— Нарта была легче, собачки бежали шибче, — хитровато прищурив свои узкие глаза, сказал Долган.
— Как будем подъезжать к жилью Медвежьей лапы, километра за два мне скажешь, — сказал лейтенант, устраиваясь на нарте. — Я еще пробегу.
Луна скоро скрылась за высокой сопкой, стало темно. А они все ехали. Собаки заметно устали, часто переходили на шаг.
— Ты, начальник, мал-мал спи. Я тебя разбужу, — сказал Долган.
Но Сергеев держался, боясь заснуть. Хотя от свежего холодного воздуха, однообразного покачивания клонило ко сну. От неудобного положения устали спина и ноги. Сергеев часто ловил себя на том, что думает об Антонове. Не окажет ли он ему сопротивление? Поможет ли каюр, если туго придется? Дорофеев, наверное, позвонил майору, доложил Ивану Матвеевичу. Те, может, что-то придумают…
— Просыпайся, начальник, — вдруг толкнул его Долган, — до палатки Медвежьей лапы километра два осталось.
— Спасибо, не сплю я.
— Давай пробежим, а то собачки очень устали и погреемся, однако, — соскакивая с нарты, говорил каюр.
Теперь они, утопая в снегу, брели за нартой.
— Ты карабин мне вернешь? — спросил Долган. Он все это время думал о своем оружии, и теперь, как ему казалось, самое время напомнить лейтенанту о карабине.
— Все зависит от тебя. Поможешь мне взять преступника, выступишь на суде — и карабин опять у тебя будет… Хотя с оружием так не поступают.
— Медвежья лапа сам у меня его взял. Говорит, очень хорошо ружье.
— Мало ли что ему может понравиться. Ружья передавать нельзя.
Они еще долго шли по снегу. Наконец Долган остановил нарту.
— Вот за теми кустами его палатка, — шепотом сказал коряк. — Надо тихо пешком идти. Мои собачки могут разбудить его собачек, а собачки — Медвежью лапу. Теперь он спит крепко.
Было половина второго ночи. Они шли молча. Впереди — Сергеев, за ним каюр. Лейтенант проверил пистолет и положил его в карман брюк. Луна скрылась за тучку, было темно. В темноте островки кедрача походили на безмолвный поселок. Сергеев часто останавливался, поджидал Долгана, тихо спрашивал про палатку Антонова. Но каюр указывал рукой дальше. Было так тихо, что Сергееву думалось, что оглох в своей меховой шапке. Где-то рядом спят собаки Антонова, которые своим лаем могут разбудить хозяина. Сергеев напрягал слух и зрение, чтобы вовремя увидеть их.
— Вот здесь, за этим кустом, — зашептал Долган и показал на куст кедровника, похожий на огромный стог сена.
Сергеев взял в руку пистолет и, медленно, бесшумно ступая, стал обходить куст. И вдруг нога его не нашла опоры, и он кубарем полетел куда-то вниз. С четырех сторон над ним были высокие ровные стены снега. Вскочил на ноги. Под ногами была твердая площадка.
— Здесь стояла его палатка, — сказал Долган и прыгнул к Сергееву. — Одна яма осталась. Дня два как уехал, видишь, уже снегом подзасыпало.
— А может, он где-то здесь недалеко, — с надеждой спросил лейтенант.
— Убежал…
— Что будем делать?
— Однако, спать. Собачек кормить. Утром снова будем ехать. Очень собачки ноги намаяли.
— Ты знаешь, где его искать?
— Может, у Нельвида… У него, ух, дочка хороша. Медвежья лапа туда может поехать.
Решили переночевать в яме. Пока Долган ходил за нартой, Сергеев наломал веток кедрача, разжег костер. Каюр принес спальные мешки из оленьих шкур — кукули, хлеба, сушеную рыбу — юколу. Поставили на огонь чайник. Спали в кукулях на зеленых ветках кедровника.
Ночь на севере длинная. Проснулся Сергеев, а все темно. Долган давно вылез из своего кукуля и уже кормил собак. Его ласковый разговор с собаками слышался с бугра. Лейтенант полежал еще две минуты, потом быстро стащил с себя кукуль и запрыгал у разожженного Долганом костра. Размялся, умылся снегом, и усталость, сон словно рукой сняло. Тело налилось силой, бодростью, словно и не мотался столько часов по тундре на собачьей упряжке, не ночевал у костра.
— Однако, надо чай рулить да ехать, — сказал подошедший каюр, снимая чайник с палки. Он уже успел накормить собак, увязал нарту. — Убежит в тундру Медвежья лапа, трудно будет его найти. А убежит, если про тебя узнает.
А на востоке уже пылала заря, яркая и холодная. Напившись чаю, путники отправились в дорогу. Собаки, отдохнувшие за эти часы привала, рванули нарту галопом. Они повизгивали, словно радовались новому дню, дороге, снегу.
Сергеев оперся на полоз нарты ногой, навалился спиной на дугу и с интересом рассматривал кусты вечнозеленого стланика, кедрача, теперь покрытые инеем, и склоны сопок, заснеженные и пылающие красным пожаром от лучей восходящего солнца. Красота! Человек живет в суете, обыденности, не замечая всей красоты окружающего его мира. Обкрадывает себя. И он, Сергеев, раньше не обращал внимания на весь этот странно открытый им сегодня, удивительный мир с восходами солнца, с пылающим снегом, радужным инеем. «Смотри, Андрей, на всю эту красоту, запоминай», — говорил он себе.
Собаки по-прежнему мчались вперед, иногда огибали высокие сугробы, засыпанные снегом кусты кедрача. Долган сидел задумавшись. О чем он думает? Видит ли он это таинство нарождения нового дня?
— Долго ехать до стойбища Нельвида? — спросил Сергеев. — Может, зря едем, Медвежьей лапы там нет?
— Часа три, а то и чуть-чуть больше. Медвежья лапа там должен быть. У него знакомая там, дочка Нельвида. Ух, красива!
— Он что, женился на ней?
— Нет, ей еще четырнадцать лет. Говорит, пусть подрастет, а там женится.
Задумался Сергеев. Долго ехал молча. «Вот ведь как еще может быть. Один какой-то гад ездит по стойбищам, торгует спиртом, спаивает пастухов, совращает девушек. Он один может пошатнуть веру пастухов в работу красных яранг, лекторов, нанести вред колхозному хозяйству. Разгуливает на свободе… Срочно надо изолировать такого от общества».
Через три часа они подъехали к трем палаткам. Вокруг бродили олени. Они разгребали копытами рыхлый снег и доставали ягель. На шеях некоторых позвякивали медные колокольчики.
Приехавших встретила целая орава собак. Собаки с лаем набросились на путников. Пастухов не было. Долган разогнал остолом псов, которые скоро успокоились. Ездовые собаки, как успел заметить Сергеев, миролюбивее и доверчивее, чем обычные дворняжки его родной Сибири.
В палатке полумрак. Направо докрасна раскаленная железная печурка. Слева, в углу, на куче шкур две женщины и мальчишка лет шести. Посреди, навалившись на столб, сидел пьяный коряк. Он уставился невидящим взглядом на вошедших.
— Амто, Нельвид, — поздоровался Долган. — Приехали к тебе в гости. Встречай.
— Однако, я, Вася, немного пьян, — протягивая руку Долгану, говорил пастух. Он никак не мог подняться на ноги, падал. — Олешек мало-мало собирали, а потом приехал… — Нельвид подозрительно поглядел на Сергеева, — зять приехал, и мы с ним… — наконец он поднялся на ноги и, падая снова, обхватил шею Долгана. — Двадцать олешек не нашли, — рассказывал пастух.
— Где твой зять? — помогая Долгану усадить Нельвида, спросил Сергеев.
Пастух опустился на шкуру, уставился немигающими глазами на лейтенанта и молчал.
— Где Медвежья лапа? — в свою очередь, спросил Долган.
— Кто он? — Пастух боднул головой в сторону лейтенанта.
— Со мной, друг-тумгутум. — Долган сел рядом с пастухом. — Нам нужен твой зять, Медвежья лапа, сам понимаешь…
— Ты что-то, Вася, мне сегодня не-не нравишься. А Медвежья лапа уехал.
— Когда уехал? — У Сергеева от нетерпения задрожал голос. — В какую сторону уехал?
«Не так я с ним, не так, — думал он. — Можно все испортить».
— В тундру уехал… — Нельвид опустил голову на грудь. — Давно уехал.
— Я все скажу, все! — вдруг выкрикнула одна из женщин и вскочила со шкур.
Сергеев обернулся и внимательно поглядел на нее. Это была девочка невысокого роста, вокруг белого круглого лица ее свисали черные, как крыло ворона, длинные волосы. На девочке бордовое теплое платье. Она была крепкого телосложения и действительно красивая.
— Я все скажу, — повторила она.
— Ты забыла Авзелкута?! — закричал пастух. — Я тебе скажу!
— Он не мой жених! Он злой! Он убил Авзелкута!
— Как убил?!
— Оленью шкуру на рот клал, долго держал. Авзелкут задохся, — сказала девочка и зарыдала.
— Молчи, дочка, молчи! Он может вернуться, — стала упрашивать девочку молчавшая до этого мать.
— Когда и куда уехал Медвежья лапа? — Сергеев вплотную подошел к пастуху. — Говори, если не хочешь, чтобы я взял тебя как соучастника убийцы.
— Он все выглядывал, а когда увидел вас, поехал. Полчаса назад. Я покажу, вы его догоните. Возьмите его, он злой. Это очень плохой человек, страшный, — сквозь горькое рыдание говорила девочка.
И опять нарта Долгана мчится по тундре. Солнце уже повернуло за полдень, а они едут и едут. Видно, рано заметил их Антонов, да пока разговаривали с пастухом, время ушло. Впереди все бегут и бегут две широкие параллели — следы Антоновой нарты. Долган уже дважды щупал пальцами след, проверяя на давность. Мороз крепкий — след моментально твердеет.
«Хорошая дочка у пастуха, — думал Сергеев, — смелая».
— Однако, начальник, Медвежья лапа нас может легко подстрелить, — вдруг сказал Долган. — Карабин у меня бил ух как метко.
— Погоняй собак, — торопил каюра лейтенант. — Догоним.
Если вначале нарта Антонова шла на северо-восток, уходила дальше в тундру, то теперь она круто сворачивала на юг, в сторону села. «Молодец девчонка, — снова думал Сергеев, — если бы не она, сколько времени зря могли потерять, распутывая среди разбитого оленьими ногами снега следы Антонова. Старик бы не показал, а она молодец».
Мчатся собаки вперед, поскрипывает под полозьями прихваченный морозцем снег. Убегают назад заросли вечнозеленого кедровника.
— Скоро догоним? — спросил Сергеев каюра после очередного изучения следов нарты Антонова.
Долган минуту молчит, оглядывается вокруг, смотрит на след.
— Догоним… У него нарта очень тяжелая, видишь, как сильно режет снег. У нас легче, хоть нас и двое… Собачки у Медвежьей лапы хорошие, сильные, а наши мало-мало устали.