрошу быть понятыми.
— Это они ко мне приходили! — объявил Шварц и уставился перед собой.
— А вы кто такой? — вдруг закричала его жена, толстая, набеленная женщина с громадными глазами, опухшими от слез.
Климов показал им удостоверение.
— Угрозыск, — сказал он, — и давайте, граждане, без паники. Не к вам они приходили, а к доктору. Они в таких делах не ошибаются.
— Скажите, — сказал вдруг растерянно, по-старчески завертев головой, Шварц, — можно здесь выставить охрану? Я заплачу!
— Мы вас и так охраняем, — сказал Климов. — Пройдемте, граждане наверх.
— Вы нас охраняете? — закричал Шварц, с внезапной прыткостью вскакивая на ноги. — Да вы рады, что нас укокошат! Вы рады! Вы их даже не ловите! Они же убивают нэпманов! А кто для вас нэпман? Это наживка на удочке! Вы не согласны? Когда убивают рабочих, вы казните! А когда нэпманов, то все равно что червяка! Нэпман для вас не человек! Тогда для чего вы нас разрешили?
— Мы вас всех защищаем, — ответил Климов. — Пошли наверх, папаша. Наши ждут!
Наверху в комнатах все было перевернуто. Стеллажи, опоясывающие коридор и другие комнаты, были частью выворочены, книги свалены в груду, диваны взрезаны, письменный стол в кабинете зиял пустотами нутра. Ящики вынуты и брошены тут же. Зубоврачебное кресло и бормашина в кабинете сдвинуты с места.
В кухне, прислонившись к стене виском, застыла светловолосая девушка. Молча, огромными глазами, в которых еще плавал неугасший ужас, смотрела она на двигавшихся вокруг людей. Это была дочь Клембовских.
— Климов! — крикнул из комнат Селезнев. — Сюда!
Он толкнул дверь и вошел в одну из комнат. Стас и Селезнев стояли над трупами. Убитых было четверо. Они лежали лицом вниз, затылки были у всех размозжены чем-то тяжелым. Пол и стены сплошь были забрызганы кровью.
— Веди понятых! — приказал Селезнев и, кивнув Стасу, стал приподымать трупы для опознания.
Шварц и горничная вошли. Старик, скорчившись и открыв рот, не мог оторвать глаз от убитых.
— Это кто? — спрашивал Селезнев, морщась и поворачивая голову рослого мужчины с искаженным криком лицом. Мужчина был в жилете и выпущенной из-под него ситцевой рубахе, сапог на босых ногах не было. Почти раздеты были и остальные.
— Кто это, спрашиваю? — уже с раздражением вы крикнул Селезнев и отпустил голову. Она звонко ударила в паркет пола. Все вздрогнули.
— Дворник… — пробормотал Шварц. — А я все думаю, почему Кузьма с субботы не заходил…
Горничная, мутно-белая, стояла, раскачиваясь всем телом, и вдруг медленно начала оседать на пол. Климов едва успел подхватить ее.
— Воды! — сказал он.
— С-сатана! — ощерился Селезнев. — Какая тут вода! Оттащи ее на кухню. Там отдышится.
Климов отнес горничную в кухню, положил там на стол. Дочь Клембовских, оторвавшись от стены, подошла, всмотрелась в лежащую, потом принесла воды, набрала в рот и брызнула ей в лицо. Веки у горничной затрепетали.