Вот перевод Хини:
The bane of the race of men
roamed forth, hunting for prey in the high hall.
Onbræd þa bealohydig, þa he gebolgen wæs,
recedes muþan…
ac he gefeng hraðe forman siðe
slæpendne rinc, slat unwearnum,
bat banlocan, blod edrum dranc,
synsnædum swealh; sona hæfde
unlyfigendes eal gefeormod,
fet ond folma.
When his rage boiled over
He ripped open the mouth of the building
Maddening for blood…
He grabbed and mauled a man on his bench
Bit into his bone lappings, bolted down his blood
And gorged on him in lumps
Leaving the body utterly lifeless
Eaten up, hand and foot.
(Господом проклятый, шел Грендель
искать поживы, крушить и тратить
жизни людские в обширных чертогах.
Едва он коснулся рукой когтелапой
затворов кованых — упали двери,
ворвался пагубный в устье дома…
Тут же воина из сонных выхватив,
разъяло ярое, хрустя костями,
плоть и остов и кровь живую впивало,
глотая теплое мясо; мертвое тело с руками,
с ногами враз было съедено.)
Хини увидел в этих строках «полностью сформировавшийся поэтический язык, пригодный для искусных описаний». Выразительность его аллитераций и сила воздействия накладываются на смысловые тонкости. По утверждению Хини, этот язык «великолепно подходит и для действия, и для описания». Наиболее веским обоснованием права древнеанглийского языка на поэтическое величие является способность образовывать составные слова: кость и дом вместе составили слово ban-hus (тело, букв, «костяной дом»); для арфы было придумано слово gleo-beam (веселье, песня и древесина); для щита — слово wig-bord (война и доска); метафора путь китов означала море, а морской конь (скакун по волнам) — корабль.
Где-то по пути между молитвой господней, законами страны и «Беовульфом» язык пустил глубокие и прочные корни в почву письменности. Латынь и греческий язык одарили человечество многочисленными литературными трудами в античном прошлом. Примерно в то же время на Востоке языками поэзии считались арабский и китайский. Но в тогдашнем христианском мире ни один язык не превзошел достижений автора «Беовульфа» и его безымянных современников, как в лоне церкви, так и вне ее.
Древнеанглийский язык обрел дом и заставил признать свое превосходство в новой стране, плодородной и разнообразной.
Но подобно тому как в V веке с берегов Фрисландии прибыл юный английский язык, в конце VIII века в 500 милях к северу его возможный губитель уже командовал боевым флотом. На другом языке.
2. Великое избавление
В рукописи одной из «Англосаксонских хроник» в записи от 793 года сказано:
«В этом году грозные предзнаменования появлялись в Нортумбрии и очень напугали жителей: невообразимо ярко вспыхивали молнии, в небе парили ужасные драконы, а вскоре начался сильный голод, после которого в тот же год, восьмого июня, язычники опустошили и разрушили Божью церковь в Линдисфарне, прибегнув к грабежу и убийству».
Викинги распоясались и на протяжении почти трех столетий опустошали набегами огромные пространства этих островов и часто селились на завоеванных землях, угрожая вытеснить язык, подававший такие большие надежды. На северные и западные берега Шотландии совершали набеги норвежцы, захлестнув на северо-западе Англии Камбрию. Наибольшую угрозу представляли силы датчан, чьи армии разграбили и затем заняли значительную часть центральных графств на востоке Англии. Как отмечалось в «Англосаксонских хрониках», они были язычниками, причем весьма воинственными и удачливыми в сражениях; у них не было причин отказываться от собственного языка, который имел тот же первоисточник, что и английский, но со временем развился в отдельный самостоятельный язык. Подобно кельтским языкам, английский столкнулся с угрозой притеснения и вытеснения.
Важно подчеркнуть, что использовать слово «английский» в таком контексте следует весьма осторожно. Вполне вероятно, кто-то все еще говорил на кельтском, а разрозненные германские диалекты, пусть и взаимопонятные, имели свои различия и никоим образом не были единым целым. При этом отец английской истории Беда назвал свой труд «Церковной историей народа англов», а это само по себе, в сочетании с ранним переводом его труда на древнеанглийский, явно указывает на существование сформировавшейся основы общего, единого языка. В этот процесс вторглись датчане.
Они срывали драгоценные камни с дорогих переплетов рукописей и носили их как украшения. Евангелие из Линдисфарна постигла та же участь, но, к счастью, сама рукопись чудом уцелела. Вернувшись через год после расхищения Линдисфарна, они разграбили Джарроу и сожгли знаменитую библиотеку, где в свое время черпал знания Беда. Кое-что удалось спасти, но создавалось впечатление, что целью набегов было искоренение того, что составляло главный ресурс для выживания английского языка: уничтожались книги. К середине IX века датчане занимали доминирующее положение в регионе. В 865 году они высадились в Восточной Англии с огромной армией и двинулись на юг, чтобы нанести хозяевам окончательное поражение. В 878 году они одержали решающую победу при Чиппенхеме. Уэссексу, последнему из былых королевств, суждено было вот-вот исчезнуть. Король Альфред, командовавший в то время английскими войсками, был вынужден бежать в Сомерсетские болота, называемые Равнинами. Согласно современным записям, он с небольшой группой выживших прошел «с трудом через лес в недосягаемые места». Настало время правления датчан.
Альфред — единственный английский монарх, удостоившийся прозвища Великий. Его называют Спасителем Англии. С этим именем в его точном значении можно поспорить, поскольку единой «Англии» тогда еще не существовало, а было нечто вроде федерации, которой лишь предстояло объединиться в будущем. Однако Альфред по праву может считаться спасителем английского языка: первое упоминание слова «английский» (Englisc) в отношении языка встречается именно в одном из его переводов — в предисловии к «Обязанностям пастыря» папы Григория I. При этом Альфред не только сохранил английский язык, но и закрепил его в сознании народа, используя язык для сплочения и, что более важно, в качестве основы для серьезной программы образования.
Однако это вряд ли казалось возможным в те дни, когда молодой король, скрывавшийся под чужим именем в хижине бедной женщины, задумался, сидя у огня и, как гласит предание, забыл про пшеничные лепешки, за которыми та поручила ему наблюдать; лепешки сгорели, и за это хозяйка хижины строго выбранила гостя.
Потерпев поражение, он развернул активную партизанскую войну: устраивал то тут, то там мелкие и крупные пешие и конные налеты на оккупировавшие его землю силы датского завоевателя Гутрума.
Альфред сознавал, что партизанской войны недостаточно. Чтобы победить датчан, необходимо было спровоцировать их на открытое сражение. Армия Альфреда была рассредоточена и разбита, но не уничтожена до конца. Весной 878 года Альфред собрал своих сторонников, воззвав к воинам фирд — ополчения из жителей графства, послужившего основой для формирования полков. К королю примкнули около 4000 человек, в основном из Уилтшира и Сомерсета. По сохранившимся сведениям, они были вооружены только щитами, боевыми топорами и метательными копьями.
Они собрались на пересечении дорог, у Эгбертова камня. Два дня спустя они выступили против пятитысячной датской армии, выгодно расположившейся на возвышенности в Этандуне (современный Эддингтон, в Уилтшире), на западной окраине равнины Солсбери. Молодой король возглавил войско, и, колотя по щитам, они ринулись на штурм. Как гласят исторические источники, за этим последовал разгром и бегство датчан. Современные историки оспаривают это, однако Альфред и его армия, без сомнения, одержали победу. Альфред вернул себе корону и королевство, а датчане сдались. Гутрум, предводитель датчан, принял христианство, а на церемонии крещения присутствовал сам Альфред, ставший его крестным отцом. В память об этой победе — без сомнения, победе важнейшей для зарождающейся Англии и решающей для ее языка — на скалистом склоне холма в Уилтшире была высечена огромная белая лошадь. Альфред спас английский язык.
Стоит вкратце упомянуть и о том, как могло бы обернуться дело. Датчане отличались свирепостью и стремились к завоеваниям; займи они всю страну, победившим языком наверняка стал бы один из их (а не из «английских») диалектов. Имело бы это значение? Полагаю, что да. Их немногочисленные скудные записи не шли ни в какое сравнение с твердо установленными традициями завоеванных ими земель. Их отношение к письменному языку можно было в общих чертах сформулировать так: сжечь или (в более выигрышном для потомков варианте) отшвырнуть в сторону. И хотя эта разновидность германского диалекта могла со временем вырасти и укрепиться, понадобилось бы не одно столетие, и неизвестно, обладал бы другой язык, окажись он на грани исчезновения, таким же жизнеутверждающим сочетанием неистового упорства, поразительной гибкости и жизненно необходимой способности к поглощению, как английский.
После битвы при Этандуне английский язык не только выдержал испытания, но и расцвел, возмужал. Закаленный в огне, он продолжил свой путь. На то были две основные причины: сам Альфред и страстно стремящаяся к самосохранению природа этого языка, который медленно, но упорно становился английским.
Иногда мне кажется, что викторианцы зря прозвали Альфреда Великим, сделав из него тем самым какого-то детского героя. Он стоил гораздо большего. Рассказывать обо всех его достижениях в рамках этой книги мы не будем, но, повествуя о языке, необходимо подчеркнуть, что вклад Альфреда в его развитие был исключительным.