, буквально: «Золотые парни и девушки — все превратятся в пыль, как щетки для чистки дымоходов»). До недавних пор в его родном графстве так называли одуванчики, которые тоже разлетаются и имеют форму щетки для чистки дымоходов. Дети до сих пор дуют на них, чтобы погадать.
Акцент Шекспира звучал, скорее всего, так, как некоторые современные местные акценты в речи старшего поколения, что неудивительно, учитывая, как упорно держатся и поныне диалекты Англии, сохраняющие говор более древний, чем «образованный» английский. В словах turn и heard у него звучало дрожащее [r], а в right и time слышалось не современное [ай], а [ой] — [roight], [toime]. Однако Шекспир, осведомленный о путях к власти, объявлял «истинным произношением» придворный диалект Лондона.
Мало что избежало его внимания в языке. В «Генрихе V» он записывает, пожалуй, первую из сотни тысяч будущих шуток об акцентах уроженцев Уэльса, Шотландии и Ирландии, и даже столько времени спустя эти несколько предложений воспринимаются как яркая карикатура:
Captain Macmorris (Irish): …tish ill done: the work ish give over, the trompetsound the retreat…
Captain Fluellen (Welsh): Captain Macmorris, I beseech you now, will you voutsafe me, look you, a few disputations with you, as partly touching or concerning the disciplines of the war…
Captain Jamy (Scots): It sail be vary gud, gudfeith, gud captains bath: and I sail quit you with gud leve, as I may pick occasion; that sail I, marry.
(Капитан Мак-Моррис (ирландец): Скверное дело, ей-богу: работу бросили, протрубили отступленье… Капитан Флюэллен (валлиец): Капитан Мак-Моррис! Умоляю вас, соблаговолите немного побеседовать со мной — как бы это сказать — о военном искусстве… Капитан Джеми (шотландец): Честное слово, это будет очень хорошо, добрейшие мои капитаны. С вашего разрешения, я тоже приму участие в беседе и при случае вверну свое словцо, черт побери!)[15]
Шекспир охватил все, обладая и чутьем на country matters (непристойность, грубые мысли), по выражению Гамлета.
Джон Бартон, полвека сотрудничающий с Королевской шекспировской компанией в Стратфорде-на-Эйвоне в качестве исследователя, историка и специалиста по шекспировскому произношению, может продекламировать знаменитый монолог Генриха V «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом» (‘Once more unto the breach, dear friends, once more’) с великолепным подлинным акцентом. На страницах книги мы можем разве что пояснить, что тут дело частично в ударении (например, оно падает на второй слог в слове aspect), частично в длине гласных и звука [r] (так, war становится [waarr]), частично в использовании полного слова (например, ocean звучит как [о-cee-оп]), но по большей части в грубоватости и резкости наших сохранившихся региональных диалектов, в которых осталось неизменным раскатистое звучание.
Шекспир рифмовал tea с tay, sea — с say и never die — с memory. В слове complete ударение падало на первый слог в «Троиле и Крессиде» (thousand complete courses of the Sun, буквально — тысяча полных оборотов Солнца, в литературном переводе — «Пусть он живет десятки сотен лет»), но на второй — в «Тимоне Афинском» (never complete — «Полным… не бывает никогда»). Можно найти массу других примеров так называемой поэтической вольности: в одних словах ударение падает на первый слог (an-tique, con-venient, dis-tinct, en-tire, ex-treme), в других — на последний (ex-pert, para-mount, par-ent).
«Шекспир вольно обращался со словами, — отмечает Бартон. — Он мог по-разному прочесть одно и то же слово в пределах одной сцены или реплики. Полагаю, мы смотрим в телескоп с противоположной стороны, если не учитываем, что правописание в то время еще не устоялось, что в то время можно было куда свободнее, нежели сейчас, играть со словами и языком в целом, и все, что касалось этой игры, являлось предметом частых споров».
Джон Бартон обратил внимание на удивительно простую особенность языка Шекспира: «Краеугольный камень и жизнь языка заключается в односложных словах. Полагаю, так было и у Шекспира. Возвышенные слова и речи он создает для того, чтобы низвергнуть их затем с помощью простых слов, дающих им объяснение. Это как making the multitudinous seas incarnadine, making the green one red (буквально — „широкие морские просторы окрашивая в багряный цвет, делая зеленое красным“[16]). Сначала высокий стиль, следом — простое и ясное определение. В основе, в самой сути Шекспира, если слушать его для актерского исполнения, мы обнаружим, что величайшие строки — зачастую самые поэтические — написаны односложными словами. Глубокие чувства, по-видимому, передаются именно односложными словами. Его стиль отмечен словотворчеством, но живительная сила его языка коренится, в некотором роде, во взаимодействии этих двух принципов».
Следует ли пойти дальше и утверждать, что односложные слова пришли из древнеанглийского языка или наиболее близки к нему? И что в нашем многослойном языке самые глубинные слои несут в себе глубочайший смысл, основное значение? Будто иностранные усовершенствования и замечательное остроумие новых и заимствованных слов высекают огонь только из кремня слов старых. С шекспировских времен писателей иногда делят на художников слова с затейливо экстравагантным стилем, таких как Чарльз Диккенс или Джеймс Джойс, и на более «приземленных» — таких как Джордж Элиот, Сэмюэл Беккет. Конечно, у упомянутых авторов, как и у многих других, можно найти смешение того и другого; у Шекспира же и та и другая составляющие видны отчетливо.
Изобретательность его была сродни стихийному бедствию или эпидемии. Если обратить внимание на одно только ругательство knave (подлец, мошенник, плут), в пьесах Шекспира найдется полсотни различных примеров употребления этого слова. Представьте их себе в виде такой вот вымышленной перебранки, составленной по шекспировским цитатам[17]:
A: Foul knave! (Прохвост!)
Б: Lousy knave! (Паршивый негодяй!)
A: Beastly knave! (Болван!)
Б: Scurvy railing knave! (Паршивый зубоскал!)
A: Gorbellied knave! (Толстопузый обжора!)
Б: Bacon-fed knave! (Обжора, откормленный ветчиной!)
A: Wrangling knave! (Драчливый мужик!)
Б: Base notorious knave! (Подлый жулик!)
A: Arrant malmsey-nose knave! (Отъявленный мошенник с красно-багровым носом!)
Б: Poor cuckoldly knave! (Жалкий, бедный рогоносец!)
A: Stubborn ancient knave! (Упрямый, старый плут!)
Б: Pestilent complete knave! (Отвратительный, законченный каналья!)
A: Counterfeit cowardly knave! (Трус и негодяй!)
Б: Rascallyyea-forsooth knave! (Поистине бесчестный тип![18])
A: Foul-mouthed and calumnious knave! (Сквернослов и клеветник!)
Б: The lyingest knave in Christendom! (Бесстыднейший плут во всем крещеном мире!)
A: Rascally, scald, beggarly, lousy, pragging knave! (Мерзавец, плут, оборванец, вшивый хвастун и нахал!)
Б: Whoreson, beetle-headed, flap-ear’d knave! (Пес, олух, вислоухая каналья!)
A: Base, proud, shallow, beggarly, three-suited, hundred-pound, filthy, wotsted-stocking knave; a lily-livered, action-taking knave; a whoreson, glass-gazing, superserviceable, finical rogue; one-trunk-inheriting slave; one that wouldst be a bawd, in way of good service, and art nothing but the composition of a knave, beggar, coward, pandar, and the son and heir of a mongrel bitch! Pah! (Плут, проходимец, лизоблюд: низкий, наглый, пустой, нищий, трехкафтанный, стофунтовый, грязный шут в шерстяных чулках; трусливый, сутяжливый холоп; ублюдок, фатишка, подхалим, кривляка и мошенник; сволочь об одном сундучишке; из угодливости был бы своднею, но ты — только помесь плута, попрошайки, труса и сводника, сын и наследник ублюдной суки. Тьфу!)
Лучше всего охарактеризовал Шекспира его современник — Бен Джонсон. Через несколько лет после смерти Шекспира он выразил мысль, в то время считавшуюся преувеличением, но в наши дни оказавшуюся пророчески точной и меткой. Это было в 1623 году: тогда было опубликовано первое собрание пьес Шекспира — «Первое фолио».
Thou art a monument without a tomb
And art alive still while thy book doth live
And we have wits to read and praise to give.
(…Памятник свой сотворил
Ты без надгробья среди их могил.
Ты будешь вечно в этой книге жить,
А нам — тебя, ее читая, чтить!)[19]
По мнению Джонсона, современники значительно уступают Шекспиру. Даже к древним грекам — Эсхилу, Еврипиду и Софоклу — он взывает лишь для того, чтобы те почтили Шекспира. Джонсон гордится национальной принадлежностью Шекспира. С объединением Шотландии, Англии и Уэльса при Якове I на сцену выходит слово «Британия»:
Triumph, my Britain, thou hast one to show
To whom all scenes of Europe homage owe.
He was not for an age, but for all time…
(Британия, ликуй! Тобой рожден
Тот, кем театр Европы потрясен.
Шекспир дарован был не только нам,
Грядущим он принадлежит векам.)
В «Буре», последней пьесе Шекспира, главный герой по имени Просперо пользуется жезлом, в котором часто видят образ шекспировского пера. Волшебство Просперо сам Шекспир называл могущественным искусством. Автор так же пользовался силой языка, чтобы вызывать, как по волшебству, множество непреходящих фраз и образов. Мы можем представить, как в тот момент, когда Просперо в своей последней реплике говорит, что сломает волшебный жезл, Шекспир опускает свое перо. Так и произошло: писатель покинул Лондон, чтобы провести остаток жизни рядовым провинциальным джентльменом в Стратфорде-на-Эйвоне.