егерей уже окоченели. Под иссеченным осколками брезентом лежало несколько запечатанных мешков. Один из них тоже пострадал. Искромсанные пачки денег валялись на снегу.
— Сколько же здесь? — спросил Хоменко, когда все одиннадцать мешков с бумажными деньгами и двенадцатый, самый тяжелый, с разменной монетой, были наконец погружены.
— Два миллиона шестьсот восемьдесят тысяч триста пять рублей шестьдесят копеек, — прочел я, глянув на документ, вытащенный из сумки.
— Ого! — значительно произнес Хоменко, с уважением глядя на мешки. — Вот они, значит, какие миллионы-то бывают. Куда же мы теперь с ними?
Да, это был вопрос! Если раньше мы рисковали только своими головами, во что бы то ни стало стремясь добраться до пылающей Рудицы, не зная, кто в данный момент ею владеет, то теперь на нашей ответственности была огромная сумма государственных денег.
Я было сказал об этом Хоменко, но он, внезапно озлившись, заорал на меня:
— Если тебе не жалко своей жены, так мне на это наплевать! А у меня забота, что раненые там остались. Ты бы послушал, как они просили, чтобы за ними приехали. У меня их крик, наверное, всю жизнь в ушах звенеть будет. — И, немного стихнув, он добавил: — Мы же не совсем без головы. Если увидим, что дело плохо, драпанем обратно. Бензин-то еще есть.
Он смотрел на меня со злобным недоверием, как на врага, думая, что я струсил. Между тем уж я-то не менее его стремился скорее попасть в горящую Рудицу, где, может быть, в моей помощи нуждались самые дорогие, самые близкие существа: жена и дочь.
— Едем! — крикнул я. — Только орешь зря, а сам ни с места.
И опять мы понеслись по проселку среди голых, однообразных, занесенных снегом полей.
Меня все больше тревожила пустынность дороги. На видневшемся вдали шоссе, шедшем под острым углом к нашему проселку, я ясно различал сплошную ленту машин, повозок и отдельные точки идущих людей, а здесь нам хоть бы один человек повстречался.
Впрочем, немного погодя, хорошенько приглядевшись, я разглядел вдалеке отдельные фигурки людей, что-то как будто копавших посреди дороги. Два мотоцикла виднелись возле них.
— Однако минируют дорогу, — сказал я Хоменко. — Как бы не налететь сгоряча. — Но тот уж сбавлял ход, видя, что двое на мотоцикле едут нам навстречу.
— Куда вас черт несет? — закричал, махая кулаком, командир, сидевший в коляске. — Мы там минируем, а вы катите прямо к черту на рога. Кто вы такие? За ранеными? Поздно уж теперь. Все равно вас уже не пропустят. А раненых и без вас заберут, если остались. Там еще наши части проходят.
А тут, как на грех, пока мы говорили с командиром саперов, машина наша заглохла. Хоменко начал рыться в моторе и выронил в снег крохотную детальку. Это уж пахло катастрофой. Битый час мы вдвоем искали ее, соскребли и прощупали пальцами весь снег подле машины, но деталька, словно заколдованный клад, не давалась нам в руки.
За это время саперы вплотную подобрались к нам. Другой их командир, подъехавший на новенькой трехтонке, крикнул нам:
— Эй, ребята! Застряли, что ли? Давайте сматывайтесь живей! Подожгите вашу гробовину да садитесь ко мне в кузов.
Мы оба молчали, шаря в снегу, не зная, что сказать. Ведь если бы мы заявили, что везем деньги, то он прежде всего заинтересовался бы, почему мы направляемся с ними не в тыл, а прямехонько к немцам. Доведись до меня, я и сам бы не очень-то поверил нашим объяснениям. Грозная тень трибунала так и замаячила передо мной. «Этого только еще недоставало!» — подумал я, как вдруг Хоменко не своим голосом заорал:
— Вот ты где, подлая, пряталась!
— Нашли, нашли! — крикнул я начальнику саперов. — Теперь можем двигаться.
Еще несколько минут спустя машина наша ожила, и мы, повернув ее обратно, понеслись сами, еще хорошо не зная куда.
Интересно, что привычное ощущение ответственности за государственное дело, которое я вновь испытывал, как будто придало мне свежие силы и заставило думать логичнее. «Если других учителей всех вывезли, то неужели жена могла остаться? Ведь, безусловно, она понимала, какая судьба ожидает ее, комсомолку и жену коммуниста, если попадется в лапы фашистам. Нет, — убеждал я себя. — Они уехали, обязательно уехали! А мне теперь нужно думать о том, как бы довезти и сдать эти деньги, свалившиеся обузой на наши головы».
Все это оказалось далеко не просто. Не буду долго останавливаться на том, как мы, влившись в скорбный поток беженцев, двигались на восток, как укрывались в кюветах от налета черных хищников с белыми крестами на крыльях, как, объезжая разбитый мост, чуть не провалились под лед вслед за шедшей перед нами машиной.
Наконец мы прибыли после всех этих приключений на небольшую железнодорожную станцию. Отделения Госбанка на ней не оказалось. Я пытался сдать деньги в сберкассу, но заведующая в ответ замахала руками. Оказывается, она уже отправила деньги и сама эвакуируется. Но с ее помощью нам удалось хоть получить место в теплушке состава, уходившего на восток. В пути нас обстреляли с воздуха, но в нашем вагоне все обошлось благополучно.
Наконец приехали в Боровск. Поезд стоял тут целых двадцать минут, но пятнадцать из них пошло на переговоры по телефону с банком, чтобы приняли от нас деньги. Управляющий пообещал выслать машину. Дежурный комендант станции дал двух бойцов, чтобы они помогли выгрузить мешки, так как видел, что оба мы с Хоменко совсем выдохлись.
На вокзале творилось нечто невообразимое. Толпа штурмовала вагоны. Мы едва успели выгрузить восемь мешков, как поезд тронулся
Последние три мешка Хоменко с солдатами выкинули на ходу через головы лезущих в вагон людей. Мешок с монетой ухватил один из бойцов. Сам-то выскочил на перрон, а мешок у него за что-то зацепился, порвался, и монеты полились из него ручьем.
Я не видел этой картины, потому что лежал в это время среди людского потока на мешках, охватив их руками, но звон серебра, сыплющегося на рельсы, долетел до меня и пронял до костей.
Толпа захохотала над опешившим бойцом, стоявшим с пустым мешком в руках, глядя вслед вагону, на полу которого осталась целая груда монет, но какой-то старик, стоявший в дверях теплушки, растолкал остальных и сгреб всю кучу серебра вниз на шпалы. Поезд ушел, перрон затих. Бойцы, помогавшие нам, притащили девятый и десятый мешки, одиннадцатый приволок Хоменко. Он еле шел, скорчившись от боли. В толпе ему разбередили рану. Обоих солдат я послал собирать серебро. Им с охотой помогали ребята из их наряда. Мешок получился хотя и увесистый, однако далеко не такой, каким был до катастрофы.
В банке управляющий, узнав, что серебро просыпалось, страшно возмутился:
— Как это вы так неосторожно! Это же государственные деньги, а не щепки. Вам придется отвечать за недостачу.
До сих пор мысль о том, что в случае недостачи придется за нее поплатиться, как-то не приходила мне в голову. Все мысли были направлены только на то, как бы сохранить деньги и доставить их до места. А теперь получалась такая история. Ведь кто знает, как их там считали? Торопились люди, просчитывались, а теперь я отвечай. Неизвестно, все ли мы пачки подобрали там, около машины, не говоря уже о просыпанном серебре.
Хоменко тоже, пожалуй, не менее меня переживал и тревожился и все меня уговаривал:
— Брось ты, Иван Васильевич, не отчаивайся, обойдется как-нибудь.
— Как же, обойдется! Держи карман шире, — отвечал я, — когда этот сухарь директор мне не верит. Я ему говорю, что я вовсе не фельдъегерь Пахомов, на которого выписаны документы, а лейтенант Домышев, который случайно нашел эти деньги и доставил, а он мне в ответ: «Тогда предъявите ваше удостоверение». А что я ему предъявлю, когда все мои бумаги уехали с госпиталем.
— А знакомых у тебя в Боровске нет, кто бы подтвердил твою личность?
— Есть тетка жены. Она здесь в слободе живет.
— Айда разыскивать, — распорядился Хоменко.
Однако тетку нам повидать не пришлось. Ее маленький домишко оказался на замке. И мы зря дважды наведывались к нему. На всякий случай я бросил в почтовый ящик записку, что если не приду, то чтобы справились обо мне в отделении Госбанка.
Не скажу, что самочувствие у меня было бодрое, когда я опять входил в неприветливый кабинет управляющего банком. У него уже сидел какой-то старший лейтенант. Судя по тому, как он сразу заинтересовался моей историей, как стал меня разглядывать и расспрашивать, я понял, что это неспроста. Однако они разрешили мне пройти в комнату, где уже начался подсчет нашей казны. По моей просьбе деньги считали, не разбивая пачек, чтобы сперва определить хотя бы приблизительный результат.
Хоменко сидел за столом с записной книжкой. По его расчетам, в каждом мешке должно было находиться примерно по 240 тысяч, а так как в трех уже проверенных мешках содержалось по 250 тысяч, то он был настроен благодушно. Однако я-то понимал, что это ровно ничего не значит. В других мешках могли быть более мелкие купюры. Так и случилось., В следующих двух мешках оказалось всего полтораста тысяч, а в порванном 123 тысячи триста. Неровная цифра и малая сумма убили нас обоих наповал.
— Может быть, они там, не считая, пачки в мешки напихали? — предположил совсем приунывший Хоменко.
Я потянул его за локоть, вывел на крыльцо и сказал:
— Вот что, Василий Петрович! Ты мне сделал громадное одолжение, а я тебя, кажется, втянул в грязную историю. Давай-ка, друг, двигай в госпиталь, пока и тебя не припутали к этому делу с деньгами. В общем, прощай, не поминай лихом.
— Да что ты выдумал, Иван Васильевич? — уставился на меня Хоменко. — Никуда я не пойду. Вот уладим с банком, тогда другое дело. А если эта старая засушина, управляющий, еще раз намекнет, что мы тут руки погрели, то я не посмотрю, что у него борода как у козла. Я ему рога-то пообломаю. — И, круто повернувшись, Хоменко пошел обратно в банк.
Опять потянулась муторная процедура подсчета. Оставалось еще три мешка.
— Не будет в них девятисот тысяч, — буркнул мне на ухо Хоменко.