— Взял.
— Боевой!
И пилот видит, как исчезает небо. Гаснут звезды. Проваливается земля. Будто команда штурмана нарушила равновесие. Десятки молочно-белых столбов ударяют в небо, мечутся вокруг, сталкиваются друг с другом, разбегаясь в стороны. Прожекторные лучи. Они впереди, по сторонам, сзади. Они вот-вот заденут самолет, и тогда на машину обрушится железный смерч.
Бежать от них! Как можно дальше!
Но пилот словно закаменел. Он держит курс 324. Он будет держать его до тех пор, пока штурман не даст команду изменить или пока взрыв снаряда не сбросит их вниз. Чтобы бомбы легли в цель, самолет до сброса должен идти по идеальной, как струна, прямой.
Штурман не видит прожекторных лучей, но по бликам в прицеле понимает, что произошло. Он еще плотнее прижимается бровью к окуляру прицела.
Пилот бросает взгляд на бортовые часы. Ему казалось, что самолет висит на боевом курсе не меньше пяти минут. Хронометр говорит: шесть секунд.
Слишком много лучей! Кто-то размахивает ими, как палками. Большими белыми палками. Они налетают друг на друга и с треском отскакивают в стороны. С треском...
Это справа вспухают одновременно два ослепительных шара. Это уже рвутся зенитные снаряды. А вот еще — впереди, чуть слева, целая гирлянда, один над другим, оранжево-черные...
— Ух! — доносится голос стрелка.
— Сброс! — врывается в наушники голос штурмана. Самолет подпрыгивает, освободившись от груза. — Командир, противозенитный маневр!
Пилот сваливает самолет на левое крыло и ускользает от удара несущейся навстречу кометы.
Успел! Они неуязвимы. Теперь они не мишень. Теперь они могут защищаться. Они неуязвимы.
Штурман отрывается от прицела и бросает взгляд на секундомер. Он держал машину на боевом курсе пятнадцать секунд. Если пилот хоть немного следил за хронометром, он должен быть доволен. Вокруг самолета десятки прожекторных лучей. От резкого света начинает нестерпимо чесаться в носу. Штурман закрывает глаза и оглушительно чихает.
— Будь здоров, — говорит он себе тихонько и прикладывает к губам платок. Потом чихает снова и еще раз желает ласково: — Будь здоров, дружок...
Он не суеверен. Просто он уважает хороших людей.
Он закрывает бомболюки, выключает освещение сетки прицела и берется за рукоятки пулемета. Маловероятно, чтобы какой-нибудь немец сунулся в эту кашу, но все может быть. И штурман настороженно следит за небом.
...Пилот бросает машину вправо. Он знает, где взорвется очередной снаряд. Знает так, будто немецкий наводчик только что шепнул ему об этом на ухо. И снаряд взрывается. Не один, а сразу целый букет огненных клубков.
Но пилот уже ушел от них. Влево! Вправо! Влево! Вниз!
— Командир, продержитесь еще минуту. Это немного.
Немного! Да это целая вечность, штурман, это...
— Ух ты-ы!.. — крик стрелка. — Вниз... внизу... Оля-ля-ля!
Но пилот со штурманом уже и сами увидели. Внизу — море огня. Оно как-то лениво, словно в раздумье, приподнялось над землей и потом плеснуло в стороны с такой стремительностью, что залило всю землю до горизонта.
Прожекторные столбы, до этого метавшиеся по небу, на мгновение застывают, словно парализованные. Потом начинают качаться с еще большей яростью и настойчивостью. Во что же это угодил штурман, что разъярил такую стихию? Неужели в бензохранилище? Или в склад боеприпасов?
Пилот работает педалями и штурвалом, как ломовая лошадь. Нет, он не позволит угробить такой экипаж!
— Штурман...
Но он задыхается от одного слова. Он налегает на педали и штурвал с такой силой, что трещат кости. И снова ускользает от луча.
— Стрелок!
— Командир?
— Что...
Ему нужно знать, какая обстановка сзади. Но он не успевает спросить. Он падает на штурвал. Даже сквозь закрытые веки свет режет глаза так, что кажется, проникает до самой последней клеточки мозга.
— О-ох! — доносится чей-то стон.
Пилот сваливает машину влево и полностью отдает штурвал от себя.
— Командир!
Они выпадают в темноту.
— Вот это...
Еще один луч. Огненные вспышки и — трах-трах-тах-тах — барабанная дробь по обшивке машины.
— Вправо, командир!
Он ничего не видит, но изо всех сил давит на педаль и выворачивает штурвал. Они снова вываливаются из слепящего молока в темноту.
— Влево!
Пилот бросает машину влево. Вернее, их отбрасывает. Справа, почти под крылом, взрывается снаряд.
— Ну и свистопляска! — ворчит Назаров. — Еще десять секунд продержитесь, командир.
Ду-ду-ду... — это работает пулемет стрелка.,
— На, гад, на, на, на!..
Удар справа.
— Стрелок, что...
Удар слева.
Они в огненном кольце. В кольце из огня и металла.
— Штурман, как...
Удар. Совсем рядом.
— Командир, можете терять еще тысячу мет...
Удар. Машина прыгает вверх, словно скаковая лошадь.
— ...выходим...
Удар.
— ...заграждения!
Удар. Еще один. И еще. Самолет бросает то вниз, то вверх, то в стороны. Пилот с трудом удерживает его, чтобы не сорваться в штопор.
Грохот.
— Сво-о-олочи!.. — орет стрелок.
Штурмана болтает в кабине, бьет о борта, но его руки прочно держат пулемет, а глаза ощупывают каждую пядь неба. Он уже понял, что означает стук пулеметов стрелка. Скоро штурман увидит...
Вот он!
Слева появляется черный силуэт самолета. Хобот штурманского пулемета мгновенно поворачивается в его сторону. Взгляд штурмана проходит сквозь прицел и впивается в борт чужой машины. В этом взгляде — приговор.
Пулемет с ревом выбрасывает длинный белый гарпун, и самолет исчезает. Он будто под лед проваливается.
— Командир, как у вас дела? — спрашивает штурман.
— Ни... чего...
— Стрелок, вы держитесь?
— Держусь!
Они держатся...
Штурман ведет стволом пулемета вправо и бьет по черному пятну. Он не знает, самолет это, аэростат заграждения или еще что. Что бы там ни было, он обязан это расстрелять.
Сзади тоже почти без перерыва стучит пулемет — стрельба гулом отдается по всему корпусу машины.
Нет, их не так просто отправить на тот свет! Он, штурман, не раскаивается, что пошел в этот полет. На людей, с которыми он работает, можно положиться. Они не дадут себя угробить за здорово живешь, они будут защищаться до конца.
...Пилот бросает машину из стороны в сторону. Он вырывается из огненного кольца, оно опять сжимается, снова отступает и наступает.
Р-р-ры-ых!.. Р-р... — ревет пулемет штурмана.
Впереди проскальзывает тень.
Р-ры-ых!
— Штурман...
— Командир?
— Что там...
Р-ры-ых!..
Удар!
Кажется, последний. Пилот чувствует, что они уже вырвались. Отстают разрывы, отстают прожекторные лучи.
— Ничего, командир, — тяжело дыша, говорит штурман. — Прорвемся...
Р-рых!
Ду-ду-ду-ду-ду... — выстукивает сзади пулемет стрелка.
И вдруг над головой пилота раздается хлопок. Слабый, почти неслышный хлопок, как из детского пугача. Добруш выпускает из рук штурвал и хватается за глаза. Потом медленно сваливается вперед, на привязные ремни...
Штурман чихает еще раз — от наступившей темноты.
— Будь здоров, дружок... теперь уже немного осталось, — говорит он себе.
Ну вот и вырвались. Где-то сзади мечутся по небу прожекторные лучи и рвутся снаряды, но это уже не страшно...
И в этот момент над головой раздается взрыв, освещая все в кабине так, что становятся видны даже царапины на бомбоприцеле. Штурман прижимается к бронеспинке, потом стремительно оборачивается.
Кажется, обошлось...
— Безобразие, — ворчит штурман и осекается. Машина начинает как-то странно, медленно, рывками заваливаться на крыло, переходя в пике. Что это означает? Штурман не успевает додумать, как справа появляется силуэт самолета, отчетливо видимый на лунном небе. Штурман стремительно разворачивает пулемет.
Р-рых!
Он ведет пулемет вверх, потому что кабина кренится все круче. Целиться трудно.
Р-рых!
Вражеский самолет выскальзывает из прицела и исчезает где-то в заднем секторе.
Штурман, не выпуская пулемета из рук, зовет:
— Командир!
Молчание.
— Командир, что случилось?!
Самолет падает. Но сзади, не умолкая, грохочет пулемет стрелка: ду-ду-ду-ду...
— Командир, вы слышите меня? Командир!..
Никакого ответа. Самолет с воем несется к земле.
Штурман приподнимается на сиденье и снова падает. Что он может сделать, если в своем стеклянном колпаке отделен от пилотской кабины броневой плитой? Спереди, сверху, с боков — стекло. И штурман сидит сейчас на краешке пропасти, совершенно перед ней беззащитный.
У него нет управления, и он не знает, что случилось с пилотом.
— Командир! — зовет он. — Командир, мы падаем!..
«Падаем... падаем... падаем...»
Пилот целую вечность слышит это слово, но не понимает, что оно означает. Он напрягает всю свою волю, силясь понять, но тупой качающийся гул мешает ему, убаюкивает, успокаивает, заставляет отказываться от бесцельных попыток.
— Командир!..
Голос слабый и еле слышный.
Это он командир. Ну да, он...
«Не пробуждайся, не пробуждайся, не пробуждайся... — уговаривает гул. — Не пробуждайся, потому что пробуждение будет еще страшнее, чем беспамятство. Не пробуждайся...»
— Командир! Моторы пойдут вразнос! Командир!..
Пилот делает над собой страшнейшее насилие и приподнимает голову. Его словно обухом бьет по затылку, и он снова падает лицом на штурвал.
— Командир!!
Моторы уже не воют — верещат. Пилот приподнимает руки и упирается в приборную доску. У него такое чувство, словно голову раздирают на части клещами. Он не знает, где он и что с ним. Но руки нащупывают штурвал. Руки знают, что только с помощью этого полукруга можно прекратить раскрутку винтов, остановить то страшное, что неминуемо должно последовать.
— ...дир... левой ноги! Штурвал на себя!
Пилот вяло тянет на себя штурвал, так же вяло давит ногой на педаль. Он пытается сбросить кошмар беспамятства. Голова его все увеличивается, упирается в фонарь, вот она уже не вмещается в кабине, давит на борта. А может, это кабина сжалась до таких размеров, что стиснула пилота со всех сторон....