Постоянно кто-то из наших срывался вниз, и весь наш путь к перевалу сопровождали крики ужаса тех, кто летел в пропасть, и каждый раз я думал лишь о том, что к счастью не я туда лечу. Так избавляешься от иллюзорных представлений о самом себе. Раньше я считал себя храбрым человеком, да вроде и правда им был, но в горах я узнал, что существует такая мера ужаса, которая может превратить меня в последнего труса. Потом мне довелось участвовать в нескольких крупных сражениях, и я ни разу не опозорил своего имени, но никогда после этих сражений меня даже мысль не посещала о том, какой я храбрец.
На перевале нас атаковали сарацины. Места там было не много, и это была скорее свалка, чем бой. Рыцарь привык атаковать на коне, поражая врага копьём, таким рыцарь себе нравился, потому что это у него хорошо выходит. А тут копья не работают, и мечом-то невозможно толком размахнуться, и каждый раз думаешь – не прикончить бы своего. Сознание наполнилось непроницаемым хаосом, почти ничего не соображая, я пытался работать мечом, и теперь даже не могу сказать, поразил ли я хоть одного противника.
Потом мы спустились на равнину, здесь нас застала зима, а в тех краях она приносит почти непрерывные холодные дожди. День за днём мы всё шли и шли по размокшей земле, по липкой глине и не видели перед собой ничего, кроме серой пелены. Спать в лужах было невозможно, телегу, на которой тебе позволили бы переночевать, найти удавалось не всегда, иногда всю ночь приходилось просидеть на каком-нибудь маленьком холмике, где нельзя было вытянуться в полный рост.
Просушить одежду было невозможно, она начинала гнить прямо на людях, а вскоре пришла новая напасть – тело начало покрываться нарывами. Сначала они сильно зудели, потом кольчуга растирала их в кровь, и на местах нарывов появлялись язвы. Лечить их не было возможности, для начала надо было снять кольчугу и надеть сухую одежду, но любая одежда сразу же становилась сырой, а идти без кольчуги было нельзя. За весь переход по равнине боевых столкновений не было, но летучие отряды сарацин постоянно обстреливали нас с расстояния. Издалека их стрелы не пробивали кольчуг, но те, кто решил идти налегке, жили не долго. Так мы и шли – в гнилых лохмотьях, в ржавом железе, покрытые язвами, которые причиняли боль при каждом шаге.
Тогда я не мечтал ни о чём, кроме сухой одежды и сухой постели. То, что в обычной жизни было доступно любому нищему, в крестовом походе и герцогу уже казалось недостижимым счастьем. Это поход кроме прочего научил меня трезвому отношению к деньгам. Серебро у нас с Жаком было, но кому мы должны были заплатить за то, чтобы дождь перестал? А сколько монет стоила возможность идти без кольчуги, которая растирала раны? Сколько стоила сухая туника под дождём? И кому мы должны были заслать кошель, чтобы избавиться от постоянных обстрелов? Тогда я не просто понял, а всей душой почувствовал, что настоящие радости жизни не имеют к деньгам никакого отношения. Они и радостями становятся только после того, как человек оказывается их лишён. Я вот сижу сейчас с вами и думаю: тихо, сухо, никто не стреляет, можно спокойно поесть, нигде не болит. Как хорошо. Эта простая радость жизни теперь всегда со мной.
А тогда, в довершение ко всем несчастиям, от скверного питания у меня начался понос. Человек, у которого понос – смешон и нелеп, особенно когда постоянно находится в гуще людей. Быть раненным в грудь, это красиво и героично, на тебя смотрят с сочувствием, а если ты мужественно переносишь боль, то и с уважением. Если же ты то и дело ищешь ну хоть какой-нибудь куст, чтобы за ним укрыться и справить свою бесконечную низменную нужду, над тобой просто потешаются, а ведь человек, страдающий расстройством пищеварения, мучается не меньше, чем от раны. Впрочем, среди нас над таким несчастными, как я, вскоре перестали смеяться – на это уже ни у кого не было сил. А я и этот урок усвоил очень хорошо: настоящее мужество редко пахнет заморскими благовониями, порою оно смердит и ни у кого не вызывает восхищения. Но спасается тот, кто всё это вытерпит до конца, причём безропотно.
Этот поход невозможно было выдержать без Христа. Люди, забывавшие о молитве, просто гибли или сходили с ума– на моих глазах рассудок покинул нескольких когда-то очень здравых людей. Был и ещё один исход для тех, кто пытался пройти через море страданий и унижений без Христа – они выживали, но их души мертвели, они становились чудовищами, тупыми машинами убийства. В Святой Земле вы всегда таких встретите, впрочем, их немного.
В основном наше войско состояло из добрых христиан. Многие гибли, как христиане, а многие тогда родились, как христиане, в том числе и ваш покорный слуга. Этот поход сделал меня христианином не только по названию, хотя далеко не лучшим христианином. Тогда я увидел настоящих святых, в том числе и среди рыцарей, это такие люди, которым я и ноги вымыть недостоин.
И вот мы вошли, наконец, в Святой Град – грязные, рваные, истощённые, порою гниющие заживо. Даже местные нищие не могли смотреть на нас без слёз. Но ничего, за неделю мы пришли в себя.
– И тогда наконец начались героические схватки? – с надеждой спросил Жан.
– Мы тогда осадили большой мусульманский город, осаждать который, как я позднее понял, не было ни малейшего смысла. Осада была затяжной и кровопролитной, но все наши усилия не увенчались даже малейшим успехом. Половина войска погибла по дороге, из тех, кто всё же увидел Святую Землю, половина полегла на этой неудачной осаде. Оставшиеся засобирались домой. Я прожил в Иерусалиме ещё год и тоже вернулся.
– А Храм Гроба Господня действительно существует? – спросил Ариэль.
– А вы в этом сомневаетесь? – улыбнулся герцог.
– Мой друг большой скептик, – поспешил прийти на помощь Жан. – То, чего он не видел своими глазами, для него не существует.
– О нет, ваш друг совсем не скептик, – задумчиво, глядя в сторону, прошептал герцог. – Он скорее мечтатель…
– Так в чём же был смысл крестового похода? – Жан поторопился увести разговор в сторону от персоны Ариэля. – Множество крестоносцев погибли безо всякого смысла, а остальные вернусь домой, не совершив ничего достойного внимания.
– Без смысла, дорогой Жан, гибнут только те, в чьей жизни так и не появилось смысла. А в этом походе многие рыцари, раньше влачившие существование воистину бессмысленное, погибали с величайшим смыслом, потому что они через море грязи, дурости и мерзости до последнего дыхания пробивались ко Христу. Даже если кто-то из них по-глупому сорвался в пропасть в горах, или был сражён случайной стрелой, не успев и меч достать, или просто умер от болезни в луже нечистот, он, возможно, достиг высшей цели бытия – Христа. А кто-то с тех пор живёт со Христом, то есть со смыслом.
– Я, видимо, слишком упрощённо это понимал, – развёл руками Жан, – полагая, что целью крестового похода был Гроб Господень.
– Вы всё правильно понимали, дорогой Жан… В Святом Граде ко Гробу Господню ведёт маленькая узкая улочка – виадолороса – дорога скорби. Это та дорога, по которой Господь нёс крест на Голгофу. И наш крестовый поход был нашей виадолороса. Ко Гробу Господню невозможно попасть иначе, чем дорогой скорби. Если бы мы путешествовали со всеми возможными удобствами, в конце этой увеселительной прогулки нас ожидали бы лишь мёртвые камни, которые ничем не интереснее любых других камней в этом мире. Но мы пришли ко Господу с крестами, каждый со своим, и Христос встретил нас у Своего Гроба. Он воскрес в наших душах. А иначе было никак, во всяком случае для нас.
Знаете, друзья, что я понял о людях? Удельный вес человеческой личности определяется тем, сколько скорби довелось пережить человеку на своём веку. Человек, проживший без боли и печали, будучи взвешенным на весах Господних, окажется весьма лёгким. А мы все просим Бога избавить нас от скорбей. Да ведь если бы Бог каждый раз немедленно прекращал страдания, которые мы испытываем, мы превратились бы в пыль на ветру.
Ариэль, не отрываясь, смотрел в глаза герцога и видел в них глубину, которой не мог постичь. Это была Божья глубина, в которой хотелось раствориться. Вот значит какими возвышенными и прекрасными становятся иногда эти странные внешние люди, не смотря на бесконечные соблазны и ядовитые сплетения страшных страстей, которые раздирают их души на части. В этом удивительном герцоге Ариэль увидел оправдание всех тех непотребств, с которыми он уже успел столкнуться во внешнем мире. Ариэль вдруг ощутил насколько он, выросший в мире, где не было почти никаких соблазнов, легковесен рядом с этим человеком, который прошёл по виадолороса.
Пристальный взгляд Ариэля нисколько не смутил герцога, он наконец и сам посмотрел в глаза своему гостю, а потом с улыбкой, вполне добродушно спросил:
– Итак, дорогой Ариэль, скажите же мне наконец, кто вы и откуда? Вы, конечно, не храмовник, в отличие от вашего прекрасного друга Жана, в котором видно храмовника за версту. На Святой Земле я служил вместе с рыцарями Храма. Замечательные парни, они всегда меня восхищали. Но вы не один из них. В вас совершенно не чувствуется той суровости, внутренней жёсткости, по которой можно узнать рыцарей Храма. Таких рыцарей, как вы, я, откровенно говоря, не встречал. Цепкий взгляд опытного бойца пробивается у вас через ничем не замутнённую нежность, которую можно встретить лишь у невинных детей, да и то далеко не у всех. Впрочем, вы можете не раскрывать своё инкогнито. Не сомневаюсь, что причины, по которым вы выдаёте себя за храмовника, носят в высшей степени благородный характер.
– Я рыцарь пресвитера Иоанна, – просто сказал Ариэль. Перед таким человеком, как герцог, не имело смысла себя скрывать. – Недавно прибыл из царства пресвитера и пока… ничего тут у вас не понимаю.
Герцог немного помолчал, загадочно улыбаясь, а потом сказал:
– Я всегда знал, что рассказы о царстве пресвитера Иоанна – правда, во всяком случае правдой является духовная сердцевина этих рассказов, если её очистить от фантастической шелухи. Не могли бы вы, любезный Ариэль, рассказать мне о вашем царстве?