В больших городах продают и готовые перчатки. Он видел такие перчатки, и не в одном магазине. Но ни в одном магазине он не видел перчаток из пряжи, окрашенной в синий цвет. Среди готовых перчаток попадались бежевые, серые. Иных в продаже не бывает. Следовательно, синие перчатки Икса сделаны из фабричной пряжи, но связаны «частным образом» в Момчилове женщиной, которая систематически занимается вязанием, доставая пряжу в городе. Есть ли в Момчилове такая женщина? Есть. Это вдова лесничего, которого растерзали волки в Змеице. Женщина, которую Методий Парашкевов любил и, может быть, любит и поныне. Разумеется, нет никаких оснований утверждать, что именно эта женщина связала перчатки неизвестному преступнику. Тем не менее это факт, достойный серьезного внимания.
Аввакум достал записную книжку, оперся на стол и записал: «1. Проверить, вязала ли вдова лесничего перчатки из синей фабричной пряжи в начале весны».
Он улыбнулся. Безусловно, в начале весны! Если бы она связала до того, как кончилась зима, Икс носил бы их в зимние холода, и в этом случае кто-нибудь да заметил бы, что в Момчилове есть человек, который носит синие перчатки.
Он закрыл блокнот и продолжил расхаживать между кроватью и рабочим столом Методия Парашкевова.
Обычно люди запасаются перчатками поздней осенью или в самом начале зимы. Никто не покупает теплых шерстяных перчаток весной. Это может случиться лишь в особых случаях, когда какие-нибудь необычные обстоятельства заставляют купить или заказать такие перчатки.
Если удастся установить, что вдова лесничего вязала шерстяные перчатки из синей пряжи в течение весны или лета, то тот, кто их заказывал, безусловно, имел в виду нечто необычное. Стремление скрыть следы собственных пальцев и есть это нечто необычное.
Аввакум тихонько присвистнул и остановился посреди комнаты.
Но разве для этой цели не пригодились бы самые обыкновенные кожаные перчатки? Такие перчатки продаются в любом городе, их столько везде, что, как говорится, хоть пруд пруди.
Обзавестись человеку кожаными перчатками – раз плюнуть. Нужно только, чтоб он жил в городе, где есть магазины, торгующие подобным товаром! Но если человек живет в деревне, притом в летнее время, и обстоятельства вынуждают его в предельно короткий срок, в какой-то день-два, сделать нечто необычное, для чего необходимы перчатки, как тогда? И если он не хочет ввиду особых обстоятельств брать их «взаймы»? И у него нет возможности вырваться в город, чтобы купить их? В таком случае он, естественно, воспользуется тем, что доступно, то есть тем, что можно без труда достать на месте.
Аввакум усмехнулся и удовлетворенно потер руки.
Синие шерстинки подсказали ему еще две интересные вещи: неизвестный вынужден был выполнять свою задачу в предельно короткий срок и без предварительной подготовки; это лицо состоит на такой службе, которая не позволяет ему незаметно в течение дня отлучаться, оставлять своих знакомых и коллег даже на несколько часов!
Воистину благословенны эти разговорчивые шерстинки. Аввакум громко рассмеялся.
«Это признак усталости, – подумал он. – Мне не свойственно так смеяться».
Затем он спустился во двор, чтоб проверить, вернулась ли с работы Балабаница. Ни в доме, ни во дворе никого не было.
Закрывшись на ключ у себя в комнате, Аввакум отпер секретный замок чемодана и осторожно достал оттуда портативную радиостанцию. Он раскрыл ту страницу записной книжки, где был записан шифр, наладил связь и заработал ключом. Менее чем за минуту он передал в эфир свою первую шифрограмму из Момчилова. Она была крайне лаконична: «Немедленно устройте выезд из села группы геологов хотя бы на одни сутки». И на этом кончил.
Он снова спрятал радиостанцию и задвинул чемодан под кровать.
Начало смеркаться.
Надев спортивную куртку, он пересек двор. Теперь видимые сквозь тонкую сеть дождя запустелые хозяйственные постройки казались еще более мрачными и безнадежно заброшенными. Недоставало лишь традиционного ворона на прохудившейся крыше амбара, чтобы картина казалась полностью выдержанной в зловещем духе криминальных романов.
Аввакум засучил рукава куртки, положил на колоду полено и принялся колоть его. Наколов добрую охапку дров, он вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Он знал, что это Балабаница, но делал вид, что не замечает ее.
А она, после того как некоторое время молча наблюдала за ним, звонко, с насмешкой сказала:
– Смотри, какой молодец! А мне и в голову не приходило, что объявится такой помощник!
Аввакум отбросил топор и улыбнулся.
– А ты, может, еще воз дров привезешь?
Он подошел к женщине и внимательно посмотрел ей в лицо. Косынка ее намокла, капельки дождя блестели и в упавших на лоб прядях волос. От нее и от ее кунтушика, обшитого лисьим мехом, исходил пьянящий запах свежести.
– Хочу, чтобы в нашем очаге горел сегодня большой огонь, – сказал Аввакум.
Балабаница молча смотрела на него.
– Чтобы ты могла согреться и отдохнуть после трудового дня, – добавил он, вдыхая исходящий от нее запах свежести.
Она подошла к колоде и, присев на корточки, стала складывать в передник наколотые дрова.
– Я не устала и не замерзла, – сказала она.
Войдя в дом, они развели в очаге огонь, и в комнате стало светло и весело. Потрескивали дрова, по стенам заплясали розовые языки. Медные котелки в углу стали золотыми.
В законченной трубе порой слышались завывания ветра. Иногда на угли падали одинокие капли дождя.
Пока в висящем над огнем котелке клокотал картофель, Балабаница, присев на стульчик возле Аввакума и опершись голыми локтями на колени, кротко, задумчиво улыбаясь, глядела на почерневшую цепь.
– Послушай, Балабаница, – заговорил Аввакум, потягивая трубочку. – Если я попрошу тебя кое о чем, ты исполнишь мою просьбу?
Она посмотрела на него искоса, не поворачивая головы, и пожала плечами.
– Раз ты был сегодня у меня работником, то, выходит, я у тебя в долгу! – И засмеялась звонким, раскатистым смехом. – Говори, какую плату требуешь, я ведь должна знать твою цену!
Аввакум вытряс над очагом из трубки пепел и потом еще раз-другой стукнул ею о ладонь.
– Плату я потребую очень высокую, – сказал он.
От ее мокрого передника струился пар. Она приподняла его, ее крепкие ноги, освещенные пламенем, казались отлитыми из меди.
– Хочу, чтобы ты мне спела какую-нибудь старинную песню, – продолжал Аввакум.
Балабаница молчала некоторое время, глядя в сторону.
– Только одну? – спросила она.
Аввакум кивнул головой.
– Не такая уж я песельница, – вздохнув, сказала Балабаница. – Но раз ты просишь – так уж и быть! Сегодняшний вечер ты в моем доме хозяин.
Она склонила набок голову, словно читая невидимые строки на черном своде очага, потом, прикрыв глаза, запела:
Девушка-раскрасавица,
Правду узнать хочу я,
Правду открой, скажи мне:
С неба ль ты к нам упала,
Из-под земли ль явилась?
Нет тебя лучше на свете,
Белолицей и румяной,
Румяной и черноокой.
Балабаница помолчала мгновение, потом отвела глаза от очага, взглянула Аввакуму в лицо и лукаво усмехнулась.
Ой, молодец, ой, разудалый,
Ни с неба я не упала,
Ни из-под земли не явилась.
Мать родила меня, парень,
Парным молоком поила,
Черным виноградом кормила,
Хмельным вином угощала.
От молока белолица,
В очах моих цвет виноградин,
Вино дало мне румянец.
Она наклонилась, чтоб перевернуть в очаге головешки; при этом вырез ее ситцевой блузки широко открылся.
– Ты, наверно, тоже была, как лесная русалка, – сказал
Аввакум.
– А нешто я сейчас нехороша? – стрельнув глазами, спросила Балабаница, и блузка на ее груди туго натянулась.
– Наоборот, сейчас ты стоишь двух русалок, – засмеялся Аввакум. Он чувствовал, что глаза его говорят больше, чем нужно, и потому зевнул с видом усталого человека, расправил плечи и встал.
– Ты что ж, уходишь? – спросила Балабаница, глядя на него со своего стульчика с грустью и удивлением.
– Нужно, – сказал Аввакум, – обещал своим приятелям-геологам зайти.
Она ничего не сказала. Посмотрела рассеянно на огонь, на клокотавший котелок и чуть слышно вздохнула.
У Аввакума сжалось сердце: в этой просторной комнате, празднично освещенной буйным огнем, Балабаница выглядела очень одинокой.
– Я могу и не ходить, – сказал Аввакум.
Она посмотрела на него снизу вверх и кротко улыбнулась.
– Ступай, а то будут тебя зря дожидаться! Я перекушу немного и лягу спать. Чего ради томиться тебе одному дома?
23
Утро выдалось холодное, мглистое. Аввакум натянул теплый свитер и подумал: куртку надеть или плащ? Куртка удобнее, но он предпочел плащ – в нем глубокие внутренние карманы, в которые вмещалось все самое необходимое. Балабаница уже ушла.
Отворяя калитку, Аввакум усмехнулся. «От молока белолица, в очах моих цвет виноградин, вино дало мне румянец», – вспомнил он слова песни и снова усмехнулся.
А в сердце, сам не зная почему, чувствовал непонятную печаль.
Сегодня бай Марко накормил его парой вареных яиц и куском брынзы. Аввакум расспросил его, где живут геологи. Потом, когда полез в карман, чтоб достать деньги, усатый момчиловский метрдотель пренебрежительно махнул рукой.
– Слушай, парень, – сказал он ему, – зачем тебе каждый раз беспокоиться и меня затруднять? Мы с твоими приятелями завели тут такой порядок: каждый в начале месяца платит наперед одну сотенную, а я даю ему блокнотик. Он каждый день записывает расход, а когда приходит тридцатое число, я предлагаю ему подсчитать: если дал больше денег – возвращаю, если мне должен – беру с него разницу сверх ста левов. И ему удобно и мне облегчение.
Хочешь, и мы с тобой договоримся так же?