Лицо Струмилина напряглось, резко обозначились морщины, он закурил сигарету, выпустив дым в сторону открытого окна. Задумался. Молчал и Андреев.
— Я как узнал от Панченко о проверке в буфете — в субботу туда. Уговорил жену зайти, коньяк попробовать и посмотреть, как там работают... Купил сто граммов, попробовал: крепкий, но вроде запах не тот...
— Ага, значит, и ты уже проверял! Не много ли проверок?
Струмилин замолчал, достал новую сигарету, долго разминал ее над корзиной. Теперь он вспомнил точно: в этом кафе бывать не приходилось, а ведь туда перешла из «Ласточки» директором Гамбалевская Софья Михайловна, третий год работает. Он посмотрел справочник предприятий общественного питания. Так и есть! Вслед за Гамбалевской в кафе перешли бухгалтер и заведующий складом.
— Что же ты собрал? — кивнул полковник на папку. — Что у тебя там?
— Розлив коньяка производится на нашем винозаводе. Поступает на склад кафе в закупоренных бутылках. Заведующий складом Половинкина раньше работала в кафе «Ласточка». Бухгалтером кафе Сара Качко, также пришла из «Ласточки». Бутылки после поступления на склад отмечаются специальным штампом кафе. Бутылки буфетчицы открывают непосредственно перед покупателями, разливают на глазах. Если остается немного в бутылке, ее ставят на виду. Я внимательно смотрел, на бутылках штамп бухгалтерии, значит, товар оприходован, получен со склада и продается с наценкой правильно. За стойкой находится Ольга Шустова, наливает правильно, не обманывает. Ее напарница Клавдия Портнова за стойкой бывает мало, все с товаром, в подсобном помещении. Что она там делает, посмотреть не удалось, дверь запирается изнутри.
— Выходит, ничего подозрительного не заметил. — Полковник встал из-за стола и прошелся по кабинету. — Может, бросим спасательный круг?
Сказанная как-то на совещании сотрудников ОБХСС полковником Струмилиным образная фраза о «спасательном круге», который нужно бросать людям, случайно вставшим на путь злоупотреблений, но не причинившим большого вреда, в отделе прижилась, стала всем понятной и долго повторялась в служебных разговорах.
Зазвонил телефон. Струмилин, наклонясь над столом, взял трубку.
— А кто спрашивает? Так, а результаты? Сколько, сколько? Нет, результаты исследования немедленно ко мне...
Он не спеша положил трубку, повернулся к Андрееву, сердито посмотрел, потом покачал головой, улыбнулся.
— Мне только что сообщили результаты исследования коньяка, взятого в ресторане... Напиток состоит из одной части коньяка, трех частей водки «Старка» и воды. Но это ресторан, а не твой буфет. Ну так что? Оставим пока «Ласточку»?
— Нет, надо проверять, — упрямо сказал Андреев.
— Кого подозреваешь?
— Прежде всего работников винозавода, а также обеих женщин — и буфетчицу Ольгу Шустову, и помощницу ее Клавдию Портнову.
Начальник ОБХСС задумался.
— У меня есть предложение... Вот смотри...
Андреев наклонился над столом. Струмилин на большом чистом листе бумаги начертил круг, в середине которого написал: «Работники винозавода». Затем от круга провел стрелку. Потом на бумаге появились другие окружности, соединенные стрелками. Полковник чертил схему возможного захвата преступников с поличным.
Государственный банк находился в старинном здании, построенном до революции. На окнах толстые железные решетки. У входа милиционер. Посторонним вход строго воспрещен. Массивная металлическая дверь закрывает вход в хранилище денег. Двое посетителей, один в милицейской форме, другой в штатской одежде, позвонили. Открылось маленькое окошечко. Они предъявили служебные удостоверения. Щелкнули тяжелые щеколды, их впустили в первое помещение. Вышла директор банка — стройная пожилая женщина с мальчишечьей стрижкой седых волос. Строго осмотрела пришедших, внимательно проверила документы.
— Значит, хотите проверить правильность сдачи денег предприятиями района? — спросила она, возвращая документы. — Дело очень нужное. Только без навыка вам деньги до утра не пересчитать. Без наших кассиров вы не обойдетесь.
Она оказалась жизнерадостным и остроумным человеком.
— У нас все надежно, как в Государственном банке. Ну, пойдемте изучать ваши подозрения...
Она проснулась поздно. Хотела полежать, понежиться, да в одиннадцать на работу нужно. Она еще ходила по квартире, мыла посуду, убиралась, расставляя все на свои места, а к ней незаметно, исподтишка, подкралось смутное чувство нарастающего беспокойства и раздражения. Ударила стулом о ножку стола, чертыхнулась, уронив в серванте рюмку. Стала одеваться — рука застряла в рукаве: со злостью вывернутую наизнанку кофточку бросила на диван. Хотела надеть другую, да остановилась вовремя — нельзя, новая и дорогая. Она брала из шкафа вещи, пробовала надеть, снимала, с раздражением бросала обратно. Тревожное беспокойство усилилось, когда взяла в руки приготовленную с вечера сумочку...
Ей вспомнилось, как легко и просто собиралась она на работу раньше, когда работала на кирпичном заводе. В какую рань вставала! На ходу одевалась, чай пила — и на смену. Бывало, намотается за день, натаскается, руки болят, а на душе спокойно. Примет душ — и домой шагает человеком. И на заработок не жаловалась, хотя денег лишних не было. А что сейчас? Подошла к зеркалу и поразилась происшедшей в ней перемене. На нее глядело усталое, как будто чужое, лицо. Под глазами синие овалы, губы тонкие, с фиолетовым оттенком. Обозлилась на себя: денег на питание не жалеет, продукты лучшие берет, а все не впрок, посмотреть не на что. За один летний сезон купила пять платьев. А душа-то неспокойная.
Сегодня почему-то волновалась больше обычного. Мучило ее какое-то непонятное предчувствие. «Может, не брать?» От этой мысли она вздрогнула и в нерешительности остановилась посреди комнаты. От неприятной слабости закружилась голова, часто-часто забилось сердце. Чтобы как-то успокоиться, отпила прямо из носика заварного чайника несколько больших глотков, вытерла полотенцем неожиданно вспотевшие ладони, глубоко выдохнула. «Ну что зря психуешь?! — успокаивала она себя. — Все нормально, не раз ходила...»
Перед выходом снова подошла к трюмо. Тщательно себя осмотрела, поворачиваясь перед зеркалом, перекладывала сумочку из одной руки в другую, вешала на согнутую, пробовала держать на вытянутой, — кажется, все в порядке. Сумочка была легкой, а понеси по улице — тяжелеет с каждым шагом, к концу пути как камни несешь...
Стало душно. Посмотрела в окно, вроде во дворе подозрительных нет. На цыпочках подошла к двери. Прислушалась: по лестнице удалялись шаркающие шаги. Откинула цепочку и тихо заскользила по ступенькам вниз.
«Сидят или нет? Так и есть — сидят!» — со злостью подумала она.
Во дворе за столиком, около детской площадки, сидело пять старух. Они как по команде повернули головы в сторону хлопнувшей двери подъезда и с интересом рассматривали, кто идет. Вот от безделья сейчас начнут судачить. Все-то они видят, обо всем догадываются. Мимо них нельзя проскочить на улицу незамеченной. Глуховатую тетку Фросю клюшкой толкнула бабка из третьего подъезда — мол, смотри. Та закрутила головой... Они замечают, как одета, какая походка...
«Два года живем, — разозлилась она, — а все не успокоятся, все оговаривают. Пусть не красавица, но не дурна. Достаток в доме их интересует. А я на кирпичном заводе заработала! Муж молодой? А вам какое дело? Эка беда: на четыре года старше, бывает и на десять».
По улице пошла быстро, напряженно всматриваясь в лица встречных мужчин. Опасалась, кто-нибудь следит за нею. Сколько за последние два месяца дум передумала, сколько раз во сне пряталась, бежала от них! Ноги часто не слушались, ее догоняли, хватали за руки, и от всего этого ужаса она в страхе просыпалась, тихо, чтобы не разбудить Витюху, плакала. А Витюхе с ней хорошо. Она не допекает его за каждую копейку.
Иногда она представляла, как на улице кто-нибудь подойдет к ней и спросит: «Что у вас, гражданочка, в сумочке?» А потом ехидно улыбнется. «Нет, вам меня не поймать! — думала она. — Кто вы такой, чтоб по сумкам шарить?» И пойдет дальше своей дорогой. Не имеют права обыскивать. И она торопливо шагала, шагала, будто за ней гнались.
От главного входа парка до кафе можно пройти двумя путями. Первый — от входа налево, мимо фонтанов, домика рабочих, аттракционов, дирекции парка... Там три года назад с Витюхой познакомились. Как сейчас помнит: около «молота» собралось много здоровенных мужчин, брали огромный деревянный молот и пробовали добить до тысячи. Редко кому удавалось. Вышел тогда из толпы парень с засученными выше локтей рукавами, смерил взглядом размеченную планку, поплевал на ладони, отклонился назад, да как ахнет! Выше тысячи! Один в спортивном костюме воскликнул тогда: «Тебе, парень, в бокс, чемпионов молотить!» Ей он сразу понравился. В парке сама его разыскала. Пригласила на лодке покататься... Витюха — он добрый, но последний год выпивать стал. Деньги ее не жалеет, свои не копит. С вечерней смены придет, разбудит... А потом раздражающе храпит. Она уж уснуть не может, все мысли, мысли... Молодой муж, чем его удержишь, если не деньгами?..
Путь по парку не любила, хоть он и короче. Знакомых можно встретить. Остановят, расспрашивать начнут, как и что, разглядывают: что надела? Где купила? В прошлый раз Юлька-дворничиха встала на дороге, не пройдешь. «Гдей-то сумку такую отхватила? Уж больно красива! И где только люди деньги берут?» И улыбнулась, змея, показав все свои белые зубы. Ядовитая баба, хоть и молодая!
Страшнее всего начальству на глаза попасть. Сразу про план, какая выручка, как товарооборот, отделайся от них! А не дай бог в контору заведут, сумку попросят показать...
Дорога эта не устраивала еще и потому, что проходила рядом с аттракционом, а там люди группами стоят, ходят по двое, а таких она боялась больше всего. Подойдут неожиданно, окружат, схватят — не вывернешься. Нет, здесь что ни шаг, то опасность.
На длинной скамье двое мужчин в светлых рубашках смотрели, как она приближалась к ним. «Не дай бог эти?» Захотелось повернуть в боковую аллею, но усилием воли заставила себя идти вперед, не показывать вида, что боится. Когда поравнялась с ними, один улыбнулся. «Нет, это не они! Когда человек улыбается — зла не сделает».