ны слез, до тех пор, пока вокруг нее не образовалась лужа шириной в половину зала и глубиной в четыре дюйма.[ 3 ] Через какое-то время она услышала в отдалении топот маленьких ног и быстро вытерла глаза, чтобы посмотреть, что же такое приближается. Это оказался Белый Кролик; он возвращался, роскошно одетый, с парой белых лайковых перчаток в одной руке[ 4 ] и большим веером в другой. Он ужасно спешил, бормоча на бегу: «Ох! Герцогиня, Герцогиня! Ох! Она будет просто в ярости, если я заставлю ее ждать!» Алиса была в таком отчаянии, что готова была обратиться за помощью к кому угодно, так что, когда Кролик пробегал мимо нее, она начала тихим, робким голосом: «Будьте так добры, сэр…» Кролик подскочил, как ужаленный, выронил белые лайковые перчатки и веер и со всех ног помчался прочь, в темноту. Алиса подобрала веер и перчатки и, поскольку в зале было очень жарко, принялась обмахиваться, продолжая говорить: «Боже мой, какой странный день сегодня! А вчера все шло, как обычно. Интересно, уж не поменялась ли я ночью? Надо подумать: была ли я собой, когда встала утром? Кажется, я припоминаю, что чувствовала себя как-то не так. Но если я – это не я, то возникает следующий вопрос: кем же я в таком случае стала? Вот уж загадка из загадок!» И она стала перебирать всех знакомых девочек своего возраста, пытаясь понять, не могла ли она превратиться в одну из них. «Конечно же, я не Ада, – сказала она, – у Ады волосы вьются такими длинными локонами, а у меня волосы вовсе не вьющиеся; и уж наверняка я не Мэйбл, поскольку я знаю обо всем на свете, а она, бедняжка, знает столько мало! Кроме того, она – это она, а я – это я, и – ох, ну до чего все это запутано! Постараюсь проверить, знаю ли я все то, что знала обычно. Значит, так, четырежды пять – двенадцать, четырежды шесть – тринадцать, четырежды семь – о, нет! Так я до двадцати никогда не дойду! Ладно, таблица умножения ничего не доказует; попробуем лучше географию. Лондон – столица Парижа, а Париж – столица Рима, а Рим – нет, все неправильно! Ну точно, я превратилась в Мэйбл! Попробую-ка рассказать стишок 'Трудолюбивая пчела'[ 5 ]» – она сложила руки на коленях, как будто отвечала урок, и стала читать стихотворение, однако голос ее зазвучал хрипло и странно, и слова выходили не те, что обычно:
Рыболюбивый крокодил
Растит для пользы хвост,
И рассекает желтый Нил,
Простершись во весь рост.
О, сколь старательно плывет
Он по речной волне,
И рыбку каждую зовет:
«Пожалуй в пасть ко мне!»
«Я просто уверена, что это не те слова», – сказала бедная Алиса, и глаза ее вновь наполнились слезами, пока она продолжала: «Выходит, я все-таки Мэйбл, и мне придется жить в ее убогом маленьком домишке, и у меня почти совсем не будет игрушек, и – ох! – сколько же уроков мне придется учить! Ну уж нет, если я Мэйбл, тогда я лучше так и останусь тут! Пусть они свешивают головы и кричат: «Поднимайся к нам опять, дорогая!» Я лишь посмотрю вверх и скажу: «А кто я такая? Сначала объясните мне это, и если мне понравится быть этим человеком, тогда я поднимусь; а если нет, то я останусь здесь, пока не стану кем-нибудь еще» – но, в конце концов!» – зарыдала вдруг Алиса в голос, – «я так хочу, чтобы они пришли и свесили головы! Мне так страшно надоело быть здесь одной!» На этих словах она взглянула на собственные руки и с удивлением обнаружила, что, сама того не замечая, во время своей речи натянула одну из крошечных белых лайковых перчаток Кролика. «Как это я смогла ?» – подумала она. «Не иначе, я опять уменьшаюсь.» Алиса встала и подошла к столику, чтобы по нему измерить свой рост, и обнаружила, что, насколько она могла судить, уже сократилась до двух футов и продолжает стремительно уменьшаться. Она быстро догадалась, что причиной тому был веер, который она все еще держала в руках, и поспешно бросила его – как раз вовремя, иначе могла совсем исчезнуть. «Уф, еле спаслась!» – сказала Алиса, изрядно напуганная столь быстрой переменой, однако весьма обрадованная тем, что по-прежнему существует. «Ну а теперь – в сад!» – и она побежала со всех ног к заветной дверце, но увы! та, как и прежде, была заперта, а золотой ключик, как и прежде, лежал на столе, «и положение хуже, чем когдалибо, – подумала бедняжка, – потому что я никогда еще не была такой крошечной, никогда! По-моему, хуже уже быть просто не может!» И, стоило ей произнести эти слова, нога ее поскользнулась, и и в следующий момент – плюх! – Алиса была уже по горло в соленой воде. В первый момент она решила, что упала в море, «значит, я смогу вернуться домой по железной дороге», – сказала она себе. (Однажды в своей жизни Алиса была на море, и пришла к общему заключению, что, в какое бы место на английском побережье вы ни отправились, вы обнаружите там несколько купальных кабин в море,[ 6 ] детей, копающихся в песке деревянными лопатками, на пляже, дальше на берегу – здания пансионов, а за ними железнодорожную станцию.) Однако скоро она поняла, что оказалась в луже собственных слез, которую наплакала, когда была девяти футов ростом. «Вот ведь не надо было мне столько реветь!» – говорила себе Алиса, плавая туда-сюда в тщетных поисках берега. «Теперь, должно быть, я буду за это наказана – утону в собственных слезах! Конечно, странная это вышла бы штука! Впрочем, сегодня все странно.» Тут она услышала, как что-то плещется неподалеку, и поплыла туда, дабы выяснить, что именно; поначалу она подумала, что это морж или бегемот, но затем вспомнила, какая она маленькая, и вскоре обнаружила, что это всего-навсего мышь, которая, как и сама Алиса, поскользнулась и свалилась в воду. «Выйдет ли какой-нибудь прок, – подумала Алиса, – если я заговорю с мышью? Сегодня все такое необычное, что, наверное, она умеет говорить; в любом случае, попытка – не пытка.» Так что она начала: «О Мышь, не знаете ли вы, как выбраться из этого озера? Я ужасно устала, плавая здесь. О Мышь!» (Алиса решила, что именно так и следует обращаться к мыши; она никогда не делала этого прежде, но вспомнила, как однажды заглянула в учебник латинской грамматики своего брата и увидела там правила склонения. «Именительный – мышь, родительный – мыши, дательный – мыши, винительный – мышь, звательный – о мышь!») Мышь посмотрела на нее с некоторым любопытством и как будто даже подмигнула своим маленьким глазиком, но ничего не сказала. «Может, она по-английски не понимает? – подумала Алиса. – Наверное, это французская мышь, которая приплыла вместе с Вильгельмом Завоевателем.» (При всех своих исторических познаниях, Алиса не очень хорошо представляла себе, что когда происходило.) Так что она начала снова: «Qu est ma chante?[ 7 ]» – ибо такова была первая фраза в ее учебнике французского. Мышь вдруг прямо-таки выпрыгнула из воды и шлепнулась обратно, дрожа от ужаса. «Ой, простите! – поспешно воскликнула Алиса, опасаясь, что задела чувства бедного животного. – Я совсем забыла, что вы не любите кошек!»
– Не люблю кошек! – возмущенно крикнула Мышь. – А ты бы их любила на моем месте?
– Ну, наверно нет, – сказала Алиса примирительным тоном, – не сердитесь из-за этого. Но я бы хотела, чтобы вы взглянули на нашу кошку Дину: думаю, вы бы полюбили кошек, если бы увидели ее. Она такое милое создание, – продолжала Алиса, наполовину сама для себя, лениво плывя по озеру, – и она так очаровательно мурлычет, сидя у камина, лижет лапку и умывает мордочку – и она такая мягкая, ее так приятно гладить – и она так замечательно ловит мышей – ох, простите!» – снова вскрикнула Алиса, ибо на сей раз у Мыши вся шерстка встала дыбом – как видно, теперь она была оскорблена не на шутку. – Мы не будем больше говорить о Дине, если вы не хотите!
– Мы, ну как же! – возмутилась Мышь, которую пробирала дрожь до самого кончика хвоста. – Можно подумать, это я начала эту тему! Наша семья всегда ненавидела кошек: гнусные, низкие, вульгарные твари! Даже не упоминай этого слова в моем присутствии!
– Нет-нет, больше не буду! – воскликнула Алиса и поспешила сменить тему разговора. – А вы… вы любите… любите… собак?
Мышь ничего не ответила, так что Алиса пылко продолжила:
– У нас по соседству живет такой чудный песик – мне бы хотелось его вам показать! Маленький терьер с блестящими глазами и такой длинной вьющейся коричневой шерстью – прелесть! Он умеет приносить брошенные предметы, и служить, прося угощение, и вообще, он столько всего умеет – я и половины не упомню! Он принадлежит фермеру, ну, вы понимаете, так тот говорит – от этого пса столько пользы, что за него и сотни фунтов не жалко! Представьте, переловил уже всех крыс и м… ой, нет! – огорченно вскрикнула Алиса. – Боюсь, я опять ее обидела! – ибо Мышь теперь плыла прочь со всей резвостью, на какую была способна, так что по озеру даже пошли волны.
– Мышка, милая! – кротко позвала ее Алиса. – Вернитесь, пожалуйста, и мы больше не будем говорить ни о кошках, ни о собаках, раз они вам не нравятся!
Когда Мышь услышала это, то повернулась и неспешно поплыла назад: ее мордочка была совсем бледной (от гнева, решила Алиса), и когда она заговорила, голос ее был слаб и дрожал:
– Давай выберемся на берег, и я расскажу тебе мою историю, тогда ты поймешь, за что я ненавижу кошек и собак.
И в самом деле, пора было выбираться, ибо в озере уже становилось тесно от упавших туда птиц и зверей: среди них были Утка и птица Додо, Попугай Лори и Орленок [ 8 ] и другие странные существа. Алиса указала путь, и вся компания поплыла к берегу.
Глава III. Предвыборный марафон и длинная история
Компания, собравшаяся на берегу, выглядела воистину странно: птицы с мокрыми, волочащимися по земле перьями, звери со слипшейся шерстью – в общем, все промокли насквозь и пребывали не в лучшем расположении духа.