Елышев кивнул.
И вдруг затрещал телефон.
18
Голос Привалова я, конечно, узнал сразу. Он звучал глуховато, как и обычно, но сегодня не так, как в последние дни. Не так спокойно, рассудительно, а, напротив, возбужденно, озадаченно. Примерно так говорил со мной Привалов неделю назад, когда заставил меня включиться в поиски тех, кто оставил следы в Крутом переулке. Неужели новое дело? — мелькнула у меня мысль. Я почему-то не сразу вспомнил о том, что он мне говорил утром: что ему необходим день-другой для завершения этого дела.
— Извините, — буркнул я в трубку, — у меня сегодня выходной день.
Я знал, что именно так, а не расспросами заставлю Привалова тотчас же выложить, зачем я ему понадобился. Иными словами, тотчас же узнаю о том, какая новость вынудила его мне позвонить.
— Я вовсе не собираюсь втягивать вас в новую историю, — прогудел Привалов, словно подслушал мои мысли. — Но, во-первых, я не выполнил обещания рассказать вам, для чего впутал вас в это дело. А во-вторых, и это более важно, мне совершенно необходимо повидать того сверхсрочника, старшину. Видите ли, новые обстоятельства. Известный вам Павел Курань, с которым, как вы знаете, вожусь не один день, полчаса назад сказал нечто такое, что может спутать показания наших парней. Многое теперь зависит от старшины.
Значит, новый поворот? Что же мог сказать сын Галины? С ним не соскучишься — путается и путается, пока что-нибудь стоящее сообщит, ну, истинный балбес.
— Елышев у меня, — спокойно сказал я. И взглядом успокоил своего гостя.
— Вы с ним не будете возражать, если я сейчас приеду к вам? Я не займу много времени. Всего один вопрос задам ему. И отвечу на один ваш вопрос.
— Минуту, — сказал я и, не прикрывая трубку рукой, обратился к Елышеву: — Ты не возражаешь, если заедет прокурор?
Старшина бросил на меня вопросительно-настороженный взгляд.
— Ладно, приезжайте, — сказал я в трубку.
— Вашему великодушию нет границ, — не выдержав, наконец съязвил прокурор.
Но я уже повесил трубку.
— У него к тебе какой-то вопрос, но не волнуйся.
— Ну что там еще? — Елышев вскочил со стула и зашагал по комнате. — Что еще?
— Не горячись. Сейчас прокурор приедет, и все узнаем. Я тебе помогу. — И тут я сказал: — Давай, пока он едет, все же поговорим о женщине, которая переживает за тебя искренне и потому посоветовала рассказать все именно мне. Я ведь от Валентины давно о тебе слышал и такие ей советы давал, какие тебе вряд ли бы понравились. Советовал наплевать на тебя, хотя знаком с тобой не был. Но ты так вел себя.
Елышев перестал шагать. Остановился посреди комнаты.
— И что она? Послушалась вас?
— Ты от волнения поглупел, что ли? Если бы она послушалась, разве приютила бы в трудный час, разве ты сейчас стоял бы здесь?
Он улыбнулся и сел.
— Верно, поглупел я. Тут поглупеешь. Впрочем, вы правы, вел я себя — глупее не придумаешь. И правда, надо было ей давно на меня наплевать.
— А ты когда узнал, что мы с ней не только коллеги, что Валентина моя сестра?
— Да вот как дело это началось противное, так и узнал. А вы, выходит, про меня давно знали?
— Слышал про тебя. Теперь вот увидеть довелось. Познакомиться. Надолго ли?
— Поверите, если скажу — навсегда?
— Не зарекайся. Не мне тебя учить, не первый же раз ты к женщине переехать собрался.
— Не первый. Но последний. И впервые по закону.
— Не спеши, думай лучше, чтоб ей вреда не было. Хватит с нее бед… Матери у нас разные были, а отец… Ей он настоящим отцом был, а от нас с братом ушел. Потом война. И он не вернулся, и моя мать, и ее… Да, вот такие дела…
— А знали вы, что я… когда срочную служил… дружил с ее мужем?
— Не знал. Этого не знал… Да-а-а… Сталь сожрала его, взрыв этот проклятый, в тот день, в то утро — как и брата моего, как и Витю Чергинца. Это я знал… А что ты дружил с ним, не знал. Вот и еще один наш… новоднепровский… клубок. Эх, какая у них бригада была! Только с теперешней чергинцовской сравнить можно. Геройской смертью — что на фронте, что в труде — только герои и гибнут.
Прошепелявил звонок в прихожей. Елышев сразу как-то сжался в кресле.
Прокурор, здороваясь, кивнул мне. Елышеву тоже кивнул, и по этому кивку я понял, что парню ничего не угрожает. Прокурор придвинул к журнальному столику кресло, присел на самый край сиденья, опустил руки между коленей, сплел узловатые пальцы. Я тоже сел.
— Дело вот в чем, — сказал прокурор. — Этот балбес полчаса назад сказал нечто такое, что может многое изменить. — Говоря так, Привалов смотрел на Елышева, да и фразу эту повторил для него — я ведь ее уже по телефону слышал. — Тот из вас, кто был на улице в те минуты, когда отец выскочил в окно вслед за сыном… или немного раньше…
Я мельком взглянул в напряженное, но спокойное, сосредоточенное лицо Елышева. Прокурор продолжал:
— …должен был видеть человека, который стоял в конце переулка. У оврага. Не мог не видеть. Исключено, что ты его не видел, — обратился прокурор к Елышеву.
— Одну минуту, — вмешался я. — Так не пойдет. Вспоминать надо терпеливо, системно.
— Но я больше ничего не помню, — прошептал Елышев. — Я вам, что помнил, все сказал.
— Не волнуйся, — ответил прокурор. — Давай вспоминать вместе.
Действительно, мы с прокурором могли уже все вспоминать вместе с этими парнями, словно сами пережили ту ночь в переулке. Но Елышев возразил:
— Ну, как снова вспоминать? Я все эти дни только и старался обо всем забыть. Выкинуть из головы.
— Вот и хорошо, — подхватил Привалов. — То, что ты помнил и мне рассказывал, можно забыть. А то, чего ты тогда не вспомнил, ты же не мог забыть в эти дни. Как же забыть то, чего не помнил? Когда ты стоял на улице, ну, в переулке, после того, как этот Петрушин испугался твоей шинели… ты хоть раз взглянул в конец переулка, в сторону оврага?
— Наверно, — неуверенно ответил Елышев, — смотрел.
— А видел, — продолжал прокурор, — что там стоит человек? Только не выдумывай: видел или нет?
— Человек? — Елышев вдруг посмотрел в какую-то точку в углу комнаты, и нам стало ясно, что он вспомнил. Но что он вспомнил?
— Стоял? — спросил я. — Стоял человек?
— Да, — твердо сказал Елышев, всматриваясь в угол комнаты. — Да, стоял. Неподвижно стоял. Почему же я раньше вам не сказал? — спросил он, переводя взгляд на прокурора.
Привалов откинулся на спинку кресла. Лицо его светилось от удовольствия. Заговорил он чуть ли не возбужденно:
— Потому ты и забыл про него, что он стоял неподвижно. Если бы он пошел или побежал, ты бы запомнил. Таково свойство нашей памяти.
Еще один неизвестный? Значит, прокурору надо продолжать поиск? Чему ж он радуется?
А если это Володя Бизяев? Я похолодел. Прокурор между тем продолжал:
— Тот балбес, Пашка Курань, вспомнил, что, когда он бежал впереди отца, у оврага перед собой увидел человека, испугался его и нырнул в сторону. А Сличко не успел свернуть, столкнулся с тем человеком, и они оба рухнули в овраг.
— Оба? — воскликнул я и даже вскочил со стула. — Значит, тот второй остался жив и ему даже удалось выбраться из оврага? Это не Бизяев, ясно, — выдал я себя. — Наверняка это был муж Галины.
— Как всегда, спешите, доктор, — укорил меня прокурор. — Ну, как он мог там оказаться, когда его видели на Микитовской до того, как Сличко свалился в овраг? Проделать весь этот путь назад в том состоянии, в каком он был? Вы лучше вспомните овраг, каким мы с вами видели его утром. Труп Сличко. А кроме того: рваный пиджак броской расцветки, чугунок со свежими царапинами…
— И нелепая крестовина. Так то пугало было! — неожиданно для самого себя догадался я.
— Вот именно, — подтвердил Привалов, не обращая внимания на ничего не понимающего Елышева. — Так что один из наших парней караулил в переулке вовсе не свою девчонку, а ее отца. Задумал каким-то образом заманить того к оврагу.
Да-а, ситуация. Знал ли об этом Чергинец, когда так старался выручить Володьку? Видно, Люба понимала парня лучше, чем все мы, потому и жить не смогла. Значит, Бизяев все-таки хотел отомстить за гибель своего отца.
— Ничего это не меняет, — сказал я. — Пусть он и установил пугало. Но с какой целью? Никто не докажет, что он таким способом хотел отправить Сличко в овраг. Это же просто смешно. Тем более что сам рядом с пугалом не остался. Может, он и забыл про него после всех катавасий в доме и во дворе?
— Верно, — охотно согласился Привалов. — Но в девятнадцать лет можно придумать что-нибудь пооригинальнее огородного пугала, если хочешь кого-то с дороги сбить. Тем более такого волка, как Сличко. Но так или иначе, а пугало тропку перекрывало, пути оттуда не было, если заранее не свернуть. Не мог разве наш парень так решить: заманю-ка этого гада за дом, он за мной погонится, я перед пугалом — в сторону, а он — в овраг? Мог? Но это примитивная выдумка. Правда? В нашем Новоднепровске эти пугала чуть ли не в каждом саду стоят. Так что выдумка даже неоригинальная.
— А по-моему, неплохая выдумка, — с вызовом возразил я, — тем более что в такую ночь может и дьявол померещиться. Видел кто или не видел неподвижного человека — в протоколе пока не записано. И кто и когда установил там пугало, может, оно давно стояло, да никто не замечал, неподвижное ведь, сами говорите.
Елышев хотел было вставить два слова в свое оправдание, но я опередил его:
— Тебя спросили про человека? А человека там никакого не было. Человека ты не видел, ты не мог его видеть — там его не было. Дождь, ночь. Про пугало ты вообще ничего не говорил. А человека там не было — даже прокурор признает.
— Разумеется, признаю, — вроде и не улыбнувшись, согласился Привалов. — Тем более что за неделю там в овраге от дождя и грязи все перемешалось. Теперь уж и не установить, чей то был пиджак. — Прокурор посмотрел сперва себе под ноги, а потом исподлобья метнул в меня хитрый взгляд.
— Лучше скажите, зачем все же я вам понадобился. Вы же обещали, — сказал я прокурору. — Сами признали, что дело закончено. Может, жалеете, что втянули меня?