— Допрашиваетесь в качестве свидетеля, должны говорить правду, за дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность. Распишитесь, что предупреждены об этом. — Я подвинул свидетельнице протокол.
— Я всегда говорю правду! — Она округлила глаза и, приподняв брови, с укором посмотрела на меня.
Я подождал, пока она распишется.
— Теперь расскажите, давно ли знаете Золотова, как часто ездили на его дачу, кто еще там бывал, как проводили время, а потом подробно про последнюю вечеринку.
Марочникова развела руками:
— Так много вопросов… Давайте я буду рассказывать все подряд, а если чего упущу — вы напомните?
— Ну что ж, давайте так. — Про себя я отметил, что она уверенно держится в кабинете следователя, пожалуй, слишком уверенно для своего возраста.
— Значит, так… С Валеркой мы познакомились года два назад, кажется, на какой-то вечеринке или на танцах, точно не помню. Ну, встречались, ходили в кино, театры, кафе. Знакомых у него много, да и у меня тоже, часто собирались компаниями, ну, музыку послушать, шампанского выпить. Вначале в городе, у кого-нибудь дома, а потом стали ездить на дачу к Валере. У него дедушка был адмирал… — Ирина на мгновение умолкла и выжидающе посмотрела на меня, очевидно, ожидая реакции удивления. Но я молча ждал, и она продолжила:
— И у дедушки чудесная дача, знаете, такое уютное место — кругом лес, в общем, красота. Мы туда приезжали обычно на день-два, человек по шесть, и всегда было все нормально. Музыку слушали, у него записи классные, танцевали, вина хорошего выпьем, там запас марочного, импортного… В общем, отлично время проводили. Дача со всеми удобствами, даже финская баня есть…
— Почему финская? — не выдержал я.
— А какая же? Финская баня, так и Валера говорил…
— Ну хорошо, продолжайте.
— Всегда все нормально было, ни драк, ни скандалов, а тут вдруг такое дело… Не надо было в этот вечер ездить, ничего бы и не случилось…
— Подробнее, пожалуйста.
— Ну все как обычно — приехали вечером я, Машка Вершикова, Валера и Федор. Машку-то я уже давно знаю, а Федю в первый раз в жизни видела, это она его привела. Ну, сели, поужинали, магнитофон послушали, потанцевали… Все нормально… Я пошла наверх спать, а разбудила меня уже милиция… Оказывается, такое несчастье…
— Скажите, Марочникова, вы были сильно пьяны в тот вечер?
— Кто, я?! — Ирина посмотрела такими изумленными чистыми глазами, что мне должно было стать стыдно за допущенную бестактность. И может быть, стало бы, если бы я не читал справку дежурного следователя, в которой черным по белому написано:
«Опросить Марочникову не представилось возможным ввиду того, что она находится в сильной степени опьянения».
— Кто, я?! — повторила она. — Да я вообще больше трех рюмок никогда не пью!
— Значит, это были вместительные рюмки. — Я показал свидетельнице справку, и она мгновенно перестроилась:
— В этот вечер и правда немного перебрала. Знаете, коньяк на шампанское…
— А остальные?
— Да как вам сказать… Валерка выпил прилично, Машка тоже свою норму выбрала. А Федя — тот сачковал.
— Не ссорились?
— Нет, что вы! Какие там ссоры! Все чинно-благородно.
— Чинно-благородно! Прямо тишь да гладь! Как же в такой благополучной компании могло произойти убийство?
— Понять не могу! Машка, конечно, деваха с закидонами, но такое… Может, баловались по пьянке, он и напоролся случайно?
— Вы ее хорошо знаете?
— А как же! Подружками были! Развлекались вместе, то да се… Она баба компанейская, веселая. Но с вывертами. Никогда не знаешь, что выкинет. Бывает, сядет ни с того ни с сего в угол — все танцуют, а у нее глаза на мокром месте. Что у человека внутри, разве ж узнаешь. Чужая душа — потемки…
— Какие у вас с Золотовым отношения?
— Ну ясно какие! Неужели непонятно?
Мне было понятно, но допрос тем и отличается от обычного разговора, что в протокол вносятся не догадки, умозаключения и намеки, а слова, прямо и недвусмысленно высказанные собеседником. Хотя бывает, что добиваться этих прямых слов неудобно. Но ничего не поделаешь.
— Признаться, непонятно. — Я выжидающе смотрел на Марочникову.
Она досадливо поморщилась и передернула плечами.
— Ну живу я с ним. Что такого — мне же не шестнадцать лет. Надеюсь, в протокол вы этого записывать не будете?
— Придется записать. Как и все, о чем говорим. Так что собой представляет Золотов?
— Нормальный парень, как все. Пофорсить, правда, любит, как же адмиральский внук! А так ничего…
Марочникова неторопливо прочитала протокол.
— Правильно записано?
— Правильно. Только вот стиль. — Она неодобрительно покачала головой.
— Сделайте скидку на то, что это все-таки не роман. — Я не нашелся, чтобы ответить более хлестко и сразу поставить ее на место, да и немудрено: впервые свидетель обращает внимание на стиль протокола.
— Да, это явно не роман. — Марочникова расписалась и внимательно посмотрела на меня. — А жаль. Ну ладно, до свидания.
Золотов Валерий Федорович, 29 лет, образование высшее техническое, работает в горкоммунхозе, инженер по озеленению, неженат, несудим… Среднего роста, выглядит старше своих лет, полный, лицо обрюзгшее. Что Марочникова в нем нашла?
Одет дорого, но безвкусно. Старается держаться солидно, но ему это не совсем удается — нервничает, а оттого делает много ненужных движений: поминутно вытирает лоб большим клетчатым платком, обмахивается им, смотрит на часы, достает и прячет обратно в пачку сигарету.
Мы беседуем почти час. Он очень внимательно выслушивает вопросы, понимающе кивает головой, с готовностью отвечает, но чрезмерно многословен, часто сбивается с мысли, отвлекается на мелочи, второстепенные детали и выжидающе смотрит на меня, ожидая знака или жеста, поощряющего его к дальнейшему повествованию.
Несколько раз он, как бы к слову, вспомнил своего дедушку-адмирала, между делом небрежно назвал по имени несколько известных в городе людей, дав понять, что он с ними на короткой ноге.
И то, что Золотов таким примитивным способом пытается произвести впечатление на собеседника, выдавало в нем человека недалекого. По существу дела он фактически ничего не сказал.
— Все шло нормально, послушали музыку — последние записи, выпили. У меня хороший бар — «Камю», «Бордо»… Ире стало нехорошо, не надо было коньяк с шампанским мешать, я отвел ее наверх, слышу — Маринка кричит. Сбегаю в «кают-компанию», — Золотов испуганно выпучил глаза, — она в истерике, а Федор — на полу. Вначале подумал, что это он спьяну, гляжу — в сердце кортик…
Золотов перевел дух и снова вытер вспотевший лоб.
— Это же надо… В моем доме… Ну скажите, мне это надо? — Он искательно посмотрел на меня, ожидая сочувствия и одобрения.
Но сочувствия не последовало, и он, сокрушенно разведя руками, продолжил:
— Тогда я позвонил… Конечно, неприятно — милиция, понятые, одним словом, скандал, но что поделаешь…
— Почему вы сказали, что произошел несчастный случай и Петренко сам напоролся на кортик?
— Так я ж когда звонил, так и думал. А потом Маринка рассказала мне, что это она его…
— За что же?
— Да разве ее поймешь? Ревела все время, толком ничего не добился. Полез он к ней, что ли… А вам она разве не объясняла?
В этот момент мне не понравился его взгляд, настороженный и цепкий, не соответствующий растерянной позе и недоумевающему лицу.
— Что вы можете сказать о своих гостях? — Я сделал вид, что не обратил внимания на вопрос, и Золотов не переспросил.
— Люди как люди. — Он сделал неопределенный жест.
— Подробней, пожалуйста.
— Да я их знаю мало. Разве что Марочникову… — Я понял, что Ирина проинформировала своего друга, о чем мы с ней говорили. — Маринка ее подружка, но встречался я с ней раз пять, и все больше в компаниях. Перебросимся словами, потанцуем — и все… С Петренко тоже шапочное знакомство…
— Как же вы собрались под одной крышей — четыре малознакомых человека?
— Да так как-то… От скуки. И потом знаете, как бывает: я — с Ирой, она позвала подругу, а та привела своего парня… Так сказать, четверо в одной лодке… Мне не жалко, дача большая, места всем хватит, думал, компанией веселей будет. — Золотов опять печально улыбнулся, приглашая к ответной понимающей улыбке. — А вышло вон как…
Попрощался он важно, с достоинством.
Итак, факт убийства налицо, есть труп, и есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории. Путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель…
Кортик был устаревшего образца и напоминал сужающийся к концам католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукоятки, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи.
Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка — парусники, якорь, перевитый канатом, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки — долы — не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукоятки, искусная резьба… В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как настенное украшение, произведение искусства, а не оружие…