— Успокойтесь, Зента.
Девушка тяжело и прерывисто вздохнула.
— Смотрю, лежит на кровати хозяйка. Сверху на ней подушки, одеяла. Может, конечно, это была не Лоренц. Не знаю. Подняла подушку, и… ноги подкосились. Не лицо — каша кровавая. Поняла, что кирпичом. Побросала в чемодан свое барахлишко я убежала.
— Вы решили, что это работа Инуса?
— Чья же еще? Я своими ушами слышала его угрозы. Была уверена, что это он…
— А почему уехали, даже не переговорив с Фредисом?
— Боялась. Мне тогда было уже не до чего. Об одном думала — побыстрей бы и подальше уехать.
— Почему же потом, когда капитан милиции разыскал вас в Норильске, приняли вину на себя? И на суде тоже?
— Что мне оставалось делать? Я же была уверена, что это Фредис. И меня все равно бы судили за соучастие. Ведь это я привела его к Лоренц. Кто мне поверил бы, что я не знала, какие у него мысли…
— Вопиющее ребячество! — возмутился Трубек. — Допустим, Фредис действительно виновен. Согласен. Основания так думать были. И все-таки вам ничего не грозило. Да, вы помогли Фредису попасть в комнату Лоренц. Но это еще никому не дает права утверждать, что вам было известно о его намерениях. Улик против вас нет. Если бы вы обо всем честно рассказали…
— Выдать Фредиса! Он мне никогда этого не простил бы. Прикончил бы меня так же, как ту женщину.
— Неужели вы думаете, что мы не сумели бы вас защитить?
— Нет, нет, так просто я бы не отделалась. Нашлись бы дружки Фредиса, которые отомстили бы за него. Решила: лучше возьму вину на себя. По крайней мере, хоть Фредиса не надо будет бояться. Может, он передачи носить будет. Была же у нас любовь.
Любовь? Бориса передернуло. Зента любит негодяя Инуса, хотя прекрасно знает, что он негодяй. Любит и в то же время боится его. Нелепый сплав двух противоположных чувств. Но, к сожалению, в жизни они нередко сливаются воедино. Именно такое сплетение чувств заставило эту хиленькую, запуганную девочку принести себя в жертву.
— Жаль времени, которое вы так непростительно погубили, — Трубек вздохнул и положил перед Зентой отпечатанный на машинке документ. — Прочитайте и распишитесь.
— Что это?
— Постановление о вашем освобождении из-под стражи.
—Меня выпустят?!
— Сегодня же.
У Зенты хлынули слезы, и она не могла выговорить ни слова.
Трубек пришел в полную растерянность. — Я-то в общем ни при чем. Прокурор товарищ Дзенис доказал вашу невиновность.
Дверь шумно распахнулась, и в мрачноватое помещение ворвался порыв ветра. Гунар Дзелзитис недовольно оторвал взгляд от бумаг на столе и увидал капитана Соколовского.
— Рот фронт! — гаркнул на всю комнату капитан.
Следователь кивнул, бросив небрежно:
— Гуд морнинг, сэр.
Однако тон приветствия был таков, словно Гунар хотел сказать: только тебя мне не хватало!
Соколовский остановился посреди комнаты и, широко расставив ноги, уставился в угол. За приземистым сейфом была целая куча автомобильных частей: почерневшие коленчатые валы, погнутые колесные диски, всевозможные подшипники, ржавый глушитель и бездна еще каких-то деталей. Чуть в стороне, как бы чураясь своих соседей-плебеев, стоял прислоненный к стене новехонький руль «Волги».
— Комиссионный ларек открываешь, Гунар? Или записался в кружок «Умелые руки» и будешь лепить автогибрид?!
— Ты не ошибся. Леплю. Но только не автомобиль, а уголовное дело. Это все вещественные доказательства.
Вошел Дзенис.
Капитан повернулся к нему.
— Привет, Роберт! Почему такой мрачный?
Дзенис тяжело опустился на свободный стул подле
стола следователя.
— Устал как собака. Хоть бы скорей покончить с этим делом и уйти в отпуск.
— Поедешь на юг?
— Хотели в Крым. Ни разу там не был. Но теперь уже поздно. В сентябре ребятам в школу.
— Тогда надо поторапливаться…
— Надеюсь завтра поставить на этом деле точку.
— Что, новый сюрприз?
— Помнишь три фотоснимка, что приносил Трубек из Управления внутренних дел?
— Старушенции, пропавшие в прошлом году?
— Да. Я эти портретики сегодня показал Зиткаурису. Одну из них он узнал. Эльфриду Краузе.
— Интересно. Кто она такая?
— Более того, — продолжал Дзенис, не обращая внимания на вопрос. — После эксгумации — я говорю о женщине, убитой в комнате Лоренц, — наши эксперты с помощью фотографии установили, что это была Эльфрида Краузе.
— А откуда ее знает Зиткаурис?
— До войны Краузе работала продавщицей в цветочном магазине Алиды Лоренц.
Соколовский даже присвистнул.
— Вот это цветики! Видал, куда веревочка тянется! Был уже у Краузе дома?
— Сегодня утром. Однокомнатная квартирка в Задвинье, на улице Калнциема. Жила одиноко, родственников в Риге нет. Одна соседка вспомнила, что прошлой осенью к Краузе заходил молодой человек. Приезжал на машине. В квартире побыл совсем недолго. Потом они вместе вышли и уехали. После этого Краузе дома не видели. Жильцы думали, уехала к сестре в деревню. Через некоторое время сестра сама прибыла в Ригу. Тут-то и оказалось, что Эльфрида у нее не была. Тогда дворник сообщил участковому. Начался розыск. Квартиру опечатали. Так она и стоит по сей день…
Капитан с интересом слушал.
— И когда же в последний раз видели Краузе?
— В середине октября. Дату никто точно не помнит. Но приблизительно она совпадает со временем убийства.
— На какой машине они уехали?
— На легковой. Определенней соседка сказать не могла. Но теперь ее свидетельство больше и не требуется. Ясно и без того, что была за машина и кто был шофер.
— Успел проверить?
— Только что. Все подтвердилось.
Соколовский что-то прикидывал в уме. Затем вскочил со стула.
— Роберт! — воскликнул он. — Какие же мы были лопухи! Ведь все проще простого. Кровь брызнула на стену снизу вверх. Дверь заклеена изнутри. Открыто окно, нитки от пальто Лоренц на наружном подоконнике и наконец, кирпич. Обыкновенный кирпич, который нельзя было схватить ни с того ни с сего, потому что на нем стояла увесистая керосинка. Все же просто!
— Разве это первый раз? — Дзенис взял со стола черную пепельницу и повертел в руках. — Чем проще способ преступления, тем труднее бывает его распутать.
— Да и машина, — продолжал рассуждать Соколовский. — От Калнциемы до дома Лоренц километров восемь-девять. Надо ехать на двух троллейбусах. Да еще сколько топать пешком. Старухе трудновато. Ясно, на машине скорей.
Дзенис поставил пепельницу на место.
— И еще одно важное доказательство я обнаружил во время обыска на квартире Краузе.
В дверь просунулась завитая головка секретарши.
— Товарищ Дзенис, вас шеф к себе просит, — прощебетала она тонким голоском. — Там милицейских собралось видимо-невидимо. Наверно, что-то важное.
— Спасибо. Сейчас иду.
— Да, немало мы наломали дров в этом деле, — никак не мог успокоиться Соколовский.
Накануне во время допроса Зиткаурис показал Дзенису старую, еще довоенных времен фотографию. С пожелтевшей карточки на помощника прокурора смотрела спесивая и видная собой девица. Теперь перед ним сидела совсем другая Алида Лоренц. Ногти обломаны, платье помято, из-под платка выбиваются нечесаные седые космы.
Противно было смотреть, как эта опустившаяся, словно заплесневевшая старуха из кожи лезет вон, чтобы под маской дешевого высокомерия спрятать свой страх. Она сидела у стола помощника прокурора и вела себя так, словно была до глубины души оскорблена несправедливым отношением к ней, как будто бы ее присутствие здесь было сущим недоразумением, которое вот-вот выяснится, перед ней извинятся, а кое-кому за это крепко влетит.
Допрос тянется почти час. Время от времени Лоренц подавляет зевоту, притворяется, будто не слышит или не понимает вопросы Дзениса. Иной раз нехотя что-то произнесет в ответ, но разговора по существу не получается. Можно подумать, все, о чем тут говорится, не имеет к ней ни малейшего отношения. Затем она неожиданно бросает на помощника прокурора оценивающий взгляд. Красноватые глазки под увядшими веками с прожилками сосудов вспыхивают и впиваются в Дзениса. Глубоко впиваются, словно хотят выведать, что у этого представителя власти на уме.
Советская власть национализировала частную собственность Лоренц — отобрала у нее магазин и дом, лишила возможности жить с комфортом за счет других и чваниться своим превосходством над трудовым людом. По этой причине Лоренц всей своей душой ненавидела Советскую власть и тех, кто ее представлял. Она и не скрывала своей ненависти.
В кабинете присутствовали еще двое. Они не принимали участия в допросе Лоренц. Борис Трубек внимательно следил за тем, как Дзенис пытается вызвать Лоренц на откровенность, выкладывая из своего арсенала аргумент за аргументом и все туже затягивая петлю из доказательств. Старуха, в свою очередь, продолжает строить из себя наивную простушку. Прокурор Озоллапа, сидевший рядом с Трубеком, уже начал нетерпеливо барабанить по коленкам.
Под конец и Дзенису надоело бессмысленное запирательство Лоренц.
— Я даю вам возможность смягчить вину чистосердечным признанием, — сказал он. — Вы не желаете воспользоваться этой возможностью. Упрашивать не буду. Доказательств достаточно, чтобы обойтись и без ваших показаний. Я расскажу, что произошло в вашей комнате.
Озоллапа закивал: давно пора было перейти на такой тон, нечего с ней миндальничать.
Алида Лоренц выпрямилась и застыла как истукан. Лишь глаза засветились еще более яростной злобой.
Дзенис встал и прошелся взад-вперед по кабинету. Он как бы говорил теперь не с Лоренц, а обращался к Озоллапе и Трубеку. Мысленно Дзенис уже выступал с обвинительной речью, рисуя перед судом детальную картину происшествия на улице Вайрога.
— Что дальше? План разработан достаточно подробно. Остается осуществить. И чем скорей, тем лучше. Молодой наглец не отстанет, в этом нет никаких сомнений. Он может объявиться и до субботы. Поэтому Лоренц принимает решение ковать железо, пока горячо. И начинает с того, что заклеивает дверь в комнату соседей: Геновева Щепис — женщина любопытная! На следующее утро Лоренц звонит своему