Не тут-то было! Экипаж брига тоже отреагировал на свист!
«Это германский шпион! – разнеслось от бака до кормы. – Держи, лови шпиона!»
На глазах у изумленного Оливера увальни преобразились! Замелькали, как обезьяны! Откуда что взялось! Гикая и улюлюкая, окружили незнакомца, бледного и запыхавшегося!
И уже Оливер видел только спины, но догадался: лупят ногами!
И такое комически пронзительное «ай! ай!» раздавалось из эпицентра свалки, что у Оливера затряслись поджилки и перед глазами смерклось.
Избиение длилось минуты две, потом капрал снова свистнул.
Тогда спины раздвинулись, и патрульные поволокли полутруп по трапу и полутрупом этим так потеснили не успевшего посторониться Оливера (был в полуобмороке), что не удержался на нетвердых еще ногах и опрокинулся в черную ноябрьскую воду.
Был выловлен, в кубрике раздет и растерт. Принудили принять стакан джина. Были оживлены, хвастали тем, как мастерски провели подножку, как точненько попали шпиону кулаком в глаз.
Тут Оливера стошнило.
Матросы засмеялись и пожелали ему полного выздоровления.
– Но ты уж извини, – сказали, – не получится из тебя путнего моряка. Возвращайся рыбачить в Нортумберленд свой захолустный.
Оливер не обиделся. Он так и намеревался поступить. В смысле – вернуться. Но не рыбачить, разумеется.
Поезд на Бервик отправлялся утром. Оливер до сумерек осматривал Эдинбургский замок и заключил справедливо: свой собственный, сколь бы мал ни был, все равно лучше. Потому что свой. Собственный.
Но эпизод с избиением шпиона продолжал потрясать, поджилки продолжали подрагивать, а разочарование в людях укрепляться.
Но и морозец пробирал одетого лишь в парусиновую куртку, лишь в парусиновые штаны. Шустро ковылять покамест не научился, поэтому перестал трястись от стресса, затрясся от холода.
Эдинбург ближе к ночи не зажег огней – жители опасались налета германских цеппелинов. Полицейские слепили прохожих вспышками ручных фонариков.
На вокзале Ваверлей приткнуться было негде – солдаты сразу трех полков - Лестерского, Чеширского и Ноттингемширского – выгрузились из эшелона и ждали отправки в порт. Бродили в обнимку, пили из манерок, горланили, дрыхли на лавках.
А на перроне подскочил к Оливеру человечек в котелке и очках. Закричал с акцентом:
«Товарищ, в России революция! Царь отрекся от престола! Над Невою развевается красное знамя! Дождались, товарищ!»
Лез обниматься, хотя алкоголем от него не пахло. Был смугл, бородат, с черными кудряшками и большим горбатым носом.
«Я русский политический эмигрант! – восторженно объяснял человечек. – И немедленно, слышите, немедленно возвращаюсь на родину!»
У Оливера зуб не попадал на зуб. Досадливо отмахнулся от будущего согражданина.
Из дневника переводчика
Нет, мне точно пора завязывать с пьянкой. На определенном этапе употребления я становлюсь уже социально опасным. Вот, например, что я натворил вчера на свадьбе у Левки Левина – это же вспомнить страшно. Натворил, конечно, не по своей воле, но кто, кто мне поверит, что во всем случившемся виноваты финики? А ведь я на эту свадьбу собирался с очень большой неохотой, и предполагал сделать оттуда ноги как можно раньше, словно чувствовал, что ничего хорошего меня там не ждет… Да и приглашен-то был просто из вежливости, так сказать, заодно…
Впрочем, буду рассказывать по порядку, то есть начиная с того дня, когда я после долгого перерыва снова появился у Савушкиных. Дело в том, что я, действительно испуганный предупреждением начальника цеха (и очередным наскоком загадочного мужика в автобусе), думал-думал да и решился проведать старых друзей, дабы тем самым избыть позорный свой страх. Дескать, пусть не радуется гебуха или кто там диссидентами занимается…
И вот я пришел к Савушкиным, и почему-то гостей в тот вечер у них почти не было (два-три волосатика в очечках), мы на удивление мирно стали пить чай (даже не вино!), и вдруг прибежал Левка Левин и пригласил всех нас на свадьбу.
Этот Левка учился когда-то в параллельном классе, с младых ногтей фарцевал, перепродавал импортные шмотки и, в общем, никому из нашей компании (за исключением разве что Генки) интересен не был. Мы ему, впрочем, тоже. И вдруг он узнал, что Федосей встречается с иностранцами, печатается за бугром… Не знаю, какие выгоды он углядел для себя в знакомстве с опальным поэтом, вероятнее всего, сказалось свойственное фарцовщикам низкопоклонство перед Западом: мол, если Федосея признали там, значит, парень действительно чего-то стоит. Как бы то ни было, Левка зачастил к Савушкиным, причем появлялся всегда с бутылкой виски или дорогого коньяка, или какой-нибудь книжкой из «Березки».
Возможно, он выполнял задание, его запросто могли завербовать, прищучив на фарцовке, но ведь в те времена все подозревали друг друга… в определенных кругах, разумеется.
Но я-то не хотел ехать на его свадьбу по другой и, согласен, дурацкой причине – вспомнил, что Л.Б. в юности у него на пьянках бывала… Поэтому поблагодарил учтиво, а про себя решил: не поеду.
Однако накануне свадьбы Левка позвонил и жалобным голосом принялся объяснять:
– Леха, такое дело. Я тут одного попросил быть свидетелем, а его, представляешь, в Боткинские увезли с желтухой. Не мог бы ты…
Он настолько изумил меня своей бесцеремонной просьбой, что я не успел отказаться.
– Спасибо, Леха! Ты… ты… ты настоящий!.. – расчувствовался Левка и поспешно повесил трубку.
Я приехал на свадьбу злой, ругая себя за бесхарактерность.
Еле протиснулся в прихожую, отделанную сандаловым деревом, набитую гостями попроще. Под потолком на серебряных цепях висела хрустальная люстра, похожая на перевернутый вверх тормашками храм. Гости, задрав головы, благоговейным шепотом выдвигали версии относительно стоимости раритета.
Никому неведомый свидетель, я скромно притулился в уголке, под вешалкой. Хотел собраться с мыслями, прикидывал, как можно было бы остранить описание этого заурядного и, в перспективе, достаточно скучного мероприятия.
Из гостиной в прихожую выглянул Левка, схватил меня за рукав, потащил в кухню:
– Сейчас я тебя предку представлю.
В кухне было малость посвободнее, зато и пускали сюда не всякого – судя по виду и поведению, это были близкие родственники и друзья дома. Все они толпились вокруг стола, наливали друг другу, чокались, смеялись, словом, морально готовились к предстоящей церемонии.
Левка подвел меня к пожилому лысому толстячку в больших выпуклых очках:
– Отец, это мой друг Алексей. Он тоже поэт, но работает токарем на заводе.
«Почему «тоже»? – задумался я, но тут же сообразил, что Савушкины, вероятно, уже здесь.
– Семен Ильич, – не чинясь, протянул мне полную рюмку водки Левкин отец. – Значит, токарем? Весьма похвально. А то ведь нынешнюю-то молодежь палкой на завод не загонишь. У вас какой разряд?
– Такой-то.
– И сколько получается в месяц?
– Столько-то.
– Ну так переходите к нам. Будете получать вот столько!
– Товарищ главный технолог, а можно хотя бы на свадьбе сына не разговаривать о работе? – обернулась к нам корпулентная брюнетка в красном.
– Надя, ты же знаешь, со станочниками напряженка в масштабах страны, – привычно начал оправдываться Семен Ильич. – Что уж говорить о нашем производстве…
– Ничего не желаю слышать, – отрезала дама, и он, виновато потупившись, стал протирать очки.
– Лешка! – закричала Лидка, возникнув неизвестно откуда.
Нет, не может быть, так не бывает, я еле удержался, чтобы тоже не закричать. Не бывает, а вот – на тебе. Она проскользнула между Семеном Ильичом и его супругой и предстала предо мной, о боже, совсем такая же, как восемь лет назад, с такой же чудною поднятой головою… почему-то именно эта песня вспомнилась… с такой же чудною поднятой головою… песня из моего подросткового репертуара… так что ж, дешевка, опустила в землю взгляд?.. Впрочем, последняя строчка – не совсем про нее, не в том смысле, что не дешевка, а в том, что опускать в землю взгляд было явно не в ее правилах.
– Лешка! – повторила она и широко раскрыла свои классические голубые: – Когда же ты демобилизовался?
– Я демобилизовался довольно давно, la belle dame sans merci, – спокойно, очень спокойно ответил я, –но до сих пор не могу опомниться.
– Что ты такое говоришь? – удивленно сказала она. – Армия пошла тебе только на пользу. Вон как ты возмужал.
– Я имею в виду пережитое до армии.
– Ой-ой-ой, – замахала она руками, – только не занудствуй! Генка передавал тебе мои приветы?
«С такой же чудною поднятой головою…»
– Передавал. Спасибо, – невозмутимо поблагодарил я, хотя ничего мне Генка не передавал (потому что передавать было нечего.)
– Ну вот. А что же не написал ни разу из армии? Я ждала
«Так что ж, дешевка, опустила в землю взгляд…»
– А я здесь тоже свидетельницей. Галка же моя лучшая подруга. А дядя Сема и мой папка вместе работают.
Тут же объявился и «папка», в смысле старый мой знакомый Генрих Францевич Бернат, главный инженер предприятия, на котором, оказывается, занимал должность главного технолога Семен Ильич Левин. Вот уж действительно, it’s а small world!
Генрих Францевич совсем не изменился: все такое же самодовольное (как у Сальвадора Дали) выражение лица, те же закрученные кверху усики…
– Рад вас видеть, молодой человек! Чем по жизни занимаетесь? Почему не заходите?
Вслед за Генрихом подошла ко мне, умиленно улыбаясь, Вера Владимировна:
– Да ведь это же мой зятек!
Ну все, хватит с меня, сказал я в сердце своем, так мы не договаривались. Не для того я сюда приехал, чтобы трепать себе нервы воспоминаниями, до сих пор, оказывается, довольно болезненными.