го. Какой никакой, а пролетарий».
А потом Оливер все-таки зевнул. Все-таки уж очень ему было скучно.
Уорик, заметив зевок, спохватился, схватился за недогадливую голову: «Да ведь мы же простаиваем! Это я виноват, заболтался!» Отпустив голову, наполнил стаканы.
Приняли еще раз по двести и еще раз по двести. Оливер был теперь не только сытым, но и пьяным. Зевал уже в открытую. Пора было возвращаться в свой постылый холостяцкий флэт, на Стоун-стрит, но что-то, помимо недопитого виски и недоеденного пудинга, заставляло его оставаться на месте. Он попытался понять, и не смог, что же именно мешает ему встать, попрощаться и пусть нетвердым, но решительным шагом направиться к выходу. Переводил осоловелый взгляд с одного предмета мебели на другой и недоумевал: «Да что же это, в самом деле, удерживает меня здесь, помимо виски-то недопитого и пудинга-то недоеденного? Ну, никак не возьму в толк, хоть убей…»
Внезапно его осенило, что он ждет прихода дочки парусного мастера. Причем ждет уже давно, с момента собственного здесь появления.
«А что если дочка эта не только хороша собой, – размышлял он, – но и соответствует требованиям среднестатистического английского жениха, то есть работящая, домовитая, с уживчивым характером, способная угадать, чего хочет мужчина в тот или иной миг: ласки, сочувствия или чтобы его просто оставили в покое? О, в таком случае я готов на ней жениться и ее воле безоговорочно подчиниться, и делать все, как она прикажет, даже прекратить занятия литературой, поскольку занятия эти малоперспективны в плане материального обеспечения, особенно когда родятся дети, ну что же, не беда, устроюсь куда-нибудь на службу, вон Т. С. Элиот служит же клерком в банке – и ничего, справляется. Только нужно срочно расплеваться с красными, розовыми и розоватыми, а то в любом отделе кадров вычислят по своим каналам мое участие в социалистическом движении, и тогда, понятное дело, от ворот поворот. Х-м, х-м, а погожу-ка я, пожалуй, устраиваться куда бы то ни было, лучше сначала посоветуюсь с Эмилией, она, возможно, девушка рассудительная, возможно, имеет смысл продать акции, положить деньги в банк под проценты? Ну, посмотрим, посмотрим, подумаем вместе. И уж конечно, придется бросить пить, чему я, впрочем, и сам буду рад, попил свое, хватит, ну разве что с Уориком раз в год, на Рождество (чаще-то зачем?) под хорошую закуску. Надеюсь, Эмилия умеет готовить, а то овсянка уже поперек горла… Ничего себе, однако, разыгралось нетрезвое мое воображение!»
Вдруг распахнулась входная дверь, и тотчас Уорик сноровисто полез под стол. На пороге стояла худощавая девушка в парусиновых штанах и тельняшке, каштановые ее локоны шевелил сквозняк.
– Это она и есть? – непроизвольно пригнувшись, шепотом спросил Оливер.
Словно подтверждая его догадку, девушка уперла худощавые руки в худощавые боки и полоснула застигнутого на четвереньках Уорика синим, как молния, взором.
Она была бледна от негодования и раскрыла рот, чтобы, как обычно, отчитать отца за воровство и пьянство.
– Доченька, – жалобно сказал Уорик, высунувшись из-под стола и щурясь от нестерпимо синего блеска, – а у нас гости…
Девушка неожиданно потупила взор. И рот тоже закрыла, так и не издав ни звука.
Дело в том, что от чувств, мгновенно ее переполнивших, она на две-три минуты потеряла дар речи.
То же самое произошло и с Оливером – он сразу же начал испытывать сильнейшее влечение к этой на вид обыкновенной английской девушке[37], интуитивно распознав в ней родственную душу. Слова в таких случаях излишни.
Наконец он с большим трудом взял себя в руки (продолжавшие, однако, мелко подрагивать) и обратился к ней с вопросом:
– Не правда ли, мисс, погода сегодня наилучшая из возможных для этого времени года?
Робея и алея, отвечала девушка… но о том, что она ответила Оливеру, вы узнаете немного погодя, а сейчас я хочу сделать важное отступление.
Мисс Эмилия Стивенсон по материнской линии происходила из честного и бедного рода Уотерсов, представители коего испокон истории британского мореходства либо служили матросами на кораблях (мужики), либо ждали возвращения матросов из рейса (бабы).
Морская служба и сама-то по себе тяжела, но условия, в которых приходилось ее нести в эпоху парусного флота, были просто кошмарными: экипажи ютились в тесных и темных кубриках, неделями не снимая влажной, не успевавшей высохнуть одежды, вечно недосыпали (трудно установить деление на вахты, когда ветер то и дело меняет направление – бывало, за сутки удавалось вздремнуть не более десяти минут), питались солониной столь древней и твердой, что потехи ради вырезывали из нее табакерки; а из окаменевшего сыра выпиливали пуговицы взамен оторвавшихся и упавших за борт; шутки шутками, но кормили на кораблях давно просроченными продуктами, вот и мучились матросики всевозможными желудочными болезнями; к тому же пили желто-зеленую жижу – такой становилась вода уже вскоре после выхода судна из порта (возле бочки с этой дрянью днем и ночью стоял часовой с заряженным ружьем!); а чтобы не заболели цингой, полагалась им ежедневно порция пива, джина или рома; пиво, впрочем, в тропическом климате быстро скисало, и пользы от него не было; выцедив же пинту настоящего спиртного, лезли на мачты и не сваливались ведь, потому что постоянно вынуждены были контролировать свои действия – боцман, заметив признаки опьянения, мог решить, что матрос незаконно употребил сверх положенной нормы, и подвергнуть его немилосердной порке; регулярное же употребление приводило к психическим нарушениям; кроме того, от длительного пребывания в ограниченном пространстве (среди одних и тех же рож) у матросов развивались неврозы и даже психозы, проявления коих карались жесточайшим образом – см. новеллу о сэре Перегрине.
Но зачем я затеял это отступление и почему считаю его важным? Я всего лишь хочу сказать, что волею случая ни один из Уотерсов не умер от цинги или дизентерии, тифа, лихорадки или бери-бери, не сошел с ума от зубной боли, не пал от пиратской пули или кабацкого ножа, не спился, не сгнил от сифилиса, не был повешен на рее, протянут под килем, забит насмерть плетью, смыт с палубы в шторм, сьеден товарищами по несчастью после кораблекрушения (когда дрейфовали на плоту в открытом океане), и вот возвращался такой удачник из плавания и, вероятно, начинал доставать жену маниакальной чистоплотностью и опрятностью, и был столь неутомим, упрям и даже крут в разъяснении необходимости неукоснительного соблюдения порядка и дисциплины при совместном проживании (совсем как тот боцман, перед которым трепетал на корабле), что жена проникалась и усваивала…
Но почему же я так уверен, что жены Уотерсов проникались и усваивали? Да потому, что мама моя всегда старалась поддерживать в квартире образцовую чистоту и корабельный порядок, – несомненно, это было у нее врожденное. И, разумеется, именно поэтому она терпеть не могла воровства и пьянства Уорика, квалифицируя и то, и другое как признаки моральной нечистоплотности. Впрочем, если бы только моральной! Но ведь он же приводил домой припортовых синяков, которые мусорили, свинячили, сдвигали с привычных мест стулья. После них оставались грязные тарелки и стаканы, а Уорик засыпал, сидя за столом, или укладывался на кровать в ботинках.
Неоднократно Эмилия напоминала отцу о том, что даже если забыть (на миг) о воровстве, он согласно «Акту о горьких пьяницах» от 1898-го года совершает уголовное преступление, рискуя угодить на длительный срок в спецлечебницу, и сдаст его туда не кто иной, как его дочь.
Теперь, надеюсь, понятен ужас Уорика при ее появлении – кому же охота в спецлечебницу?
Эмилия, как нам уже известно, рано начала зарабатывать себе на жизнь. Начальник конструкторского бюро, в котором она трудилась, говорил Уорику со свойственным англичанам грубоватым добродушием: «Чрезвычайно чисто чертит, чертовка!» Она закончила вечернюю школу, собиралась поступить на вечернее же отделение колледжа, много читала, посещала Британский музей и церковь, где пела в хоре, синематограф и, гораздо реже, танцевальные заведения – свободного-то времени было у нее очень мало, приходилось ведь еще и вести домашнее хозяйство: убирать в квартире, готовить, стирать, гладить, чинить Уорику одежду и штопать ему же носки, вообще следить за его внешним видом. На первых порах справляться со всем этим было трудновато, но постепенно втянулась и в свои двадцать уже одинаково профессионально могла сделать выкройку не только паруса, но и рубахи, испечь пудинг и уложить спать пьяного мужика (натренировалась на Уорике).
Но, конечно, она уставала. В частности, в тот решающий для моего рождения день она восемь часов, без перерыва, простояла перед кульманом, много навалилось чертежей, которые она выполнила безукоризненно и в срок, однако далось ей это нелегко – болели запястья и спина.
И вот она, вернувшись домой, услышала пьяные мужские голоса, доносившиеся из гостиной. Как это ей надоело! Как раздражало всю ее юную нервную систему! Как давно она собиралась положить этому конец!
Решительно вошла она в гостиную с намерением выставить посторонних вон, а Уорика шваброй загнать на второй этаж, в спальню, усыпить упреками, а утром объявить ему ультиматум: либо он завязывает с пьянкой и воровством, либо все-таки испытает на себе действие «Акта» от 1898-го года!
И вот она вошла в гостиную и увидела мужчину лет тридцати с ярко-рыжими волосами и зелеными глазами, совсем не похожего на обычных Уориковых собутыльников.
Мужчина на великолепном литературном английском обратился к ней, как мы помним, с вопросом: «Не правда ли, мисс, погода сегодня наилучшая из возможных для этого времени года?»
Робея и алея, отвечала ему мисс Эмилия Стивенсон, будущая моя мама:
– Видите ли, Англия – это же остров, со всех сторон открытый влиянию моря. В частности, западное побережье омывается атлантическим течением, поэтому неудивительно, что зимы у нас очень теплые. Вообще характерная особенность нашего климата – значительное, на двенадцать-пятнадцать градусов, отклонение температурной кривой вверх от средней зимней температуры соответствующих широт. Ведь если судить по широте, то наши зимы должны были бы быть суровы, и выживали бы у нас лишь растения умеренных поясов или даже арктических, а этого, как мы знаем, не происходит. Не происходит в том смысле, что выживают и другие, более теплолюбивые, растения, а не в том смысле, что не выживают даже арктические. Также не забудем, что над Великобританией резко выражена циклоническая деятельность, из-за чего наблюдается вошедшая в поговорку изменчивость погоды. Помните, конечно? «У нас в Англии нет климата, только погода»