– Да, сегодня многие хотят выглядеть лучше, чем были на самом деле, – зло засмеялся Оливер. – Можно навыдумывать бочку арестантов.
– Извините, – обиделся лорд Мак-Грегор и полез во внутренний карман пиджака. – Извините, я сохранил газетную вырезку. Вот, пожалуйста, если не верите. С фотографией. Так сказать, неопровержимое доказательство.
На снимке Оливер посылал в нокаут лорда Фигли, а слева замер в прыжке, кажется, действительно Мак-Грегор, размытый, черно-серый, да и не похожий на себя нисколько, но с банкеткой, высоко поднятой обеими руками над головой Оливера.
– Ну и что? – хмыкнул Оливер. – Что вы хотите мне доказать? Вы же и треснули меня по башке этой проклятой банкеткой.
– Да, но целился-то, целился я в голову лорда Фигли! – торжествующе воскликнул Мак-Грегор. – Если бы не ваш крюк правой, когда вы наклонились вперед, выдвинулись, так сказать, на исходную позицию, банкетка пришлась бы ему точно по темечку! Я целился именно в голову лорда Фигли, я помню это так отчетливо, как будто это было вчера. Ей богу, одно из приятнейших воспоминаний молодости. Знатную, между прочим, мы им тогда задали трепку. Да у меня и сейчас порой руки чешутся всыпать этим тори. Вы же знаете, я всегда ратовал за прогрессивные тенденции…
– Сейчас это уже неважно, – вздохнул Оливер. – Мы все равно опоздали.
– Правильно ли я вас понимаю… – широко заулыбался Мак-Грегор. – Так надо же было сразу сказать! А то я принес бутылку и никак не придумаю повод…
– Ну, и что же вы принесли? – деланно равнодушным тоном спросил Оливер, глядя в окно. – Наверное, «Московскую особую» из «Березки»?
– Ха-ха-ха! А вот и не угадали! – захохотал Мак-Грегор и бросился в прихожую, где оставил свой чемоданчик. – Не угадали, инженер человеческих душ! – кричал он оттуда. – Нет, сэр, водку мы с вами пить не будем, в нашем распоряжении имеется кое-что поприличнее!
…За окнами было уже темно. В комнате дым стоял синим коромыслом. Мак-Грегор, перегнувшись через стол, говорил охрипшим голосом:
– Инцидент в Букингэмском дворце не оправдывает вашей измены Родине, сэр! К тому же вы сами виноваты. Вам набили морду и правильно сделали, потому что вы вели себя неуважительно по отношению к женщине, и даже неважно, что это была королева! И вы еще обижаетесь! Изменить языку Шекспира, Китса, Теннисона, Свинберна! Да живите вы где угодно, но язык!.. О, дьявольщина, вы предатель, сэр, так и знайте!
Оливер вдруг уткнулся лбом в столешницу и заплакал. Вернее, он снова уснул, но ему приснилось, что он плачет.
Когда он поднял голову, Мак-Грегора в комнате уже не было. Не было его и в квартире. На столе стояли два стакана, один пустой, в другом – виски на три пальца, это, конечно, благородный шотландец оставил Оливеру похмелиться. Также Оливер обнаружил, что перед ним лежит газета «Sun», на полях которой написано следующее: «Ол, дружище, простите, что не нашел в себе мужества лично сообщить вам это печальное известие. Врачи не рекомендуют мне присутствовать при душераздирающих сценах – повышается кровяное давление. Примите мои соболезнования. Надеюсь, вы сумеете поддержать супругу в ее безутешном горе. Искренне ваш, М-Г. Р. S. Прислушайтесь к моему совету – возвращайтесь».
Оливер развернул газету – номер был, кстати, десятилетней давности – и в разделе криминальной хроники ему бросилась в глаза обведенная красной шариковой ручкой заметка под названием «Простой английский джентльмен». В заметке шла речь о том, что некий парусный мастер У.С., работая на предприятии, изготавливающем оснастку для Королевского яхт-клуба, в течение многих лет занимался хищением и перепродажей дорогостоящих материалов. Когда Скотланд-Ярд все-таки вышел на след преступника и изобличил его, тот долго и упорно отрицал свою вину. Но едва лишь на суде прозвучали слова: «Королева против мистера С.», как он тотчас во всем признался. Разумеется, ему было известно, что в прецедентном праве Великобритании существует процессуальная норма, согласно которой «король не может быть не прав». Он знал об этом и готовился отпираться до последнего, но позволить себе выкручиваться, хитрить и лукавить перед королевой не мог. «Это было бы не по-джентльменски!» – заявил подсудимый. Раскаяние его было столь искренним и глубоким, что он скончался от сердечного приступа тут же, в зале суда, успев прошептать: «Простите, Ваше Величество…»
– Бедняга Уорик, – прошептал Оливер и одним махом осушил стакан.
Из дневника переводчика
Жена вошла в комнату с раскрытой книгой в руках, читая вслух:
– Всего в мире насчитывается свыше девяноста миллионов разновидностей финиковых пальм. В первом своде законов человечества – кодексе царя Хаммурапи, составленном около тысячи лет назад, семь параграфов были посвящены уходу за финиковой пальмой, а также предусматривалось наказание за порчу этого дерева…
– Ну и что это значит? – спросил я, прикидываясь непонимающим. – Что ты этим хочешь сказать?
– По свидетельству ученых, – продолжала она невозмутимо, – один килограмм фиников содержит три тысячи калорий, что составляет дневную потребность в калориях взрослого человека. Финики содержат такие важные элементы, как железо, медь, серу, фосфор, витамины А, Б, С. Жители древнего Вавилона приписывали финикам триста шестьдесят пять полезных свойств…
– Зачем ты мне это читаешь? – все-таки удалось мне ее перебить.
– Ну, у тебя же в поэме финики фигурируют, – засмеялась она. – Я думала, тебе будет интересно.
– Нисколько неинтересно, – буркнул я.
Жена обиженно пожала плечами и вышла из комнаты, а я задумался.из комнаты. Вот уж не ожидал, что она все еще следит за развитием повествования, которое всегда считала неправдоподобным, сумбурным, да и попросту скучным. Неужели прониклась, наконец? Честно говоря, ни к чему это. Не дай бог, впутается в мои разборки с фиником. Правда, последняя встреча с ним закончилась почти мирно, но ведь это же ничего не значит. Финик непредсказуем. Вот уж действительно the beast of the jungles!
И все-таки с чего вдруг жена решила помочь мне в работе над рукописью? Подумать только, даже информацию подобрала по интересующему меня (как ей казалось) вопросу. В чем же причина? Никак не возьму в толк. К моим занятиям литературой она относится скептически («чем бы дитя ни тешилось») и, следует признать, имеет на это право: ведь хоть и не вылезаю я из-за письменного стола, перевожу, пишу внутренние рецензии, редактирую графоманов, а по деньгам до сих пор получается довольно скромно; книжечка стихов, которую удалось мне издать за свой счет, осталась не замеченной критиками; и тут еще это странное повествование про каких-то лордов… Подругам она говорит: муж у меня писатель. «Писатель? – спрашивают подруги. – Что же он написал?» Жена краснеет и замолкает. Действительно, похвастаться нечем.
Так что же означает ее давешнее предложение помочь? Смешное, наивное, но – предложение! Х-м наивное, но – предложение! Х-и, да никакой здесь нет загадки, она же просто жалеет меня, убогого. Думает: ну что он все пишет, пишет, неизвестно что, неизвестно зачем. Это называется: приплыли. Нет, приятно, конечно, сознавать, что не такая у меня жена, как, скажем, была у сэра Перегрина или, еще того хуже, у сэра Эдгара, и все-таки в нашей с ней ситуации тоже есть свои минусы. Я имею ввиду опасность, постоянную угрозу нападения финика (кого же еще). И поэтому вовсе не рад проявлению участия со стороны жены, напротив, не на шутку встревожен.
Да-да, Машенька, вот что я хочу тебе сказать: держись от моего повествования подальше. Если я погибну, кто о детях-то позаботится?
Встреча с лордом Мак-Грегором подействовала на душевное состояние Оливера крайне негативно. Подавленный, он вышел из дома и пошел в мокрую мерзкую мглу. Пошел, куда глаза глядели.
О, нет, вовсе не заметка в газете «Sun» послужила причиной его дурного настроения, он через пять минут и думать забыл о смерти парусного мастера (что, конечно, не делало ему чести) и уж тем более не собирался сообщать Эмилии об этом прискорбном, но за давностью лет потерявшем актуальность факте – знал, что она недоуменно поднимет брови: «Уорик? Какой еще Уорик?»
Оливера занимало другое. Место, которое, если верить Мак-Грегору, критики отвели его творчеству в иерархическом списке ценностей английской литературы, незавидное местечко на задах, на заднем дворике, – вот что уязвляло его самолюбие, оказывается, все еще болезненно ранимое. «Чертов старик! – твердил Оливер. – Чертов, чертов!..», изо всей силы шлепая по невидимым в темноте, но звучным лужам.
Шел, шел, – и пришел к Нине Смертиной.
Толстая Нина, ни о чем не спрашивая, поставила перед ним сковородку с жареными говяжьими котлетами и вареной картошкой, блюдце с маринованными грибами и двухсотграммовую баночку спирта, который она приносила из больницы, где работала старшей медсестрой. Оливеру невольно вспомнилось, как кормила его Эмилия в лучшие годы их совместной жизни, он расчувствовался и сказал Нине, что хотел бы немного пожить у нее, если она, конечно, не возражает. Она не возражала, напротив, ей было даже лестно иметь такого неординарного сожителя (англичанина и поэта).
Нина была спокойная голубоглазая женщина с желтыми волосами, гладко зачесанными назад, несколько полная, но уж никак не толстая, – несправедливо посмеивались над ней подруги. Движения ее были неторопливы и точны, кроме того, у нее были круглые локти, смутно напоминавшие Оливеру о героине какого-то старинного русского романа. Ее можно было бы даже назвать красавицей: высокий лоб, правильные черты лица, если бы не глаза: стеклянные, чухонские. Муж у нее умер лет пять назад от неудачно проведенной аппендэктомии, с тех пор она жила одна.
Была она незлая, любила готовить, запасала на зиму грибы и варенья, в компании не чинилась и могла тяпнуть водки, причем изрядно. Еще на празднике у Антона ей стало ясно, что Оливер пьет, но она не испугалась, покойный муж тоже не всегда знал меру и, вдобавок, будучи под градусом, ко всем цеплялся – в гостях и даже на улице, а Оливер, похоже, был смирный – вон, выпил спирту и заснул за столом.