На то он и жених, чтобы целовать! – Она звонко рассмеялась, но было видно, что ей не очень весело, и сказала: –
Пора кончать разговоры – нас ждут.
– Смотрите, – сказал Аввакум, шутливо грозя ей пальцем, – в другой раз идите напрямик к цели, откровенно, без хитростей. Вы сразу могли бы сказать: «Пришел мой жених, он вас знает и хотел бы повидаться с вами!» А вы начали толковать про освещение, про обстановку, высказались о моих глазах, книгах и так далее. Это, конечно, мелкие хитрости. Но они вам не к лицу.
Она сделала несколько шагов к двери и вдруг резко обернулась.
– И опять вы промахнулись! Кое в чем вы действительно оказались проницательным. Даже чересчур! Но о некоторых вещах вы просто не имеете никакого понятия.
Извините, но подчас вы просто говорите наобум!.. Не могли бы вы одолжить мне носовой платок?
Аввакум протянул ей свой белый платочек, и она, не спеша и не смущаясь, стерла с шеи крохотный розовый кружочек. В плотно облегающей золотисто-желтой блузке из джерси она выглядела слишком женственной для своих девятнадцати лет.
Приятели, как и подобает сильным мужчинам, встретились со сдержанной сердечностью, обменявшись коротким рукопожатием с хрустом суставов и взаимным похлопыванием по плечу. Обеспокоенный этим шумом отставной подполковник выглянул с любопытством из кабинета, весело рассмеялся и дружески кивнул им головой.
– Если бы не эта цепочка с монетой, – сказал Асен, – ты бы вовек не догадался, что я здесь. Монета меня выдала, признайся!
– Только монета, – снисходительно согласился Аввакум, поглядев искоса на Виолетту. – Верно, кроме нее, никаких признаков твоего присутствия здесь не было. –
Аввакум помолчал и, повернувшись к Асену, сказал, покачав головой: – Во всяком случае, ты проиграл очко!
Асен был почти одного роста с Аввакумом, но держался прямее и поэтому казался более стройным. У него были вьющиеся волосы, широкий лоб, крупные чувственные губы и умные, временами искрящиеся глаза. Он был из тех мужчин, которые без особого труда одерживают победы над женщинами.
– Да, ты, несомненно, проиграл очко, – повторил Аввакум.
– Не спеши торжествовать, Цезарь! – надменно и с ехидцей воскликнул Асен. – Прошу вас, попытайтесь узнать, что это такое?
Он торжественно поднял над головой белоснежный платочек с бледно-розовым пятнышком в уголке.
Виолетта прижала руки к груди и попятилась от смущения.
– Конечно, это мой платок, – широко и добродушно улыбаясь, заявил Аввакум. – Ты, мошенник, только что вытащил его у меня из бокового кармана, когда, как Иуда, обнимал меня.
Оба громко расхохотались.
Но Асен вдруг состроил мрачную физиономию и задумчиво процедил, разглядывая платочек:
– Я вижу тут какие-то подозрительные пятна. От чего бы это?
Аввакум протянул ему под нос ладонь. Большой и указательный пальцы у него были слегка испачканы чем-то красным.
– Я затачивал красный карандаш, когда твоя невеста зашла за мной, – сказал он. – Прежде чем поздороваться, пришлось вытереть руки. Тебя это удовлетворяет?
– Мы квиты, – заявил Асен, возвращая платок. – Ты помнишь, в прошлый раз ты проиграл очко? Теперь мы квиты.
Виолетта украдкой посмотрела на Аввакума. В ее взгляде сквозила признательность и нежность.
6
Года полтора назад Археологический институт вел крупные раскопки в окрестностях далекого фракийского селения у северных отрогов Родоп. В раскопках как руководитель сектора участвовал и Аввакум. Он рассчитывал на богатые находки бытовых предметов древних македоно-фракийцев и, опасаясь, что его каждую минуту могут отозвать в Софию на выполнение заданий госбезопасности, изо всех сил старался ускорить работы. И тут к ним притащилась, неизвестно по чьему указанию, съемочная группа кинохроники во главе с режиссером Асеном Кантарджиевым. Аввакум встретил незваных гостей довольно кисло. Он вообще не любил иметь дело с людьми, занимающимися всякого рода съемками. Стоило ему увидеть фотоаппарат или кинообъектив, как он тотчас закрывал лицо рукой, отворачивался в сторону или же становился спиной к обладателю аппарата. Эту антипатию усиливала и та суматоха, которую режиссер поднимал среди рабочих.
Когда он наводил аппарат, все землекопы сразу же окаменевали, как статуи на бездарной картине, стараясь принять как можно более живописную позу, да еще анфас, поближе к объективу. Строгий ритм раскопок нарушался. Но это было лишь начало бедствия. Режиссер выбегал вперед и начинал каждому показывать, что делать, куда смотреть и как смотреть. Время летело, Аввакум курил сигарету за сигаретой, но сдерживался и терпел.
Со дня на день Аввакум все более мрачнел, глядя, как бестолково уходит время, зато режиссер, освоившись с обстановкой, чувствовал себя день ото дня все свободнее.
Веселый по натуре, Асен просто не знал, куда девать энергию. Узнав, что раскопки окончатся не раньше чем через неделю, и заготовив все необходимые вступительные кадры, он махнул рукой на съемки и решил, как говорили рабочие, «дать жизни». Он не делал ничего предосудительного, а попросту стал бездельничать и вести себя, как любой жизнерадостный человек, поневоле оставшийся без дела. Он слонялся около траншей, валялся в тени под кустами, купался в речке. В этом не было ничего плохого. Но вскоре он стал появляться с плоской фляжкой ракии в кармане куртки и, собрав вокруг себя рабочих, закончивших смену, угощал их, распевая с ними веселые народные песни, пока на западе не темнело лиловое небо и над равниной не опускалась тихая, теплая ночь. За два-три дня он стал любимцем всего лагеря. Он раздобыл игральные карты, какие-то бечевки, сосновые шишки и стал показывать изумленным зрителям самые невероятные фокусы.
Успех был столь потрясающим, что к нему стали сбегаться и рабочие, занятые раскопками. Где бы он ни появлялся, за ним по пятам всегда тянулась вереница ротозеев. Одни робко, а другие настойчиво просили показать «что-нибудь занятное». Неодолимое влечение к необычайному разжигало любопытство даже у самых степенных мужчин.
Дисциплина среди рабочих стала хромать, и Аввакум рассердился не на шутку. Встретившись, будто ненароком, с режиссером, он сказал:
– Почему бы вам не прогуляться куда-нибудь подальше отсюда? Например, подышать день-другой горным воздухом?
– Знаете ли, – сказал режиссер с такой добродушной и милой улыбкой, словно Аввакум был его закадычным другом, – я много думал об этом. Горы с детства влекут меня своей прохладой и тенистыми лесами. Я очень вам признателен за вашу идею и с удовольствием убрался бы отсюда, если бы не боялся упустить кульминационный момент, когда вы наткнетесь на первый камень древнего поселения. Если я прозеваю этот момент, то придется распроститься со службой, а такая злая мысль, я полагаю, не приходила вам в голову.
В отличие от большинства людей режиссер выдерживал взгляд Аввакума и даже более того – сам старался скрестить с ним взгляды. «Вот человек с крепкими нервами, который умеет прятаться за словами, как за цветной ширмой», – подумал Аввакум.
– У кого вы научились фокусам? – вдруг спросил он и пояснил с усмешкой: – Я имею в виду карты, бечевки и прочее.
Лишь тогда Асен слегка смутился и отвел глаза в сторону.
– У меня двоюродный брат иллюзионист, – ответил он.
– Вы знаете факира Руми?
– Слышал о нем.
– Он мой двоюродный брат.
– Прогуляйтесь все же куда-нибудь на денек-другой, –
тихо, но внушительно сказал Аввакум. – А о кульминационном моменте не тревожьтесь. Он наступит не раньше, как дня через три.
Было жарко и душно. Аввакум растянулся на густой траве.
– Три дня, вы говорите? – спросил Асен, ложась рядом.
– Чудесно! Мне кажется, я всю жизнь мечтал о свободных трех днях. Надо побродить где-нибудь, в этом нет никакого сомнения. Но посмотрите на небо – оно какое-то стеклянное! Разве не удивительно?
– Удивительно, как факир Руми оказался вашим двоюродным братом, – зевнув, сказал Аввакум и бросил взгляд на небо. – Факир Руми родом из Северо-Западной
Болгарии, из-под Видина, а вы чистейший южанин. Я готов побиться об заклад, что вы из-под Пазарджика или Чирпана. И по внешности и по выговору вы истый южанин. Вы просто нестерпимо растягиваете гласные. Это вас сразу выдает. Кроме того, жители северо-запада большей частью светлые или белолицые шатены. У вас же шевелюра цвета первосортной смолы, а лицо смуглое. Даже руки у вас смуглые, как у каменщика, хотя по форме тонкие, как у артиста. Итак, факир Руми, к вашему сведению, никакой вам не двоюродный брат.
Асен выплюнул травинку, которую жевал, и глубоко вздохнул.
– Похоже на то, – сказал он. – Но если б он и был моим кузеном, я б отрекся от него – так вески ваши доказательства. Я употребил слова «двоюродный брат» в переносном смысле. Руми умный парень, и мы с ним старые приятели.
– Этот «парень» по крайней мере лет на двадцать старше вас, – возразил Аввакум.
– Вот поэтому я и учусь у него!
Аввакум помолчал.
– А ведь вы начинаете мне нравиться, – сказал он.
– Весьма тронут, – ответил с улыбкой Асен. Он вынул записную книжку и перелистал несколько страничек. – Я
очень ценю знакомство с такими людьми, как вы. Готов поклясться, что еще с детства испытывал самое искреннее уважение к ученым. В этой книжке у меня адреса около двух десятков видных ученых, с которыми я лично знаком.
Не одолжите ли мне вашу ручку, чтобы записать и ваш адрес?
– Не трудитесь, – сказал Аввакум. – У меня нет ничего общего с видными учеными.
– Ну и что же, – настаивал Асен. – На память.
Аввакум потянулся за ручкой, но впервые в жизни не нашел ее на обычном месте. Он удивленно пожал плечами и начал торопливо рыться по другим карманам.
– Не трудитесь, – сказал Асен. – Вот ваша ручка. Она самая? – Он рассмеялся, весело и добродушно.
Конечно, это была ручка Аввакума. Аввакум почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, а затем его пробрала дрожь. Небесная синь, трава, прозрачный воздух – все сразу поблекло. Стиснув зубы, он смотрел перед собой, не вымолвив ни слова. Помолчав некоторое время, он усмехнулся и протянул Асену руку.